Оперативная фаза объяснения (в данном случае нам важна концепция «областности») начинается с «программного заявления» автора, актуализирующего произведение. У Щапова читаем:
В настоящее время, кажется, уже утвердилось убеждение, что в истории главный фактор есть сам народ, дух народный, творящий историю, что сущность и содержание истории есть жизнь народная. Эту идею начали уже проводить в науке русской истории. Но вот другое начало, на которое еще не обращено должного внимания в нашей исторической науке [выделено мной. – С. М.]: начало провинциализма, областности [выделено автором. – С. М.], если можно так выразиться. У нас доселе господствовала в изложении русской истории идея централизации; развилось даже какое-то чрезмерное стремление к обобщению, к систематизации разнообразной областной истории. Все особенности, направления и факты областной исторической жизни подводились под одну идею правительственно-государственного, централизационного развития… Русская история, в самой основе своей, есть по преимуществу история областей, разнообразных ассоциаций провинциальных масс народа – до централизации и после централизации[775].
Мы не встретили здесь упоминания местной истории. Более того, Щапов утверждает: «У нас доселе господствовала в изложении русской истории…». Подобным образом выражая идею научного прогресса, он дает понять своевременность/новизну своего исследования, но при этом историк совсем не обратил внимания на столетнее существование в Российской империи местной истории. Он проигнорировал эту практику историописания (как мы отмечали в третьей части второго раздела настоящего учебного пособия, практика местной истории в России предшествовала историческому краеведению, появившемуся в начале XX в.); не случайно автор написал, что на начала провинциализма и областности «еще не обращено должного внимания в нашей исторической науке».
Нашу гипотезу о том, что концепция «областности», предложенная Щаповым в очерке «Великорусские области и Смутное время», не имеет отношения к местной истории, подкрепляет мысль историка, которой он закончил обоснование нового подхода к изучению русской истории, предложив свое видение как научного, так и практического его значения:
Если когда, то особенно в наше время, науке русской истории [выделено мной. – С. М.] необходимо уяснить историю, дух, характер и этнографические особенности областных масс народных. <…>
В высшей степени желательно, чтобы у нас, по возможности, в каждой провинции возникла своя историческая, самопознавательная литература, и обогащалась областными сборниками, в роде «Пермского», историко-статистическими описаниями губерний и провинций, в роде, например, описания оренбургского края Черемшанского, и под., изданием областных памятников и актов, в роде южно-русской «Основы».
Ниже мы находим у Щапова пояснение того, в чем заключается важность «самопознавательной литературы». Ничего не сказав о науке, цель «самопознавательной литературы» он увидел в воспитании областного гражданского сознания:
Областные сборники, историко-этнографические и статистические описания провинций могут служить не только руководствами нашего областного самопознания, но и органами возбуждения в провинциальных массах идеи политического самосознания и саморазвития в составе целого государственного союза[776].
Теперь мы можем отметить, что Щапов развел цели, которые, по его мнению, должны преследовать научная история и «историческая, самопознавательная литература». Концепция «областности», позволяющая уяснять «историю, дух, характер и этнографические особенности областных масс народных» отнесена им к науке русской истории (научной истории). «Самопознавательная литература» – это руководства самопознания, возбуждающие «в провинциальных массах идеи политического самосознания и саморазвития». Такая историческая литература позиционирует социально ориентированный тип исторического знания.
Мы не будем выяснять возможную мотивацию краеведов, связывающих «Великорусские области и Смутное время (1606–1613 г.)» с разработкой А. П. Щаповым концепции местной истории или даже исторического краеведения, это не входит в нашу задачу.
Следующий этап процедуры деконструкции призван уточнить правомерность распространения на исследуемый историографический источник практики, традиционно включающей исторические взгляды Щапова не столько в научный, сколько в общественно-политический процесс третьей четверти XIX в. По иронии научной судьбы, справедливо отмечает Е. А. Вишленкова, Щапов стал историком революционно-демократического направления[777].
Действительно, современному исследователю уже трудно избавиться от навязанного литературой взгляда на историка как выразителя определенной идеологии, поэтому, продолжая процедуру деконструкции историографического источника, следует отделить идеологию от концепции «областности». Сразу поясним: на идеологию мы смотрим не как на «ложное» сознание (и не придаем ей никакой отрицательной коннотации), понимая под ней желание индивида социализировать других[778]. Наша задача – отделить от фазы объяснения литературную фазу историографической операции Щапова, обратить внимание на пару «идеология – риторика», которую можно отнести к его общественно-политическим взглядам.
Такие пары мы находим, однако в интересующем нас произведении их немного. Например: «результатов великого вопроса освобождения крепостного народа», «силен, неугомонен был в областных общинах дух протестации», «На Волге собирались демократические борцы – казаки», «тяжким тяглом тянули <…> к Москве», «тяжелыми оковами, цепями централизации»[779] и др.
Риторика, порожденная идеологией Щапова, не доминирует в тексте, но усиливает восприятие его концепции читателем. Выдвинем гипотезу, что в данном историографическом источнике автор удачно совместил историю и идеологию (не забываем, что это исторический очерк). Радикальной оказалась сама концепция Щапова, поэтому очерк имеет радикальный характер. Однако этот радикализм не выходит за рамки науки в поле общественной мысли. Подход Щапова направлен не столько против современного ему политического режима, сколько против ставшей уже традиционной модели национально-государственной истории классической европейской историографии. Радикализм операционной фазы объяснения так отчетливо проявляет себя потому, что Щапов в своей истории актуализировал дуализм (воспользуемся терминологией Ф. Ницше) «пользы» и «вреда» истории: «пользу» истории, основанной на концепции «областности», и «вред» традиционной концепции национально-государственной истории. Он обратил внимание на «вред», таящийся в самом становом хребте последней – истории государственной централизации. Историк отказался искать точку равновесия, у него получились только «польза» и «вред».
Завершить анализ исторического очерка «Великорусские области и Смутное время (1606–1613 г.)» нам поможет применение метода компаративной историографии[780], который можно использовать при изучении историографических традиций, генеалогии научных школ, типов исторического знания в национальных историографиях и в рамках европейской научной модели[781], а также при анализе мировой[782] и глобальной историографии[783].
Анализируя историографический процесс второй половины XIX в., мы отмечаем, что национально-государственная история в рамках классической модели исторической науки уже в третьей четверти столетия перестает удовлетворять некоторых историков. Через несколько лет после публикации Щаповым своего исторического очерка Н. И. Костомаров (1817–1885) издает «Северорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада (история Новгорода, Пскова и Вятки)» (в 2 т. СПб., 1863). В данном случае мы можем говорить о начавшейся тенденции, так как уже в 1862 г. французский историк Э. Семишон (1813–1881) выступил против привычной концепции истории Франции. Он актуализировал вопрос о государственной централизации, противопоставив ей историю «подавления» местных коммунальных обычаев разрастающимся государством[784]. По мнению американского исследователя Е. К. Л. Голда, высказанному в начале 1880‑х годов, традиции истории государственной централизации оказались настолько сильными в науке, что внимание ученого склонно концентрироваться на федеральной, а не на местной истории, и эту тенденцию нужно преодолевать[785].
