не из каприза не хочешь писать то, о чем я просил тебя, а от смущенья перед трудностями работы — но никак _н_е_ задачи. И послал тебе, как бы с тобой беседуя. А «чумовые» письма я ни-когда не отсылал, я их рвал, слабое, грешное в себе рвал. Ты знаешь, я живу воображением, оно часто уводит в нереальность: мои «чумовые» — повелительный отклик мучительному воображаемому, — я откликаюсь — и тем избавляю себя от «призраков», — и потом рву эти «призраки на бумаге», — и они никогда не возвращаются ко мне. В твоей «повести» много «призраков», они стали давить меня, и — чтобы от них избавиться, я писал «чумовые письма». Слишком ты дорога мне, слишком предельно, вернее: беспредельно! тебя люблю, возношу, смотрю на тебя снизу вверх, и все, что тебя коснулось, — уже осквернение тебя в моем сердце, уже попытка тебя снизить, и я начинаю тобой томиться, я начинаю эту борьбу с призраками, тебя во мне темнящими. Как же, значит, _я_р_к_о_ твое изображение их даже в сжатом виде, в этом конспекте-рассказе! Ч_т_о_ бы со мной сделала, если бы стала давать «сцены»! Ты, твои «призраки» задушили бы меня. Тоже, м. б. только в меньшей степени, было бы и с другими, — читателями. Суди же сама, Олюша, до чего ты сильна в изображении, в творчестве — начальном! — твоем. Есть закон психологии творчества: когда что-нибудь начинает загромождать душу, художник _д_о_л_ж_е_н_ чтобы избавить себя от этого бремени, — излить его в творческом порыве. Так Гоголь, угнетаемый «тоскою жизни», _и_з_б_а_в_л_я_л_с_я_ от этой тоски, от ее призраков, творя свои «Мертвые души»583. И так — со всеми. Так и со мной, от твоей «повести». Теперь, «сотворив» «чумовые письма», я избавился от бремени. Ты — свет мой и чистота, ты — Икона мне, и я на тебя молюсь. Оля, это _н_е_ слова. Бывает и другое: душа начинает изнывать по… _с_в_е_т_у, по чистоте, по красоте, по идеальному… и _н_а_д_о, повелительно надо избавить ее, душу, от этого «изнывания». Тогда создаются, _н_е_в_о_л_ь_н_о, великие шедевры-идеалы. Я — несомненно! — изнывал по идеалу-женщине, я его _в_и_д_е_л_ пусть несовершенным — в отсвете моей Оли: и я взывал к жизни мой идеальный «призрак» — мою Анастасию. И — повторилось это обременяющее душу изнывание, _в_ы_з_ы_в_а_н_и_е_ идеала-женщины! Разве я мою Дари з_н_а_л? Почти не знал. Я некое лишь отражение ее _в_и_д_е_л… и я стал звать ее, я стал лепить ее… — и вот, повелительно-волшебно, _о_н_а_ явилась, моя Дари… — «Пути»! Задолго до встречи с тобой, моя Царица! Я вызвал ее к жизни… и она, пройдя через мою душу в книгу, явилась, _в_с_я_ _ж_и_в_а_я, — Ты, моя Олюша! ты!! Явилась, как увенчание исканий призрачных… — из мира идей, платоновского мира584, — и оказалась… _я_в_ь_ю! От этого я никогда не отойду. Ты пришла, ты — _е_с_т_ь, ты станешь моей реальностью. Вот она, моя правда, вот мое толкование самому себе — моего искусства. Ты, вечно ты… и до конца — Ты! Тебя дала мне Жизнь, не мной ты создана, ты создана Господом, но вымолена, выстрадана мною. Я _т_е_б_я_ чувствовал, искал, и, поскольку сил хватило, — создал словом, из призрачного мира моего, в силу душевной моей потребности, моей жажды, моих исканий. Это — чудо: И это чудо, — явь, ты — _е_с_и! Ну, теперь тебе все понятно. Теперь ты поймешь, с _к_а_к_о_й_ же силой я могу любить тебя! как _н_е_ могу без тебя? Веришь? Я в тебя крепко верю, я тебя люблю неизведанной еще любовью, я же создал тебя, из _с_е_б_я, я вызвал тебя, — и ты воплотилась в жизни, Ты — явилась, _ж_и_в_а_я! Веришь? Чувствуешь, как же люблю тебя? Мало этого: ты — мое дитя, ты — моя сила, вера, любовь, страсть, творческая воля, — _в_с_е! Веришь, Оля? Верь. Это — сама живая правда моего сердца, мысли, воли. «Напишу тебя, не бывшая никогда, и — будешь!»585 Помнишь? Вот. «Напишу тебя, моя Дари… и ты придешь ко мне, и станешь — _м_о_е_ю, _м_н_о_ю!» И вот — ты пришла. Не буковками-словами, а всею своею сущностью, чистотой, красотой, душой, — _в_с_е_м! Как же ты можешь испортить мою Дари?! (безумец, писал когда-то..!) Ты ее дополняешь, ты ее
во мне, во всей полноте и свете… рождаешь. Вот тебе моя правда… о тебе! Ну, утихни, девочка моя мятежная… ну, улыбнись светло… ну, дай же нежно, чисто поцеловать твои глаза… дай же слить твои чистые и грустные такие слезы с моими, горестными, мучительными и облегченно-озаряющими душу слезами. Смотри, разве это не чудо… — звать, творить, и — _н_а_й_т_и, — не только в ускользающих ликах от искусства, а и — _ж_и_в_у_ю, трепетную, истинную, как созданный Богом — Свет! Как же не быть счастливым! Как же не петь хвалу! И я пою тебя, и буду петь тебя, буду Господа петь _з_а_ тебя! и так будет — пока не остановилось сердце. Ты в нем и даешь ему жить собой. Да сохранит тебя Бог! Верни же Рождество, верни святые дни, _н_а_ш_и_ дни! Бедные, оставленные цветы… верни же их забывшему их сердцу твоему, покинувшему их… _д_л_я_ _п_р_и_з_р_а_к_о_в. А я ни-когда не покидал мои цветы, твои цветы — и тебя в них. Я за тебя боролся с призраками, и не отдал им тебя на поругание, во всей чистоте нетленной хранил и храню в сердце. Верь, Оля, незаменимая, неизменяемая, 10-летка-Оля, всегда _о_д_н_а! Ну, гуленька, прими же свечки,
для тебя искал, для моей чудесной, 10-летки-Оли-Ольги, — глупенькой, маленькой и такой _б_о_л_ь_ш_о_й! Твой, _с_ч_а_с_т_л_и_в_ы_й_ Ваня
140
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
24. I. 42 11 утра
Дорогая моя, светляночка, голубка моя… Я писал тебе о «встрече», о _н_о_в_о_й_ жизни, — я призвал тебя к решительному шагу в жизни нашей. Эти дни я много томился думами об этом. Слушай, — и принимай все, как самое искреннее мое. Тут — ни «уклонений», ни «страхов перед новым» нет у меня. Тут — за тебя, за твою судьбу боязнь, — и только: _н_е_ за себя.
Завтра будет 4 мес., как я открылся тебе и сказал прямо, верно: Оля, будь со мной, будь моею женой, законной, благословенной в таинстве. Тебя это потрясло, смутило, ты стала просить ничего не посылать, что могло бы… Ты помнишь. Твое письмо, от 2 окт. Теперь оно снова возникло во мне вместе с болью в растерянности моей, и вызвало те ужасные дни, октябрьские. Мне тогда казалось, что я тебя утратил, ты — уходила от меня. Это было не так. Но
