ее, ощутив, как за хрупкими ребрами бьется ее сердце. Как птица в клетке.
– Так мне лучше, – сказала она.
– Я знаю, как сделать, чтобы люди узнали правду, – произнес он спустя минуту.
– Что?
– Я напишу книгу. Не бульварный роман и не детектив, а серьезную, честную историческую книгу о переговорах. Я запишу все, что ты мне сможешь рассказать, все, что сможет вспомнить Бекки; я поеду в Вену и поговорю с австрийской стороной и тоже все запишу – черным по белому. И в конце объясню, как тебя предали и что именно случилось с флагом. Это поможет Отто поддержать его претензию на трон, объяснит, как и почему к нему перешло наследование.
Она лежала рядом с Джимом в тишине. Ее дыхание успокоилось, выровнялось, и когда он посмотрел на нее, то увидел, что глаза Аделаиды закрыты. Он залюбовался длинными ресницами, тем, как они лежали, будто кисти художника, темнея на фоне шелковисто-розового румянца на ее щеках. Ее густые благоухающие волосы чуть-чуть шевелились, пока она дышала, и вдруг он подумал, что ничего больше не надо – только сидеть и держать ее вот так в своих объятиях. Немного спустя заснул и он.
А в это время внизу врачи рассматривали свои записи перед вечерним обходом, повара мешали соусы, раскатывали тесто для пирожных и резали овощи, музыканты начинали собираться для вечернего концерта в Тринкхалле; служащие бассейна, процедурные сестры, массажисты обслуживали своих последних посетителей.
Электрический свет разливался над катком, и люди с метлами расчищали лед для ожидавшихся вечером конькобежцев, которые заполнят ледяной квадрат и примутся ритмично скользить взад-вперед, оставляя за собой маленькие облачка пара изо рта.
Водяной инспектор только что закончил свой каждодневный анализ и закрывал лабораторию на ночь. Под землей в насосном отделении инженеры поворачивали колеса шлюза, пропускавшего воду из источника в санитарные баки бутылочного завода, которые наполнялись за ночь и отстаивались до начала утренней смены.
В кассах пароходной компании уже готовились запираться на ночь, и билетер, озабоченный внезапно возникшей проблемой, был рад переложить ее на плечи своего начальства.
– Она приехала из Фридрихшафена и говорит, что потеряла билет. Я не могу взять ответственность. Я говорю ей, она должна заплатить, таковы правила, а она отвечает, что уже заплатила на той стороне. Тогда я…
– Ладно, ладно. Где она?
Кассир кивнул на зал ожидания, где сидела пассажирка: крепкая, одетая в поношенную одежду женщина среднего возраста, с темными глазами и темной кожей, держащая на коленях корзинку. По-видимому, она была итальянкой или испанкой.
– Честно говоря, – продолжал кассир шепотом, – я не думаю, что у нее есть деньги. Кажется, она блефует. Если вы спросите меня…
– Я не собираюсь вас ни о чем спрашивать, – отрезал главный клерк и открыл дверь зала ожидания. – Мадам, мы собираемся закрываться. Как я понимаю, вы потеряли свой билет.
Женщина, казалось, попыталась переключить свое внимание с чего-то более интересного. У нее было странное выражение лица – отвлеченное, разрывающееся между этим и другим миром.
– Да?
Она встала в ожидании того, что еще скажет главный клерк.
– У нас есть форма, которую вы могли бы заполнить… – Он запнулся.
Чем больше он смотрел, тем более странной она ему казалась. Да это же сумасшедшая!.. Рассмотрев ее поближе, он был в этом уверен. Да и время торопило, он должен был играть этим вечером на тромбоне с «Крецлинген сильвер бэнд», и…
– Впрочем, это неважно, – сказал он. – Я уверен, все обойдется. Позвольте, я провожу вас к выходу.
И пока главный клерк придерживал для нее дверь, он заметил, что женщина долгое время не мылась и что она как бы вела молчаливую и оживленную беседу с самой собой. В корзинке у нее не было ничего, кроме пары длинных острых ножниц.
– Сумасшедшая, – сказал он билетеру, пока они наблюдали, как она переходит через дорогу, разглядывает указатель и взбирается по холму к клинике.
– Бессмысленно тратить время, споря с чокнутой. Ну все, давай закрываться.
Бекки ходила взад-вперед по колоннаде с миссис Голдберг, наблюдая, как служители подметают лед.
– Как ты себя чувствуешь?
– До сих пор все болит. Очевидно, ничего нельзя сделать со сломанными ребрами, кроме как дать им время, чтобы срастись. Слава богу, что у меня нет пневмонии, которая бывает в таких случаях. Должно быть, я сильная, как лошадь. И все-таки я чувствую какую-то растерянность… разочарование…
– Могу себе представить.
– Вы знаете, до того, как все это произошло, я иногда почитывала дешевые ужастики, которые иллюстрировала мама, и представляла себе, что я какой-нибудь Том Головешка или Джек Ищейка, что я борюсь с грабителями или ловлю пиратов. Мне так хотелось подвигов, геройских поступков. И вот я это испытала. Я участвовала в важных дипломатических переговорах, бежала из тюрьмы, сражалась в настоящей битве… Я стреляла из пистолета, кажется, убила кого-то… Не думаю, что можно себе представить более захватывающие шесть месяцев жизни. И знаете, что я сейчас чувствую?
– Опустошение.
– Вот именно! Усталость и опустошение. Все было впустую. Предательство… Аделаида так старалась, и она почти достигла своего… А в это время кто-то еще усердней трудился, чтобы все разрушить. Просто игрался с ней! Игрался со всей страной, игрался даже с бароном Геделем. И мы даже не знаем, кто это был.
– Я знаю кто. Человек по имени Блайхредер, – сказала миссис Голдберг.
Бекки уставилась на нее:
– Кто он? И откуда вы знаете?
– Он банкир канцлера Бисмарка. Дэниел, мой муж, долгое время составлял на него досье; Блайхредер что-то типа шпиона, секретного агента… Короче говоря, махинатор. Через него идут все темные связи канцлера. Внешне это учтивый старый джентльмен, практически слепой еврей, поэтому его не принимают в немецком обществе, особенно ханжи при дворе, но именно он долгие годы является тайной рукой Бисмарка. В таких делах он большой мастер. Как только Дэниел узнал о том, что случилось, он понял, что все это происки Блайхредера. Кажется, Бисмарк втянулся в конфликт с парламентариями в рейхстаге, и расстройство переговоров являлось частью его плана переиграть их. К сожалению, когда мы это поняли, было уже слишком поздно предупредить вас. В американских газетах об этом вообще ничего не писали.
У Бекки брызнули гневные слезы.
– Так, значит, все это было заговором, организованным за сотни километров отсюда… О, это так жестоко! У страны не было никаких шансов!
– Ты, и Аделаида, и Джим дали ей самый лучший шанс, который у нее мог быть. Вы сделали все, на что способны храбрость, ум и воображение, но сила всегда побеждает. У кого много силы, тот и берет верх.
– Неужели так всегда? И нет надежды ни на что, кроме силы?
– Не всегда, но какое-то время. Затем в системе появляются трещины, центр теряет свою власть, а народ, будто опомнившись, решает, что отныне хочет сам нести ответственность за свою судьбу.
