Лиз, Сара: я ничего не знал о войне наших родителей, about the Spanish Civil War. Я жил совсем близко от Герники – расстояние от Обабы туда самолет преодолел бы за десять минут, и в 1964 году, году поединка между Кассиусом Клеем и Сонни Листоном, прошло едва лишь двадцать пять лет – «Двадцать пять мирных лет», – вещала пропаганда – со времени окончания схватки. Кроме того, многие жители Обабы в те времена сражались с оружием в руках. Но я не знал этого. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что нацистские самолеты «дорнье» и «хенкель» уничтожили в Гернике сотни женщин и детей, я бы застыл с открытым ртом.
Однажды в июле того мирного 1964 года я пошел с Мартином – четвертым другом из моего сентиментального списка, братом Терезы, – в гости к сыну владельца «Древесины Обабы», Адриану, который только что вернулся из больницы в Барселоне после операции на спине, которая должна была устранить сколиоз. Наш визит совпал с показом по телевидению фильма о Второй мировой войне. Мы смотрели его, когда в гостиную вошел управляющий лесопильней, отец нашего друга Хосебы. «Не понимаю, как могут показывать такие фильмы», – сказал он. Мартин с вызовом взглянул на него: «А мне нравится». – «Хотя нацисты всегда в конце концов проигрывают», – подколол его Адриан. Мы все трое рассмеялись. Отец Хосебы вдруг закричал: «Ну, хватит! Война – не повод для шуток. Если бы вы видели, что было здесь, вы бы не смеялись». И он вышел из гостиной очень взволнованный.
Вскоре подошли еще три наших соученика по группе мсье Нестора, которые, как и мы с Мартином, пришли проведать Адриана: Хосеба и две девочки, Сусанна и Виктория. «Эти фильмы просто невыносимы. Я ненавижу войны», – сказала Виктория, едва сев на диван. Адриан лукаво скривил губы: «Виктории тоже не нравится, когда проигрывают немцы. Конечно, в ее случае это нормально». Виктория была дочерью немецкого инженера, работавшего на фабрике в Обабе. «Так вот, я думаю так же, как она. А я не немка», – вмешалась Сусанна. Она была дочерью врача, очень молчаливой девочкой. И прелестной. Она пользовалась самым большим успехом у мальчиков на танцах в гостинице «Аляска». «Я знаю, почему ты это говоришь, Сусаннита, – сказал ей Мартин. – Потому что твой отец проиграл войну. Если бы он победил, тебе бы больше понравилось». Он старался подражать интонациям Адриана, но у него получалось грубее. «Меня зовут не Сусаннита, а Сусанна, – сказала девочка, вставая с дивана. – И я повторяю: я ненавижу войну. Далеко ходить не надо: в этом городке расстреляли девять невинных человек». Мартин подмигнул Адриану: «Заметно, из какой она семьи, правда?» – «По тебе тоже заметно, что ты сын своего отца, если ты этого не знал», – сказал Хосеба, вмешиваясь в спор. Он поднялся, Виктория тоже. «По мне? В чем это, можно узнать? Ты уж скажи мне, пожалуйста, Хосе. – Мартин сделал паузу. – Извини, что я не называю тебя Хосеба, но так же, как Сусаннита это Сусанна, Хосеба…» – «Как зовут твоего отца?» – прервал его Хосеба. «Сам ты что ли не знаешь?» – вскочил Мартин. Я знал, что его прозвали Берлино после того, как в юности он совершил поездку в Берлин и вернулся оттуда, рассказывая всякие чудеса. И еще потому, что его настоящее имя, Марселино, звучало почти так же. Но было очевидно, что Хосеба имел в виду нечто совсем другое.
Адриан выключил телевизор. «Поскольку спокойно посмотреть фильм все равно не удастся, пройдемся по футбольным событиям, – громко сказал он, открывая спортивный журнал, – «Барселона» победит «Ювентус» со счетом три-ноль. Это точно». Никто не обратил внимания на его замечание. «Выйдем на балкон покурить?» – предложил Хосеба девочкам, и они втроем покинули гостиную. Я пошел за ними. Слова Сусанны о расстрелянных в Обабе людях произвели на меня впечатление. Я впервые слышал о чем-то подобном.
С балкона, на котором мы стояли, были видны груды досок и цеха «Древесины Обабы», а также большая часть городка и окружавшие его горы. У склона одной из гор было белое пятно: гостиница «Аляска». «Не верится, что Мартин такой пошлый, – сказал Хосеба. – Как это у Женевьевы может быть такой сын?» Женевьевой, матерью Мартина и Терезы, все в городке восхищались из-за ее французского происхождения и особенно из-за того, что у нее были русские предки. «Я больше не собираюсь ходить в гостиницу, – сказала Сусанна. – Почему мы должны заниматься французским там? Потому что так хочется Женевьеве?» Она все еще была сердита. «Мы можем заниматься прямо здесь, на лесопильне, – сообразил Хосеба. – Особенно сейчас, пока Адриан не здоров. Если хотите, я могу поговорить с нашим преподавателем». – «По-моему, это замечательно, – сказала Сусанна. – А если Женевьева не согласится, ну так образуем другую группу».
Немного успокоившись, все замолчали. Я обратился к Сусанне: «Почему ты так разозлилась на Мартина?» Она пристально посмотрела на меня, словно задавая себе вопрос, что я делаю на этом балконе. «Мой отец в войну очень пострадал. Его единственного брата убили нацисты во время бомбардировки Герники. Он тоже был врачом». Прежде чем продолжить, она проглотила слюну: «Но Мартин, возможно, и не виноват. Мы все знаем, кем был его отец». Я перевел взгляд на склон горы, на гостиницу. «Мне жаль Терезу», – смущенно сказала Виктория. Если бы кто-нибудь в этот момент спросил ее, немка ли она по происхождению, она бы это отвергла. «Я поговорю с Терезой. Она тоже не очень-то ладит со своим братом», – пообещал Хосеба.
Было ветрено, и ольшаник, росший по берегам реки, слегка покачивался. Мы все знаем, кем был его отец. Но я не знал. И я должен был это выяснить.
III
Послания от Лубиса, Панчо, Убанбе и других «счастливых селян» доходили до меня трудно, мучительно пробивая себе путь под грузом каждодневной суеты; а вот послание из войны наших родителей зазвучало со всей силой с того самого момента, как я узнал о расстрелянных в Обабе. Я бы сказал, что это было похоже на громкий лай, если бы только данное слово не могло показаться оскорбительным для Сусанны и того посланца, который появился позднее: дяди Хуана.
Была третья неделя июля; не прошло еще и десяти дней со времени памятного разговора на лесопильне. Я, как обычно, позанимался французским в гостинице – план создания новой группы не удался – и вернулся в Ируайн. Войдя в дом, я услышал наверху шум, как будто Хуан передвигал мебель. Мне это показалось странным, поскольку речь шла о комнате которую занимал я, а не он. Он спал в той, что находилась рядом с кухней.
«Что ты делаешь, дядя? Собираешься переставлять мебель?» – спросил я его, когда поднялся наверх. Шкаф был сдвинут с места. «Я делаю это каждое лето, – сказал он после минутного колебания. – Мне нравится иногда заглядывать в этот тайник, посмотреть, как там». Он употребил слово gordeleku, «место, чтобы спрятаться».
В полу зияло отверстие. «Как ты полагаешь, Давид, что это такое?» – «Укромная каморка, да?» – сказал я ему. Он кивнул: «Похоже, она была устроена больше ста лет назад, еще во времена дона Карлоса». Я весь превратился во внимание. «Видишь эту крышку? – Хуан показал на кусок пола, прислоненный к стене. – Стоит только поставить ее на место, и ты исчезнешь из этого мира».
Он зажег фонарь и направил луч внутрь тайника. «Взгляни сюда. Пришло время тебе узнать кое о чем». Я увидел маленькую лестничку. А дальше, в глубине, тряпку или что-то в этом роде. «Что это там?» – спросил я. «Ты разве не видишь? Это шляпа, – сказал дядя. – Достань-ка мне ее, пожалуйста, ты половчее меня». Я поставил ногу на первую перекладину и стал спускаться.
Убежище было очень узким. Стоило мне слегка отклониться в сторону, я наталкивался плечом на стену. «Да это просто могила!» – воскликнул я. Хуан засмеялся: «Замолчи, а не то я тебя здесь запру». – «А как им потом удавалось выйти, если на крышке стоял шкаф?» – «Да никак, если только снаружи не было добрых друзей», – ответил он. «А если бы друзья подвели?» Хуан разразился сардоническим смехом: «Ну так остались бы навсегда замурованными!»
Шляпа была из серого фетра, на подкладке можно было прочесть марку: «Дж. Б. Хотсон». Маленькая этикетка свидетельствовала о продавце: Darryl Barret Store. Winnipeg . Canada . Эти названия просто вводили в шок. Ируайн был местом Лубиса, Панчо, Убанбе и других крестьян и пастухов; пространством, где витали древние способы обозначения бабочки или яблока, такие как mitxirrika или domentxa. Но Хотсон? Виннипег?
Хуан смотрел в окно. «Сколько, ты говоришь, тебе лет, Давид?» – спросил он меня. «Пятнадцать», – ответил я. «Я в пятнадцать лет брал лошадей и долгие часы проводил в горах. А твоя мать, которой еще не было и четырнадцати, без отдыха шила до полуночи. Сначала в школу, а потом бегом домой, шить. Такая у нас была жизнь с тех пор, как мы остались сиротами». Он взял шляпу и встряхнул ее, чтобы очистить от пыли. «Я не первый американец Обабы, – сказал он. – Первым был владелец этой шляпы. Мы звали его дон Педро. Ему было очень тяжело во время войны, потому что были люди, которые хотели убить его. Но я спрятал его здесь, и они не смогли его найти».
