Отказ этого человека ни капли не смутил. Понимающе усмехнувшись и небрежно пожав плечами, он запихнул руки в карманы, развернулся и неторопливо вышел в просторный, благодаря урезанному количеству сидячих мест, проход. Огляделся по сторонам, словно бы убеждаясь, что окружающим до лампочки, однако же выражение его лица предельно ясно показывало, кому тут на самом деле до лампочки.
Пружинистые, в такт разгоняющейся электронной музыке движения – это были прекрасно знакомые Уле хопы шаффла. Пока он «отпустил» лишь ноги, руки по-прежнему покоились в карманах, а взгляд изучал пол. С безмятежной улыбкой на лице непринуждённо выполнил оборот, второй, и редкие пассажиры проснулись. По вагону разнеслось: «Смотри, смотри!», группка беспечных тинейджеров загудела и вывела громкость колонки на максимум. Егор, казалось, не обращал на них ни малейшего внимания. Руки вдруг освободились, взлетели и подключились, балансируя положение торса в наклонах, уравновешивая то плавные, то стремительные движения ног.
Но вот он вскинул голову и, усмехнувшись, воззрился на Ульяну лучистым взглядом. Не прекращая шаффлинг{?}[комбинация движений в шафле], над которым, казалось, вообще не задумывался, продолжал приглашать – одними глазами, и в них звучал смех, в них плескался единственный посыл: «Забей». Привычная ей серьезность исчезла, Егор ребячился, а Уля чувствовала, как растворяется в свете его настежь распахнутой души. И тревожащие мысли вдруг подевались куда-то, одна за другой полопавшись мыльными пузырями. Мимо ушей пролетали одобрительный свист и возгласы подростков, и она, перестав пытаться угадать стиль и уследить за техникой выполнения киков{?}[удар ногой по полу], слайдов{?}[скольжение] и спинов{?}[прокрутки], откинулась на спинку сиденья, уже в открытую наслаждаясь устроенным представлением. Губы сами тянулись в широкую – от уха до уха – улыбку. Настроение возвращалось, Ульяна погружалась в музыку, казалось, готова была смотреть на него вечно – так непринужденно и легко у него выходило танцевать в такт. Хоть уроки бери. А ведь буквально две минуты назад ничего не предвещало.
Но нет, кто-то не собирался позволять Уле расслабляться: кончилось вступление, куплет, а по мере того, как к концу подходил проигрыш, еле заметная провокация в его глазах и на губах проступила на лице яркой краской. Егор всё еще не пытался её вытащить, не промолвил ни слова, однако каждое неспешное или резкое движение, шутливо приподнятые брови и разгоревшиеся огоньки в манящем взгляде звали присоединиться. Сколько Ульяна себя помнит, она раз за разом велась на его провокации, и сегодняшняя ситуация, кажется, не станет исключением. Да что там «кажется»?
Не станет.
А он уже всё увидел. Покинул условный «круг» и, сложив на груди руки, облокотился спиной о сиденье, всем своим безмятежным видом сообщая, что уступает «танцпол» ей. Вот как значит, да? Ну что же… Усмехнувшись, Уля медленно поднялась с места. Где-то на фоне, очень далеко, вновь зазвучали подбадривающие возгласы и улюлюканье парней, но ей уже было, откровенно говоря, плевать на окружающих: сейчас танцевать она будет для одного человека, как танцевала для него одного в клубе. А остальных здесь нет. Она ему покажет, что её не пугают его вызовы.
Добродушная, непринужденная атмосфера изменилась в одно мгновение, отразившись вспыхнувшим в лондонском топазе пламенем. Музыка опутывала, нашёптывала и, минуя голову, просачивалась прямиком в сердце. Медленно, но верно погружала в синеву. Весь мир окрасился в синий, замкнулся на синих глазах, весь мир стал этими глазами. Честно сказать, глядя на Егора, хотелось позволить себе лишка. Огонь разгорался в ней и исходил от него: казалось, каждой клеточкой своего тела Ульяна ощущала подстегивающий действовать жар – полыхало внутри и снаружи. Энергия композиции обязывала выдерживать ритм и дистанцию, но следующий же проигрыш разрешил перейти с весьма условного шаффла к тому, чего требовала душа. Слава богам! Вся его поза, весь вид, постепенно меняющееся выражение лица – весь он притягивал к себе. И музыка наконец предоставила ей возможность себя отпустить и отдаться новой волне: оказаться близко, коснуться щекой щеки и запустить ладони в копну мягких волос. Чуть отстраниться и, не отводя взгляд, продолжать. Двигаться плавно, интуитивно, затягивать в сети, переплетать пальцы и льнуть, говорить с ним бёдрами, шептать подернутыми уголками губ и ресницами, тонуть в синем. Окончательно впасть в транс, пускать ноты по венам, вдыхать янтарную смолу и солнце. Проверять собственные пределы, заигрывать с его выдержкой и позволять с собой играть. Сдаваться в плен, предлагать ему вести, предлагать делать с собой, что вздумается.
Чувствуя, как теряет контроль, поняв, что еще чуть-чуть – и вместо танца зеваки увидят куда более интимное зрелище, Уля поспешно отступила на шаг и шутливо поманила Егора пальчиком. Он лишь хмыкнул и головой покачал: вот и ответочка за первоначальный отказ прилетела. Или же это следовало понимать как: «Не рассчитывай, что будешь верёвки из меня вить, женщина. Как бы не так». Но зарница в потемневших глазах давала понять: кто-то уже пожалел, что всё это устроил именно тут, не к месту и не вовремя. Сам виноват! Пустил расплавленное железо в кровь – пожинай плоды. Ульяна не осознала, как оказалась у первых рядов вагона, у стенки, в бесконечных пяти метрах от него. Музыка продолжала звучать, с каждым мгновением становясь еще чувственнее, а руки, бёдра, голова и даже губы – жить своей жизнью. Здесь, у холодной стены, в бесконечных пяти метрах от него, она и останется. Потому что под этим сжигающим взглядом ей нужна опора. Потому что она балансирует на грани между уместным в подобной обстановке и весьма далеким от уместного, и вновь сокращать расстояние чревато ядерным взрывом. Но Егора, кажется, вопрос об уместности не беспокоил: широко распахнутые синие глаза неотрывно следили за каждым неосознанным движением, а во взгляде легко считывался сценарий грядущего вечера. Что считывалось в её взгляде, Уля боялась представлять. Соображала она уже неважно. Мелодия всё не отпускала, но тело перестало попадать в еле уловимо набирающий энергию, нарастающий ритм, а ноги – держать. Ладони выскользнули из волос, заскользили по рёбрам, лопатки поехали по стенке вниз. Вступая с Егором в невинную игру, Ульяна переоценила собственные возможности. Он её сделал. Его самообладание оказалось куда крепче её собственного, и, кажется, ей оставалось лишь сдаться в плен на милость победителя.
За жалкие секунды исчезли пять метров расстояния, она вдруг обнаружила себя в прочном кольце рук, в миллиметрах от губ, утопающей в синеве. В прострации, экстазе, помрачении – прогибающейся назад в пояснице и описывающей дугу в кружащемся пространстве. Не успев опомниться, ощутила, что прижата спиной к груди. Ощутила бёдра и щекочущее шею горячее дыхание, скользящие по вскинутым рукам ладони, разряды, мелкую дрожь в коленках. Ещё секунда – и ладонь крепко сжала ладонь, Егор развернул её к себе, развернулся сам… Покорно, в тумане, не видя перед собой ничего, не слыша ничего, кроме дожимающей сознание музыки, – через двери, с глаз чужих долой, в тамбур – она следовала за ним.
И стена вновь прохладная, но внутри всё плавится. Поцелуй глубокий, жаркий, настойчивый, уносящий в высоту. Они никто, они нигде, всё неважно. Шершавые подушечки на щеках, пальцы в вихрах. Сбитое танцем, частое шумное дыхание. Нога на бедре, головокружение, тёплые ладони, огненные сполохи перед внутренним взором.
— …Молодые люди, ваши билетики… Молодые люди!
Егор нащупал в кармане билеты и, вслепую протянув их куда-то в пространство, тут же забыл про контроллера.
— Приятной поездки…
«М-м-м… Очень… Приятной…»
Всё-таки остановился, отстранился на сантиметры. Внимательный, тягучий, проникающий взгляд, затягивая, шептал: «Я здесь, с тобой. Перестань, не волнуйся, всё будет нормально. Живи сейчас, не думай». Мир схлопнулся и утонул в бездонной синеве в медовую крапинку. Где-то там догорала музыка.
