В его руках шляпа превращалась в привычный, даже какой-то родной предмет. Он вертел ее, поднимал и опускал поля, мял, расправлял. Я подумал, что на своем ранчо в Калифорнии он, наверное, всегда ходит в шляпе. «Сестра сказала мне, что ты частенько заходишь в гостиницу «Аляска». А в чем причина, Давид? Конечно, если об этом можно спрашивать».
Я вспомнил о том, что услышал от Сусанны на балконе дома Адриана, и насторожился. «Это была идея Женевьевы организовать занятия по французскому в гостинице, поэтому я туда и хожу», – сказал я. «И еще ты играешь на аккордеоне на танцах, да?» – «Отец просит, чтобы я сопровождал его». Я говорил осторожно, догадываясь, что дядя хочет сказать мне что-то особенное. «А этот, с красными глазами? Как ты с ним?»
Отец Терезы и Мартина страдал болезнью глаз, хроническим конъюнктивитом, поэтому глаза у него были всегда воспаленные. Когда я впервые еще ребенком увидел их – а это было не так-то просто: он все время скрывал их за очками темно-зеленого цвета, – я пришел домой, а там мама чистила рыбу в раковине на кухне. «У этой рыбины такие же глаза, как у отца Мартина и Терезы», – сказал я. Она поднесла указательный палец к губам: «Замолчи, Давид. Не говори так».
«Я имею в виду Берлино, – уточнил дядя. – Ты часто с ним беседуешь?» – «Я совсем с ним не говорю». Это было правдой. Если мне нужно было что-то во время танцев или уроков французского, я обращался к Женевьеве. «Меня воротит от него», – добавил я, вспомнив его красные глаза. «И меня тоже», – сказал дядя, подходя к лазу в тайник. Он слегка наклонился и бросил туда шляпу. Затем приладил доску. «Поставим шкаф?» – спросил я. «Нет, пусть стоит в этом углу. Если когда-нибудь тебе понадобится спрятаться, так легче будет проникнуть в убежище». Мама говорила, что Хуан иногда становится угрюмым. Именно таким я и увидел его в тот момент, с нахмуренным лбом и плотно сжатыми губами.
Снаружи, возле дома стояла каменная скамья, и мы уселись на нее. День был как-то особенно хорош, очень солнечный, а смех и возня троих детей Аделы, жены пастуха, усиливали пленительное впечатление, словно детские голоса были частью пейзажа, голосом земли, травы.
Дети играли возле частокола, окружавшего луг, где паслись лошади, они приносили камни с реки и укладывали их вокруг кольев. «Порой я не могу спокойно наслаждаться этим райским уголком. В голову лезут мысли о войне. Нам было очень тяжело». Он повернулся ко мне. «А Анхель? Он ничего тебе не рассказывал?» Я ответил, что нет. «Мы говорим только об аккордеоне. Это наша единственная тема». Дядя начал рассказывать мне общие вещи в том же тоне, что и отец Хосебы. Война – это настоящее несчастье, особенно гражданские войны. Люди убивали друг друга просто так, из корысти или чтобы что-то украсть.
На дороге появился Лубис, направлявшийся к лошадям. Едва завидев его, трое детей Аделы бросились бежать за ним. «Лубис очень хорошо выполняет свою работу. Я им очень доволен», – заметил дядя Хуан, поднимая руку, чтобы приветствовать моего друга. «Они очень изящные, правда?» – сказал он затем, имея в виду лошадей.
Лошадей было пять, и все пять бежали к изгороди навстречу Лубису. Две были белые, еще две гнедой масти, а пятая вороной. Дядя спросил меня, научился ли я ездить верхом, и я со стыдом ответил ему, что пробовал еще в школьные времена, как раз с Лубисом, но Анхель счел занятие неподходящим для аккордеониста. «И мне пришлось все бросить. Было очень жаль». – «А почему ты не скажешь Лубису, что снова хочешь попробовать?» – «А разве я не слишком большой для этого? Я вешу больше девяноста килограммов». – «Да, на жокея ты не похож, это правда, – пошутил дядя. – Но что у тебя за представление о лошадях? Они могут выдерживать людей гораздо тяжелее тебя. Американец, который сидел в этом убежище, был огромным мужчиной, и он добрался до границы с Францией верхом».
Мы вернулись к прежней теме. «А кто его преследовал, Берлино?» – спросил я. Дядя поднялся с каменной скамейки. «Ты ведь видел гостиницу, не так ли? – сказал он, указывая в сторону горы, под которой высилось здание. – Она, разумеется, очень красивая. Такая причудливая. Так вот, она была собственностью американца. Дона Педро. Он напал на серебряную жилу на Аляске и разбогател. Потом вернулся домой и построил гостиницу. И она принадлежала ему, пока Берлино с помощью военных у него ее не отнял. Этот Берлино – настоящий вор. Преступник».
Он направился к лошадям, и я пошел за ним. Дойдя до моста, дядя остановился и сказал мне на ухо, будто боясь, что Лубис или дети Аделы наблюдают за нами. «А разве то, что он делает сейчас, не грабеж? Во сколько обойдется новое спортивное поле? Хотел бы я знать, сколько денег он положит себе в карман». – «Ты уверен?» – спросил я, немного напуганный. Он говорил о Берлино. Но ведь Берлино был неразлучен с Анхелем. Кроме того, как один из представителей властей Обабы, Анхель имел отношение ко всем коммунальным работам, которые велись в городке. «А как же иначе! – воскликнул дядя, повысив голос. – На проведение этих работ не было объявлено никакого конкурса. Все было непосредственно передано одному предприятию. Где это видано? Это не что иное, как жульническая договоренность между фашистами. В Калифорнии такое не проходит». Он двинулся вперед, будто неожиданно заспешил, и начал кричать. Он звал каждую лошадь по имени: «Блэки! Фараон! Зиспа! Ава! Миспа!» Его любимцем был Фараон, крупный конь белой масти. Лошадь высунула голову над изгородью, и дядя дал ей кусочек сахара.
«Почему бы тебе не поучить Давида ездить верхом?» – сказал он, обращаясь к Лубису. «Давайте я его поучу!» – громко закричал старший сын Аделы, Себастьян, не дав ответить Лубису. Это был мальчик с вьющимися волосами, к которому моя мать обращалась с особой нежностью, потому что он напоминал ей «ангелочка Мурильо». Но хотя ему было всего десять лет, он, не переставая, отпускал крепкие словечки, воровал папиросы, дерзко отвечал всякому, кто вставал у него на пути. В действительности он не имел ничего общего с тем кротким мальчиком, что появлялся на вилле «Лекуона» с сыром и яйцами, которые мы имели обыкновение покупать у его матери. «Сомневаюсь, что ты умеешь ездить верхом», – поддразнил его дядя. «Да получше тебя, старик!» – «Ik baino obeto, agurial» – сказал в ответ Себастьян. Лубиса передернуло. Разговаривать в таком тоне со стороны мальчишки было явным проявлением неуважения. Слово aguria в значении «старик» имело пренебрежительный смысл. Но дядя не придал этому значения. «Верхом на овце я тебя себе представляю, но на коне – нет», – сказал он, подмигивая нам. Себастьян выкрикнул, одно из своих словечек. Затем прыжком преодолел частокол и взобрался на Фараона. «Стоять, лошадка!» – приказал дядя Хуан.
Все усилия мальчишки были напрасны, Фараон не сдвинулся с места. Младшие братья Себастьяна, двойняшки, расхохотались. «Вот это да, ничего себе, Себастьян!» – воскликнул один. «Вот это да, ничего себе, Себастьян!» – повторил его брат-близнец. Суровым тоном Лубис попросил мальчишку слезть с лошади: «Ты что думаешь? Что мы все пойдем на поводу у твоих глупостей? Ну-ка, убирайся отсюда немедленно!» Себастьян поспешно вернулся к нам и вызывающе сказал дяде: «Если хочешь, давай поспорим. Только без мошенничества, а?» Близняшки снова рассмеялись.
«Ты думаешь, дома разрешат тебе ездить верхом?» – спросил меня Лубис. Ему ответил мой дядя: «Это ты из-за аккордеона? Не беспокойся по этому поводу. Моя сестра говорит, что Давид предпочитает книги. И правильно делает. Играть на аккордеоне – это, конечно, замечательно, но читать книги полезнее». – «Я очень хочу научиться, – сказал я. – Мне завидно, когда я вижу, как ты ездишь верхом». Все пять лошадей следили за нами в ожидании кусочков сахара. «Хочешь, начнем прямо сейчас? – спросил меня Лубис. Он посмотрел на дядю. – Вы собираетесь сейчас ехать верхом?» Дядя ответил, что нет. «Тогда я возьму Фараона. Ему нужно размяться». Он ловко вскочил на коня, как настоящий жокей. «Подожди меня минутку, Давид. Я принесу седло из павильона».
Павильоном называли конюшню, дядя Хуан велел построить ее целиком из дерева, «как в Америке». Она стояла немного выше дома и снаружи напоминала маленькую церковь. Внутри она была очень функциональной: три стойла с одной стороны и еще три с другой. А посредине широкий проход.
«Давиду лучше учиться на Аве», – предложил дядя Хуан. «Согласен. Она спокойная», – сказал Лубис. «А что же я, Хуан? Мне ты не дашь поездить верхом?» – Себастьян смотрел на дядю, задрав подбородок. «Поступай как хочешь, посмотрим, удастся ли мне сохранить спокойствие». – «Ну тогда я возьму Зиспу». В отличие от Авы, Зиспа была кобылкой нервной и во время бега могла неожиданно рвануть. «А нам ты не разрешишь?» – спросил один из близнецов. «Нет!» – отрезал дядя. «Тогда дай нам что-нибудь сладенькое для мамы», – попросил другой. Адела звала их от дверей дома. «Вот вам! Для вашей мамы!» – сказал ехидно дядя, давая каждому по кусочку сахара, и близнецы убежали.
