утром, я нарисовал лодки и сейчас работаю над картиной на холсте 30-го размера, где справа будет еще больше моря и неба.
Это было до того, как лодки унеслись; я наблюдал их каждое утро, но не успевал сделать этого, так как они уплывают слишком рано.
У меня есть еще 3 рисунка с хижинами, которые мне пока нужны и будут позднее; те, что с хижинами, грубоваты, но у меня есть и другие, выполненные лучше. Я пришлю тебе свернутые картины, как только марины высохнут.
Видишь, как нахальны эти идиоты в Дордрехте, видишь, как они высокомерны? Они милостиво снисходят к Дега и Писсарро, чьих работ, впрочем, не видели, как и любых других.
Но молодежь в ярости, и это хороший знак – возможно, свидетельство того, что кто-то из стариков одобрительно отозвался об этом.
Насчет пребывания на юге, даже если это дороже: посмотри, мы любим японскую живопись и испытали ее влияние – черта, общая для всех импрессионистов, – и после этого не едем в Японию, то есть на юг, заменяющий нам Японию. Верю, что по большому счету будущее нового искусства – на юге.
Вот только это плохая политика – оставаться здесь одному, когда двое или трое человек могут помочь друг другу обходиться малым.
Хочу, чтобы ты побыл здесь, ты бы это почувствовал: со временем твое зрение меняется, ты смотришь скорее глазами японца, по-другому воспринимаются цвета. Я также убежден, что именно длительное пребывание здесь позволит раскрыться моей личности. Японец рисует быстро, очень быстро, как молния: дело в том, что его нервы более утонченны, а чувства более просты. Я здесь всего несколько месяцев – и скажи мне, разве в Париже я нарисовал бы лодки за один час?
Даже с рамкой. А сейчас я сделал все без измерений, дав волю перу. И я говорю себе, что расходы постепенно будут уравновешены работой. Я хочу, чтобы мы зарабатывали много денег и могли привозить сюда хороших художников, которые сейчас прозябают в грязи Малого бульвара. К счастью, это так просто – продавать правильные картины в правильном месте правильным людям. С тех пор как уважаемый Альбер[221] дал нам рецепт, все трудности исчезли как по волшебству. Стоит только пройтись по рю де ла Пэ – истинный любитель искусства прогуливается там именно ради этого.
Если бы Гоген приехал сюда, мы с ним могли бы, пожалуй, сопровождать Бернара в Африку, когда он отправится служить туда.
Что ты решил насчет двух сестер?
Анкетену и Лотреку, думаю, не понравится то, что я делаю. Кажется, в «Revue indépendante» появилась статья об Анкетене: его называют главой нового направления, где японизм выражен еще отчетливее, и т. д. Я не читал ее, но, в конце концов, глава Малого бульвара – это, несомненно, Сёра, а в японском стиле молодой Бернар преуспел, пожалуй, больше Анкетена. Скажи им[222], что у меня есть картина с лодками; она и «Мост Ланглуа» могут подойти Анкетену. Писсарро прав: следует смело преувеличивать эффекты от сочетания или несочетаемости цветов. Это как в рисунке: точный рисунок и верный цвет, пожалуй, не главное, что стоит искать, ведь зеркальное отражение действительности, если бы можно было его увековечить с помощью красок и прочего, вовсе не равно картине, как и фотография.
До скорого, жму руку.
Всегда твой Винсент
622. Br. 1990: 625, CL: B6. Эмилю Бернару. Арль, вторник, 7 июня 1888, или около этой даты
Дорогой дружище Бернар,
мне все больше кажется, что картины, которые должны быть написаны, картины, которые нужны, необходимы для того, чтобы нынешняя живопись в полной мере выразила себя и поднялась до безоблачных вершин, достигнутых греческими скульпторами, немецкими музыкантами, французскими романистами, превосходят возможности отдельного человека и будут поэтому создаваться, вероятно, группами людей, объединившихся для воплощения общей идеи.
У одного имеется превосходная оркестровка цветов, но нет идей.
Другой переполнен новыми замыслами, душераздирающими или пленительными, но не умеет воплотить их достаточно звучно – настолько скромна его ограниченная палитра.
Есть из-за чего пожалеть об отсутствии солидарности среди художников, которые критикуют и преследуют друг друга, но, к счастью, не доходят до взаимного уничтожения.
Ты скажешь, что это банальные рассуждения. Пусть так, но сам по себе факт Возрождения – это не банальность.
Есть один технический вопрос. Напиши, что ты думаешь об этом, в следующем письме.
Я буду смело класть на свою палитру черную и белую краски в том виде, в каком их продает торговец, и использовать их, как они есть.
Когда – заметь, что я говорю об упрощении цветов на японский манер, – когда я вижу в зеленом парке с розовыми тропинками господина в черном, мирового судью по роду занятий (алжирский еврей в «Тартарене» Доде называет этого почтенного чиновника «мировым шудьей»), который читает «L’Intransigeant», а над ним и парком – обычное кобальтовое небо, то почему бы не изобразить сказанного «мирового шудью» обычным угольно-черным цветом, а «L’Intransigeant» – резко-белым?
Ведь японец пренебрегает рефлексами, располагая чистые цвета рядом друг с другом – наивные и выразительные линии, передающие движения или формы.
А вот идея другого порядка: если ты сочиняешь цветовой мотив, изображая, например, желтое вечернее небо, резкую, жесткую белизну стены на фоне неба можно в крайнем случае, как ни странно, передать при помощи резкого белого цвета и того же белого, смягченного нейтральным тоном, ибо само небо окрашивает ее нежно-лиловым.
И опять же среди этого пейзажа, такого простого, на котором должна быть изображена целиком выбеленная мелом хижина (включая крышу) на оранжевой, конечно же, земле, так как южное небо и синее Средиземное море порождают оранжевый цвет, тем более насыщенный, чем выше интенсивность разнообразных оттенков синего, черная нота двери, окон, небольшого креста на коньке создают одновременный контраст черного и белого, приятный глазу, как и контраст синего с оранжевым.
Теперь возьмем более интересный вид, представив женщину в платье в черно-белую клетку среди того же незамысловатого пейзажа – синее небо, оранжевая земля: полагаю, зрелище будет довольно занятным. В Арле как раз часто носят одежду в черно-белую клетку. Короче говоря, черный и белый – тоже цвета или, скорее, в большинстве случаев могут считаться цветами, ведь контраст между ними так же резок, как, например, между зеленым и красным.
Кстати, японцы пользуются этим – они превосходно изображают матовый и бледный оттенок девичьей кожи и резкий контраст между ним и черными волосами при помощи белой бумаги и четырех перьевых линий. Не говоря уже об их черных колючих кустах, усеянных тысячей белых цветов.
Наконец-то я увидел Средиземное море, которое мы, возможно, пересечем вместе. Я провел неделю в Сент-Мари и, чтобы попасть туда, проехал в дилижансе через Камарг с его виноградниками, пустошами, плоской, как в Голландии, местностью. Там, в Сент-Мари, есть девушки, заставляющие вспомнить о Чимабуэ и Джотто: тонкие, стройные, слегка грустные и загадочные. На совершенно ровном песчаном пляже – небольшие лодки, зеленые, красные, синие, настолько прекрасные по форме и цвету, что думаешь о цветах; в них садится лишь один человек, эти лодки почти не выходят в открытое море – они уходят, когда нет ветра, и возвращаются к суше, когда ветер слишком силен. Кажется, Гоген все еще болеет. Очень хочу знать, что ты делаешь в последнее время: я по-прежнему пишу пейзажи, наброски прилагаю. Горю желанием увидеть также Африку, но пока не строю определенных планов на будущее – это будет зависеть от обстоятельств. Что я хотел бы увидеть, так это более насыщенную синеву неба. Фромантен и Жером находят южную землю бесцветной, и многие видят ее такой же. Бог мой, так и есть, если взять в ладонь горсть сухого песка и посмотреть на него вблизи. Если так смотреть, и вода, и воздух тоже бесцветны. НЕТ СИНЕГО БЕЗ ЖЕЛТОГО И ОРАНЖЕВОГО, и если вы кладете синий, кладите вместе с ним желтый и оранжевый. Ты скажешь, что я пишу сплошные банальности. Мысленно жму руку.
Всегда твой Винсент
625. Br. 1990: 628, CL: 498. Тео Ван Гогу. Арль, пятница, 15 июня, или суббота, 16 июня 1888, или около этих дат
Дорогой Тео,
в случае сомнений лучше воздержаться – вот что, кажется, я говорил в письме Гогену, вот что
