наверняка, все разболтал, а у нее, знаешь, какой язык!
— Так получилось. Он со мной поделился… про Ирку. Ну и я ему ляпнул. Черт меня дернул. Неужели он проболтался? Ну, я из него душу вытрясу!
— Чего уж теперь… трясти. Нет, я должна с Геной поговорить. Разве можно так себя вести? Неужели он не понимает, что только хуже делает?
— Все он понимает. Мне кажется, он задался целью нас разлучить. Только ничего у него не выйдет, да, Леночка?
— Конечно! Димочка, ты прости меня, что так вышло. Но я тебя очень люблю, очень!
— Ты тоже прости меня. За то, что я с тобой… так грубо. Но как мог Олень Гнилицкому проболтаться — не представляю? Даже, если он Ирке сказал, неужели она могла ему натрепаться? Она же его ненавидит — мне сам Олень говорил.
— Она и меня не любит. Могла просто, чтобы сделать гадость. И мне, и тебе, и Гене.
И тут их догнал Саша. Ничего не подозревая, он хлопнул Диму по плечу и предложил на День Победы собраться всем классом у него на даче. Мол, родители уезжают на праздники в столицу, квартиру ставят на сигнализацию, а за дачей надо приглядывать. Дача большая, двухэтажная — места всем хватит.
— Нет, я не пойду, — сразу отказалась Лена. — Там всего два дня, а потом такое начнется! Сплошные зачеты. Буду заниматься. Дима, ты, как хочешь, но не забывай, сколько мы наметили повторять каждый день. Вчерашний день уже прогуляли, значит, сегодня надо сделать вдвое больше. А если три дня пропустим, то вообще выбьемся из колеи. Наверстать будет очень трудно.
— Но вы можете и на даче заниматься, — возразил Саша.
— Да, там у тебя позанимаешься, как же!
— Нет, Санек, спасибо за приглашение, но мы пас, — поддержал ее Дима. — Извини, Леночка, мне надо с приятелем поговорить по душам. Мы отойдем ненадолго.
Когда Лена догнала основную группу ребят и их уже никто не мог подслушать, Дима рассказал Саше о Генином явлении и его угрозе.
— Ты кому натрепался о том разговоре… про наши с Леной планы на август? — резко спросил он. — Как ты мог? Я же с тобой, как с другом! А теперь Гнилой все знает — он Лене сам сказал. Он еще и в студенческий лагерь припрется — у него ума хватит.
— Клян-нусь ник-кому! — забожился Саша. От волнения он даже стал заикаться. — Ей богу, ни Ирке и никому другому − чтоб я сдох! Да что я, идиот?
— Тогда откуда он мог узнать? Только четыре человека в курсе — мы с ней, ее мать и ты.
— Представления не имею! Слушай, давай я ребят подговорю — отделаем его, как следует. Может, уймется?
— Бесполезно. Только хуже будет. Нет, он закусил удила — теперь его не остановишь. Даже не знаю, что делать.
— Да, он такой… упертый. Но насчет лагеря, думаю — это ты зря. Он же только что на работу устроился. Ему до отпуска пахать и пахать. Целых одиннадцать месяцев. Иначе прогул — теперь с этим строго. Я почему знаю — у меня там знакомый парень работает. Он про Генку спрашивал: чего, говорит, он у вас какой-то ушибленный. Ни с кем словом не перемолвится. Молча вкалывает, и даже выпить не соглашается.
— Так откуда же он узнал? Если не ты, то откуда?
— Ума не приложу. Только, Димка, ей богу, не от меня. Чем хочешь могу поклясться. Пусть Ленка сама у него спросит — ей-то он, наверняка, скажет. Она же из него может веревки вить.
— Да не могу я видеть ее с ним рядом — меня всего перекашивает! Жаль, что дуэли не в моде, а то точно вызвал бы его. Пусть бы или он меня убил, или я его. Нам двоим нет места на земле. Ух, как я его ненавижу! — кто бы знал.
Глава 74. ТЫ ОТНЯЛА У МЕНЯ ЖЕЛАНИЕ ЖИТЬ
Так, мило беседуя, они незаметно дошагали до города. Когда Дима сообщил Лене о Сашиной невиновности, она только пожала плечами:
— Остается думать, что не сам Гена там был, а его дух. Кстати, он именно так и сказал — это не я, а моя душа. Мол, души все знают. Мое тело сейчас склад сторожит, а душа с тобой говорит. Представляешь? Но я у него все равно правду выпытаю — вот посмотришь.
— Лена, я не хочу, чтобы ты с ним разговаривала! — взмолился Дима. — Я не хочу, чтобы ты с ним даже рядом стояла. Я его на дух не переношу! За что нам с тобой такое наказание?
— Это мне наказание, Димочка. И я его заслужила. За то, что всю жизнь пользовалась его любовью, его заботой — с детских лет. А потом бросила… за ненадобностью.
— Ой, я не могу больше этого слышать! Давай сразу после выпускного подадим заявление в загс. Может, хоть тогда он уймется?
— Дима, какое заявление? Мне в июне только семнадцать исполнится. Кто у меня его примет?
— А давай… как Шурка с Шурочкой. Последуем их примеру. Тогда точно зарегистрируют.
— Дима! Мы же договорились.
— Ну, давай я фиктивную справку сделаю. Мне тетка, какую хочешь, напишет. А потом можно будет сказать… что не получилось.
— Это та, которая Саше с Ирой помогла? Нет, спасибо, не надо. Никаких фиктивных справок. Давай отложим все эти разговоры до лучших времен. Поступим в институт, тогда решим.
— Хочу вас обрадовать, — сказала им Ольга, когда, переодевшись, они зашли на кухню перекусить. — Золотые и серебряные медали сдавать вступительный экзамен у нас не будут. Кафедра решила ограничиться собеседованием. Правда, в какой форме оно будет проводиться, пока не знаю. Но, конечно, это не экзамен. Так что, Елена, получай медаль и можешь считать себя студенткой.
А тебе, Дима, надо готовиться к тяжелому испытанию. Кстати, как у тебя с русским языком? Русисты намерены в этом году закручивать гайки — им до смерти надоела ваша безграмотность. Сказали, что за десять ошибок будут ставить двойку.
— Возможно, — туманно ответил Дима.
— Что возможно? Все?
— М-м-м, как вам сказать, Ольга Дмитриевна? С русским языком у меня отношения… скажем так — непростые. Есть в чем совершенствоваться. Что, кстати, совсем неплохо. Ведь, если человеку не в чем совершенствоваться, значит, ему прямая дорога в рай. А я еще хочу пожить.
— Ты нам голову не морочай! Философ! Говори прямо: сделаешь десять ошибок на трех страницах или нет?
— Все зависит от обстоятельств. А обстоятельства зависят от меня. Просто, замкнутый круг. Но я
