— Добрый день, Герман Игоревич. Аня.
— Здравствуйте.
Разминувшись с побледневшей коллегой, мы уходим чуть вперёд.
— Отпустите меня, будут сплетни.
Тритон разжимает пальцы, но поздно. Ирочка стоит открыв рот. Провожает нас взглядом точно так же — удивлённо, с широко распахнутой варежкой.
— Надо объявить о нашей свадьбе, иначе так и придётся шарахаться по углам.
— Нет, нет, нет, — мотаю головой, останавливаясь напротив тритона. Шепчу, оглядываясь на Ирку, которая всё ещё наблюдает: — На работе никто не должен знать, тихонько распишемся, и всё. Можете папе, бабе, деду и куме рассказывать, а моим друзьям знать об этом позоре ни к чему.
— Позор? — усмехается тритон и, забыв про Ирину, наклоняет голову к плечу, смотрит на меня как на зелёного человечка. — По-вашему, быть невестой Белозерского — это позор?
— А вы думаете, каждая женщина мечтает выйти за вас?
— Конечно, — засовывает руки в карманы, смотрит с прищуром.
Рассмеявшись, делаю шаг к нему и шепчу ещё тише, чтобы нас не могли слышать ни охранники через камеры, ни Ирка, которую в этом коридоре просто вкопали как художественно оформленное основание для памятника.
— Вы не захотите знать правду.
— Нет уж, извольте.
— Я не буду.
— Давайте, раз начали.
— Простите, Герман Игоревич, но, кроме богатства и внешней привлекательности, в вас нет ничего такого, о чём мечтает обычная женщина. Вы не добрый, не заботливый, совершенно точно не нежный и не можете стать для девушки опорой и другом. За вас можно выйти только ради статуса. Пожениться и видеться раз в неделю, — выпаливаю то, что думаю, и тут же жалею. — Я пойду по лестнице, чтобы не вызвать ещё больше сплетен.
Проговорив это, я практически задыхаюсь. Бегу к двери. Не оглядываясь и пошатываясь, сползаю по ступням, ощущая ненормально колотящееся внутри сердце.
Ну зачем? Ну кто меня тянул за язык? Вечно с ним я всё делаю не так.
Мне становится стыдно за свои слова. Каким бы ни был тритон вредным и заносчивым, я обидела человека. Он, разумеется, идиот, но если мне не нравятся идиоты, то это ещё не значит, что они не привлекают других женщин. Что я вообще такое понесла? Откуда я знаю, нежный он или нет?
И пока я преодолеваю пролёт за пролётом, понимаю, что переборщила. Всё же он умный, интересный человек, а после услышанного будет ненавидеть меня ещё сильнее. А я хоть и злюсь на него, но так-то уважаю.
Да и дураку понятно, что Белозерский до сих пор не женат не потому, что не смог никому навязаться, а потому, что просто не встретил женщину, полностью удовлетворяющую его внутренним потребностям. А мне пора начинать следить за своим языком. Мама бы с ума сошла, будь она жива и услышь всё то, что я тут наболтала ему в порыве эмоций.
Выхожу в холл, оглядываюсь по сторонам. Оборачиваюсь на лифт, из которого выходят посторонние люди. Его нигде нет.
Ну вот и всё. Таки пересекла черту.
Может, оно и к лучшему. Я же хотела уволиться.
Белозерский будет прав, если бросит эту дурную затею, потому что я несдержанная, невоспитанная, романтичная дура, у которой совершено нет опыта общения с такими мужчинами.
Я вечно всё порчу. Потом переживаю.
Растерявшись, мечусь по холлу, случайно обращаю внимание на улицу. Через большие стеклянные двери видна его машина, внутри мой босс. Он поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Не уехал. Ждёт.
Поправив фонарики и одёрнув юбку, сжимаю ремешок сумки. Щёки горят как у девочки.
Может, извиниться? Что я в самом деле? Ведь никто не заслуживает такого признания. Просто ляпнула, а теперь переживаю.
Он не отводит от меня взгляда. А не могу понять, что у него на уме, и не представляю, что конкретно он скажет. Обычно я читаю его настроение, а тут вообще полный ноль.
Я же хотела уволиться, вот пусть и увольняет. Но надо… надо, наверное, всё же попросить прощения. Нехорошо это. Я сама не подарок, и за мной очередь не стоит.
Смотрю на него, и голова немножечко кружится. Он, конечно, наговорит мне сейчас такого, что придётся из его машины в прямом смысле катапультироваться, но я начала первой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Анька, привет! Я тебя везде ищу! — Резко и крайне неожиданно преграждает мне путь Фёдор.
Приятель закрывает собой улицу, лишая меня возможности видеть Белозерского.
— Там снова сосиски. Саня занял стол, ну стоячий — тот, в углу. Сидя мест уже не было. Я тебя искал, тритон опять задержал?
— Нет, мы просто, — отодвигаю в сторону Фёдора, говорю едва ворочая языком, так волнуюсь, что всё как в тумане. — Мы делали разные дела там, наверху, потом дела закончились и появились новые.
Сама не разберу, что несу, потому что мой злобный босс больше не в машине. Он вышел из тачки, хлопнув дверью, и направляется к нам.
— Федя, ты иди, я не смогу. — Пытаюсь избежать их встречи.
— Почему ты не сможешь?
Ну просто банный лист, а не Фёдор.
— Я не смогу, потому что у меня опять дела. Те недоделанные, которые остались с утра. Мне надо в налоговую, в фонд социальной защиты, в администрацию железнодорожного района.
— И все это на одном обеденном перерыве? — гогочет Фёдор и кладёт руку на мой локоть, так же, как делал недавно тритон.
Что это за локтеприкладство сплошное?
— Добрый день.
Его глубокий мужественный голос заставляет вздрогнуть. Фёдор мгновенно съёживается до состояния забытой в пустой консервной банке горошинки. А я истерично облизываю мигом пересохшие губы.
— Здравствуйте, Герман Игоревич.
— Анна, пойдёмте, — презрительно смотрит на мою руку, куда прилепилась пятерня Фёдора. — У нас дела.
— Я ему уже сообщила, что у нас деловые дела. Поэтому да, надо идти. Я уже иду, Герман Игоревич.
Я в полном смятении. Отчего-то растерялась. И несу всякую чушь.
Только бы не сказал. Умоляюще смотрю боссу в глаза: «Нет, нет, нет, не говори это!» Не вздумай сообщить, что я якобы твоя невеста. Ну пожалуйста. Хоть раз подумай о чужих чувствах. Докажи, что тебя волнует не только собственное мнение. Рассказав о помолвке, ты избавишься от Фёдора, но я против. Ну же.
Белозерский молчит. Больше ни слова. Разворачивается и уходит обратно к машине.
— Ка-а-а-а-апец, ты видела? Чё это ваще было? Чего он хотел? Великий и ужасный тритон подошёл к секретарше, чтобы позвать её? Ваще в шоке. А помнишь, ещё и в лифте тебе разрешил с ним кататься? Влюбился, что ли? — ржёт Федя, потряхивая кудряшками.
— В кого?! — Пугаюсь.
Меня отчего-то моментом обдаёт холодным потом.
— Да хоть в ту звезду, что была с ним в ресторане. Просто, когда мужчина влюбляется, он становится мягче, добрее.
Пожав плечами, спешу избавиться от друга.
— Мне пора, встретимся позже.
— Ну дела, — таращится Федя на босса.
А я иду к машине и не могу успокоиться. Всё это так странно, ибо Белозерский не садится в тачку, он открывает для меня дверь, приглашая внутрь.
Мы с ним замираем. Он суров, как и подобает оскорблённому мужику. А я дрожу. Глаза в глаза. Надо бы сесть в машину, но всё так запуталось.
— Герман Игоревич.
— Да, Аня.
— Я прошу у вас прощения. Я не имела права говорить, что в вас ничего нет. В вас много всего. Вот даже бицепсы с трицепсами, — кивнув на сильные рельефные руки, придерживающие дверь, — у вас на зависть. А ещё вы умный, упёртый и хваткий. Извините за те слова. Это было лишним.
Он хоть и смотрит исподлобья, но немного успокаивается. Такое ощущение, что ему были важны мои извинения. И, когда я вижу, что он простил меня, внутри происходит что-то странное. Меня накрывает тёплой легкостью. И я позволяю ему собой командовать. Снова.
— Садитесь уже, Анна, с вами как на американских горках, только и успевай зад от удара прикрывать. — Делает знак рукой, заманивая в салон.
Сама не знаю, отчего расплываюсь в улыбке, искоса и — мама мия! — игриво глядя ему в глаза.
И он ухмыляется в ответ. А я хоть и соблюдаю дистанцию, ощущаю, что всё вокруг загадочно плывёт и плавится. Это я таю или мир вокруг?
