связать свою жизнь с тобой: нет, я честно, прямо говорю тебе: я _д_а_в_н_о_ решил для себя, и не отступлюсь от дарованного радостного счастья, света жизни. Меня мучает все, тебя касающееся. Приедешь если, мы будем много времени проводить друг с другом. У меня перед глазами твой милый образ, и вся ты — счастье, которого не ждал, несбыточное, — вдруг — сбывающееся! Ты ближе, глубже меня узнаешь, больше поймешь: ты же так умна, так проникновенна, ты _в_с_е_ взвесишь и сделаешь вывод: что же надо и _к_а_к_ надо решить, на что решиться. Помни еще одно: ты еще молода, ты многое увидишь впереди… а я… у меня, для меня каждый день на счету, и утратить тебя — для меня неизлечимо, этого удара, _т_р_е_т_ь_е_г_о! — я не выдержу. Не из себялюбия говорю, а опять-таки — ради тебя: удар и на тебе отразится, в твоем внутреннем чутком мире: у тебя совесть — мучающаяся, ох, какая же требовательная, тревожная! Если душа твоя меня принимает даже и теперь, принимает полно, ну, тогда решай… и чем скорее решение — тем легче мне, да и тебе, так чувствую. Но, принимай только _п_о_с_л_е_ тщательного продумывания. М. б. я и ошибаюсь, м. б. ты уже все обдумала, спросила не раз и ум, и сердце, и эту твою особенную такую — проницательность, способность к внутреннему прозрению, ви-дению. Тогда, конечно, эти мои рассуждения — ох, я не люблю рассуждений! — излишни. Вот все, что хотел тебе сказать. Ответь, Оля.
Сейчас, Олечек, твой экспресс, 19.I. Молю, успокойся: ты для меня — святая, чистая, да… — «чистейшей прелести чистейший образец»! _В_с_е_ понимаю, одолел, — и давно! — всех призраков: ты для меня — 10-летка Оля, и ты, теперь — едино-целое, неизменяемое, бессмертное, как Идеал. Клянусь Богом, Он видит, что в моей душе бессмертной — к тебе. Ты мне — _в_с_е, ты — воплотившееся ныне в жизни, для меня, _С_в_я_т_о_е_ _С_в_я_т_ы_х. Ноги твоей поцеловать я недостоин. Пусть же я утрачу самое заветное во мне, если я говорю неправду. Я только в тебя и верю. И счастлив же, что я давно уже, с первых твоих слов ко мне эту Веру нашел, и живу ею, и буду молить Господа дать мне сил быть тебя достойным: Слов нет — определить тебя, сказать тебе, _к_т_о_ ты для меня. Как я был счастлив, увидя твое — Оля, с моим наследственным именем семейным! Благодарю тебя за эту _ч_е_с_т_ь, в письме твоем Новогоднем — за _м_о_е_ от тебя Счастье! Изгони из души сомнения во мне, — ты бы ужаснулась, сколько держит мое сердце — всю Тебя! — и не разрывается!! — и озарила бы меня понявшими _в_с_е_ глазами. Твой, навсегда, крепкий верой тебе, в тебя — Ваня Шмелев + Оля Шмелева.
Ну, до чего ты чудесно-умна, Оля! до чего ты прелестна — детка!
141
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
28. I. 42 8 вечера
Оля, милая, устал я… мучаюсь твоею болью. Если мои объяснения ничего не скажут тебе, — значит, бессилен я, или нет веры мне. Отнесись все же ко мне мягче, вспомни, что я не совершенство, а от персти земной, и бываю порой _с_л_е_п_ц_о_м586. Тебя волнует, писала ты, мой рассказ о Даше; а в нем я не герой «романа»: я лишь жалел бедную, незадачливую девушку. Сделай вывод. Давно нет от тебя известий, мне тяжело. Я _в_с_е_ сказал тебе. Ну, продолжу рассказ о Даше. (Сейчас получил твои заказные от 22–23.I. И _в_е_с_ь_ — сгораю в боли. И молю, молюсь Тебе!)
…Эти 9–10 дней, с глазу-на-глаз с 20 л. пригожей девушкой, — мне было лет 30, — были суровой пробой. Чувство ее ко мне я знал. Я привез ей записку Оли: «пока замени меня, чтобы Ваня не так остро чувствовал мое отсутствие». Кухарку Оля разочла перед отъездом в Москву, — не подходила. Записка взволновала Дашу. Я пошутил, помню: «вот и _з_а_м_е_н_я_й». Она смутилась, вспыхнула. И принялась «заменять». Стала закармливать. К кофе всегда пирожки, пончики, «розанчики». Обеды разнообразны, до… стерлядок, — бегала к рыбакам вниз, на Клязьме стерлядь — редкость; рябчики, провансаль с омарами, волованы… «бёфы» с соусами, — она давно изучила мой вкус, — или ей так казалось? — пломбиры, блинчики со сливками. Всегда свежие цветы. Азалию раз… — «полтинник только!» — из своих, а мне говорила — «из барыниных». Стала нарядней, прически, новые туфельки на каблуках. Слышу — цветущей яблоней..! — «Не думайте, это _м_о_и». «Грэпепль» Блоссон, очень дорогие и тонкие духи, Оля только их брала. Как вечер, я шел играть в карты, до 5 утра. Приходя, находил ее спящей в качалке перед печкой, глаза красные, наплаканные. Раз постучалась ко мне в спальню, рассветало: «Аничка мучается, все слышно… страшно мне… я тут побуду». Хотелось ей голос живой услышать? — была очень нервная. А это 16 л. дочь хозяйки мучительно угасала в чахотке, — рядом, за бревенчатой стеной была квартира их. Я не ответил, смутился. Постояла в дверях, пошла, села в качалку, плакала, я слышал, (рядом) — от тоски ли, от страха ли..? Утром взглянуть на меня смущалась. Выйдя в тот вечер, я заколебался: мело метелью, и извозчика не найти. Вернулся, и воображение заработало «картинами». Метель меня всегда как-то взвинчивала. Я вошел неслышно, дверь не была на крюке. Даша, в качалке, встретила меня радостно-испуганным взглядом и тут же опустила глаза. Во мне помутилось на мгновенье, но я раздраженно крикнул: «черрт… портсигар забыл… поищи!» Она медленно поднялась, качнулась, чуть не упала на качалку… искала долго (бывший у меня в кармане) портсигар… и я — неслышно ушел в метель. Я вызвал мыслью Москву, комнату с зеленой лампой, мальчика в кроватке, склонившуюся над ним — о, сколько ночей так было! — маму… В тот вечер я играл вдумчиво. Утром телеграмма: вечером приезжают. Даша сказала-вздохнула искренно: «ну, слава Богу». Оля привезла новость: Д. очень понравилась какому-то молодому чиновнику, видел ее у брата Оли на карточке с Сережечкой. Хочет приехать познакомиться. Д. ни слова, побледнела. Сказала как-то, что замуж пока не хочет. «Сбыть хотите меня?» — слезы, заплакал и Сережечка. И экзамен на народную учительницу _б_о_я_л_а_с_ь_ держать, хотя была готова. Занималась с ней урывками Оля, и еще ходила одна учительница, ее подружка. Эта подружка тоже советовала замуж. Ездили в Москву на Рождество, вернулись. Вскоре приехал брат Оли с женихом, не предупредив нас даже. Даша разливала чай, как неживая. Жених — не очень казистый — не понравился. Мы не настаивали. Скоро я бросил службу,
