мог бы воспользоваться другой – Виньон, Гоген, Бернар или кто-нибудь еще.
Я готов на эти комбинации, даже если мне придется переехать. Двое, ладящие друг с другом, – даже трое – тратят немногим больше одного.
На краски они тратят столько же.
И тогда – не считая дополнительных законченных работ – ты будешь испытывать удовлетворение оттого, что кормишь двоих или троих вместо одного.
Это случится, рано или поздно. Пока я столь же силен, как другие. Ты можешь быть уверен, нас будет нелегко провести: допустим, у них возникнут трудности в работе, но я тоже испытывал эти трудности и, наверное, пойму, в чем дело.
Теперь мы будем вправе – и даже, пожалуй, обязаны – подталкивать их к работе.
Вот что следует делать.
Оставаясь один, я, право, ничего не могу предпринять в этом направлении – тут уж мне нужна не столько компания, сколько лихорадочная работа, вот почему я бесстыдно заказываю холсты и краски. Я лишь тогда чувствую себя живым, когда работаю в полную силу.
А в компании мне это будет не так необходимо, или, скорее, я примусь за более сложные вещи.
В одиночестве я полагаюсь только на исступление, которое испытываю порой, и тогда впадаю в крайности.
Купленные здесь еще недавно холсты почти все записаны. Когда я пошлю тебе свернутые холсты, ты сможешь снять несколько менее важных вещей с подрамников.
Итак, в конце года мы должны иметь 50 картин, чтобы показывать Писсарро и другим. Остальное – этюды, которые послужат источником сведений, после просушки их можно хранить в папке или в шкафу, чтобы они не занимали места.
Жму руку тебе и всем приятелям, которых ты увидишь.
Всегда твой Винсент
632. Br. 1990: 635, CL: B8. Эмилю Бернару. Арль, вторник, 26 июня 1888
Дорогой Бернар,
ты поступаешь очень хорошо, читая Библию, – я начинаю с этого, ибо всегда старался не давать тебе советов такого рода.
Встречая в твоем письме бесчисленные цитаты из Моисея, св. Луки и т. д., я невольно говорю себе: «Только этого не хватало», «Сколько можно» и т. п. Вот он во всей своей 〈…〉 – невроз художника.
Поскольку штудия с Христом неизбежно приведет к нему, особенно в моем случае, осложненном бесконечным курением трубки.
Библия – это Христос, ведь Ветхий Завет устремлен к этой вершине; св. Павел и евангелисты находятся на другом склоне священной горы.
Как мелочна эта история! Бог мой, неужели в этом мире есть одни евреи, которые начали с того, что объявили нечистым все вокруг, кроме самих себя?
Под громадным солнцем было много других народов: египтяне, индийцы, эфиопы, Вавилон, Ниневия. Почему они не вели свои летописи с тем же тщанием? И все же изучать это прекрасно, а иметь возможность прочесть все – почти то же самое, что не уметь читать вовсе.
Но утешение, даваемое этой Библией, такой удручающей, рождающей в нас отчаяние и ожесточение, лишь расстраивающей нас, возмущенных ее мелочностью и заразной глупостью, утешение, скрытое в ней, словно ядро под твердой оболочкой, под горькой мякотью, – это Христос.
Фигуру Христа, как я ее понимаю, писали только Делакруа и Рембрандт, а затем Милле написал… учение Христа.
Прочее вызывает у меня легкую улыбку – прочая религиозная живопись с религиозной, а не с живописной точки зрения. Что до итальянских примитивов (скажем, Боттичелли), фламандских и немецких примитивов (Ван Эйк, Кранах и т. д.), это язычники, интересующие меня по той же причине, что и греки, и Веласкес и многие другие натуралисты. Христос единственный среди всех философов, магов и т. д. назвал вечную жизнь, бесконечное время, несуществование смерти главной достоверностью. Необходимостью и разумным основанием для спокойствия и самоотвержения.
Он жил безмятежно, как величайший из художников, – презирая мрамор, глину, краски, работая по живой плоти. Иными словами, этот необычайный художник, которого мы едва можем постичь с помощью наших нынешних нервных и одурманенных мозгов, художник, не творящий ни статуй, ни картин, ни даже книг, громко заявляет об этом. Он творил… живых людей, бессмертных.
Это важно, особенно потому, что это правда.
Этот великий художник не просто не создавал книг: христианская литература в целом, конечно, возмутила бы его; в ней очень мало произведений, стоящих рядом с Евангелием от Луки, с Посланиями Павла – таких простых в своей жесткости или воинственности, – которые он бы одобрил. Этот великий художник – Христос, – хоть и пренебрегал написанными книгами об идеях и чувствах, вовсе не пренебрегал устным словом, особенно притчами. (Что за сеятель, что за урожай, что за смоковница и т. д.)[226]
И кто из нас осмелится заявить, что он солгал в тот день, когда, презрительно предсказав разрушение римских построек, объявил: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут».
Эти произнесенные устно слова, которые, от великой щедрости, он не потрудился даже записать, есть одна из величайших – величайшая вершина, достигнутая искусством, которое становится здесь творческой силой, чистой творческой мощью.
Все эти рассуждения, дорогой дружище Бернар, заводят нас очень далеко, – очень далеко – поднимая нас над самим искусством.
Они приоткрывают перед нами искусство творить жизнь, искусство быть бессмертным – живым.
Имеют ли они отношение к живописи? Покровитель живописцев святой Лука – врач, живописец, евангелист, чей символ, увы, простой бык, дает нам надежду.
Однако наша собственная подлинная жизнь – жизнь художников – воистину убога.
Прозябая под отупляющим игом трудностей ремесла, которым почти невозможно заниматься на этой, такой враждебной планете, на поверхности которой «любовь к искусству губит подлинную любовь».
Ведь ничто не препятствует предположить, что на других бесчисленных планетах и солнцах также есть линии, формы и цвета, и мы вполне можем хранить относительное спокойствие, думая о возможности заниматься живописью в других, лучших условиях существования – существования, которое, возможно, меняется посредством такого же простого и обыденного феномена, как превращение гусеницы в бабочку и личинки – в майского жука.
Полем деятельности этого художника-бабочки станет одно из бесчисленных светил, которые после смерти, возможно, перестанут быть для нас недоступными, недостижимыми – как черные точки на географической карте, обозначающие города и селения, не являются таковыми в нашей земной жизни. Наука – научные рассуждения – кажется мне инструментом с большим будущим.
Давай посмотрим: Землю считали плоской, и это так, она до сих пор плоская – например, между Парижем и Аньером.
И все же наука доказала, что Земля прежде всего круглая. Сегодня никто не оспаривает этого.
Однако мы считаем жизнь плоской – от рождения до смерти.
Но только и она, жизнь, вероятнее всего, кругла и намного превосходит по протяженности и возможностям то единственное полушарие, которое нам пока известно.
Будущие поколения, вероятно, дадут нам разъяснения по этому крайне интересному вопросу, и тогда сами ученые – пусть их это не обижает – могут прийти к выводам, более или менее сходным со словами Христа о другой половине бытия.
Как бы то ни было, вот факт: мы художники в реальной жизни, и это вопрос дыхания: дышать до последнего вздоха.
А прекрасная картина Э. Делакруа – лодка с Христом на Генисаретском озере и он, с бледно-лимонным нимбом, спящий, светоносный, посреди потрясающего фиолетового, темно-синего, кроваво-красного пятна – группы ошеломленных учеников! И все это на фоне жуткого изумрудного моря, вздымающегося, вздымающегося до верхнего края полотна. Гениальный эскиз!
Я бы сделал наброски, но после того, как я три или четыре дня рисовал и писал модель – зуава, – я уже больше не могу. А вот сочинение письма – отдых и отвлечение для меня.
Я намалевал нечто очень уродливое: рисунок – сидящий зуав, раскрашенный эскиз – зуав на фоне совершенно белой стены и, наконец, его портрет на фоне зеленой двери и оранжевых кирпичей стены. Это грубо и, наконец, уродливо и плохо намалевано. Но так как мне пришлось сразиться с настоящей трудностью, в будущем это может сделать мой путь более гладким. Фигуры, которые я выполняю, почти отвратительны мне самому, а тем более другим – но именно этюды фигур укрепляют нас больше всего, если только выполнять их не так, как, например, учат у господина Бенжамена Констана.
Твое письмо сильно обрадовало меня. НАБРОСОК ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСЕН, и я благодарен тебе за него. Я, со своей стороны, на днях пошлю тебе свой рисунок; сегодня вечером я слишком изнурен в этом смысле, глаза устали, хотя мозг свеж.
Скажи, помнишь ли ты «Иоанна Крестителя» Пюви? Я полагаю, это поразительно и так же ВОЛШЕБНО, как у Делакруа.
Отысканный тобой отрывок из Евангелия об Иоанне Крестителе – как раз то, что видно здесь.
