Давно, лет пять назад, когда Горелая слобода тихо умирала, разоряясь, когда не успевшие вовремя съехать торговцы распродавали товар за бесценок и на месте дорогих магазинов открывались нищие лавчонки, когда с фасада «Мальвазии» содрали обшивку из палисандра и заменили ее на простую доску, из окон мастерской Лидии Ван-дер-Ваальс по-прежнему лилась нудная песня белошвеек. И по-прежнему цепочка узких, нечеловеческих следов текла по некрашеному настилу галереи.
Морлоки приходили неожиданно, почти всегда без предупреждения. Приводили напуганных девочек. Оставляли их в заставленном вазами и этажерками будуаре, чтобы на следующее утро забрать то, что получилось после очередной неудачной раскройки Лидии Ван-дер-Ваальс.
— Вроде крою как положено, а не приживается. Нечеловечьего в вас много. — Модистка набивала в черную вересковую чашечку табак. — И трехлетка нужен, а здесь взрослого кита губа, даже щупать не надо.
— П-простите, фру. П-принесем. П-простите. — Морлок нагибал голову в плотном капюшоне и шелестел, шелестел свое «п-помогите нам, фру…»
— Погодите. Сумею я, — обещала Лидия.
Они приходили снова, жались возле банкетки, не решаясь сесть. Всегда лысый старик, тот, что чуть заикался, иногда вдвоем с еще одним подземом, иногда нет. Они появлялись, притаскивали требуемое. И уходили через день, волоча по пыльному полу галереи брезентовый куль. Лидия привычно натягивала пузыри на шары из проволоки, приговаривала: «хорошо… хорошо сделаю… у меня получится»… Порой морлоки пропадали на несколько месяцев, порой, наоборот, едва ли не раз в неделю выбирались наружу через яму в амбаре. Лидия ждала.
— Бубенчик — метка знатная, — успокаивала она себя. — А рано или поздно найду Марточку.
— Новостей нету ли? — Робкая надежда гасла, разбивалась о тупое равнодушие рыбьего взгляда.
— П-простите, фру, — с каждым разом голос морлока становился все глуше, — п-простите. Наши женщины, они все похожи… Трудно п-понять… вспомнить.
Лидия Ван-дер-Ваальс разводила руками, что поделаешь, мол. Морлок согласно кивал. Он всегда соглашался, говорил шепотом, подобострастно улыбаясь. Уголки лягушачьих губ поднимались кверху, обнажая голубоватые десны. Только однажды. Один раз за десять лет, под утро взваливая на плечо брезентовый тюк, обернулся и выдавил.
— Фру, им больно?
Лидия не ответила. Полезла в кисет. Тогда лысый положил ношу на пол, впервые за много лет присел на оттоманку и заговорил. Заговорил быстро, почти не запинаясь. Лидия попыхивала трубочкой, щурилась, не перебивала.
— …где-то в верхнем городе, может быть, живет моя мать. Не ищу… Я — нелюдь… Зачем я ей? Ты с-странная, фру. Я думаю, — он моргнул, под полупрозрачными веками перекатывались огромные глазные яблоки, — думаю, ты нас ненавидишь… Не п-помощь это — месть. Думаю. Но совет решил п-поверить…
— Не дури… Если выйдет что, так только рада буду. Пока жива и силы имеются — обошью пузырями подземок, не жалко. А что не люблю вас, оно верно. Только, милый, нету во мне зла и мести. Шью, стараюсь, да никак не выходит. Спрашиваешь, зачем мне эта забота надобна? Так дочку я жду, — бесстрастно пояснила Лидия. — То, что девки ваши все на одно лицо, — сама вижу. Но если разыскать надежды нет, если вправду концов не осталось, все одно — ты ее ко мне приведешь. В годы входит Марточка. Вот и получается, что придет и ее очередь на раскрой. А я к тому времени руку набью — глядишь, и верну ей человечье.
— А не выйдет? Наверху долго жить не сможет, если т-только… — Морлок хотел было что-то добавить, но передумал…
— Отыскать бы… Поправлю, подлатаю дочечку. А нет, так за ней уйду в подземелья ваши гнилые, — шептала вдова.
— С-странная фру. Вы здесь все с-странные. В доме. Хожу наверх часто. Много видел. Здесь с-странно, с-страшно. Но совет решил, и мы с-согласны с советом. — Лысый задергал длинными пальцами концы капюшона.
— Давно спросить думала. Вот те, кто вам младенцев продает… Что за люди? Может, через них узнать про Марточку, денег дать…
Вопроса гость не слышал. Закутанный в длиннополый плащ, он брел по длинной галерее, где гул бубенцов заглушал прочие звуки. Волочился по пыльному полу нетяжелый куль.
* * *
Лидия отняла ладони от ушей. Потянулась к кисету. «Боммм» — разнесло эхо над слободой. Через полминуты растворились дверцы деревянного домика — высунулась наружу крашеная птичка, прокуковала пять раз. Девочка застонала, выгнулась так, что хрустнули позвонки.
— Не прижилось, — выдохнула Лидия, нагнувшись над девочкой, потрогала разбухший живот, — не прижилось… Нелюди…
Малиновый бархат колыхался: из щелей сквозило. Лидия Ван-дер-Ваальс отдернула штору, распахнула окно. Влажный воздух ворвался в будуар, окутывая ледяной, пахнущей водорослями и рыбой дымкой зачехленные кресла, тумбы, заставленные безделушками, высокую кровать под резным балдахином. Погасли газовые светильники, комната подернулась зябким сумраком.
— Аннет! — закричала хозяйка зычно. — Аннет!
Та поднялась почти сразу, охнула, увидев распахнутые портьеры, бросилась греметь шпингалетами, зажигать свет. Когда огоньки вновь заплясали по ободранным шпалерам, Аннет обернулась и замерла. Хозяйка смотрела на нее пристально, сурово.
— Любишь ли меня?
— А как же, матушка? Одна ты у меня. Родненькая. Как же не любить?
— Тогда ложись. Кроить буду. — Лидия запустила руку в ящик трюмо, достала подушечку — атласное сердечко, утыканное тонкими иглами.
— Матушка, пожалей… Оставь. Дозволь помереть такой, какой боженька сотворил.
— Выходит, не любишь. Врешь!
— Истину говорю. Клянусь! Я ли не холила тебя, матушка. Ведь не будь меня, померла бы ты или умом бы тронулась. Когда Марточка пропала, я ли за тобой по улицам не рыскала…
— Гордыня замучила? — Лидия грозно сдвинула густые брови. — Прошлое мне поминаешь, дура?
— Матушка…
— Ложись! Надобно тебя с подземной сметать.
— Наживо? — выдохнула Аннет. И вдруг кинулась к дверям, опрокинув по дороге высокую подставку с медным подсвечником. Тот глухо упал на ковер, покатился… Лидия неожиданно ловко схватила служанку за волосы и резко дернула, запрокинув голову назад. Аннет завопила истошно, начала было отбиваться, но хозяйка умело сжала пальцами морщинистое горло, и Аннет стала медленно оседать на пол.
Тело морлочки — сухая оболочка гигантского шелкопряда — почти ничего не весило. Лидия подняла ее легко, прижала к груди, перенесла на кровать. Втащила Аннет на кушетку, уложила солдатиком. Пряжки сошлись на запястьях старой служанки, приковав ее к ложу, на котором еще секунду назад билась в судорогах девочка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
