твердо намерен вступить в бой, возражая, что всем людям суждено умереть и для него будет достаточно оставить после себя имя, освященное мужеством, а какой-нибудь ребенок будет носить это имя после него:
Кто, мой друг, вознесся на небо?
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек — сочтены его годы,
Что б он ни сделал — все ветер.
Ты и сейчас боишься смерти,
Где ж она, сила твоей отваги?
Я пойду перед тобою,
А ты кричи мне: «Иди, не бойся!»
Если паду я — оставлю имя:
«Гильгамеш принял бой со свирепым Хумбабой!»
Но родился в моем доме ребенок, —
К тебе подбежал: «Скажи мне, все ты знаешь:
[…]
Что совершил мой отец и друг твой?»
Ты ему откроешь мою славную долю!
Это также стандарт героя у Гомера. Ахиллес, Гектор, Одиссей — все желают (или, по крайней мере, восхищаются ею) геройской смерти, которая принесет им вечную славу. Также интересно отметить, что греческий эпос включает в себя традицию, что у каждого из героев есть сын, чтобы продолжать дело после них. Несмотря на то что евреи делают основной акцент на долгую жизнь, успех и богатое потомство как благо, отведенное на долю хороших людей (даже в «героический век»), тем не менее кое-что сближает еврейские стандарты мужского поведения с эпосом о Гильгамеше, и особенно произведениями Гомера. Так, например, погребальная песнь Давида в 2 Царств, 1 оплакивает Саула и его сыновей (особенно Ионафана — близкого друга Давида), которые пали в расцвете лет во время битвы при Гелвуе (во время бегства от филистимлян. Саул бросился на свое копье, остальных филистимляне «догнали и убили»).
Оружейники выковали для Гильгамеша и Энкиду тяжелое и дорогое оружие, и Гильгамеш объявил старейшинам Урука о своем намерении отправиться в кедровый лес, где жил Хумбаба, срубить кедр Хумбабы и победить чудовище, похваляясь при этом:
Вечное имя себе создам я!
Старейшины урука, однако, изо всех сил старались отговорить его:
Ты юн, Гильгамеш, и следуешь сердцу,
Сам ты не ведаешь, что совершаешь!
Мы слыхали, чудовищен образ Хумбабы, —
Кто отразит его оружие?
Рвы там на поприще есть вкруг леса, —
Кто же проникнет в середину леса?
Хумбаба — ураган его голос,
Уста его пламя, смерть — дыханье!
Зачем пожелал ты свершать такое?
Неравен бой в жилище Хумбабы!
Но Гильгамеш решил идти и убить Хумбабу. И старейшины говорят: «Пусть идет с тобой богиня, пусть хранит тебя бог твой, пусть ведет тебя дорогой благополучной, пусть возвратит тебя к пристани Урука!» Далее герои направляются к Нинсун, матери Гильгамеша, за ее молитвами и благословением. Она поднялась на крышу и совершила жертвоприношения (воскуренье и мучная жертва), подняла руки к небу, говоря:
Зачем ты мне дал в сыновья Гильгамеша
И вложил ему в грудь беспокойное сердце?
Теперь ты коснулся его, и пойдет он
Дальней дорогой, туда, где Хумбаба,
В бою неведомом будет сражаться,
Путем неведомым будет ехать,
Пока он ходит и назад не вернулся,
Пока не достигнет кедрового леса,
Пока не сражен им свирепый Хумбаба
И все, что есть злого, что ты ненавидишь, не изгнал он
Из мира, — в день, когда ты ему знаменье явишь…
Этот пассаж представляет интерес во многих отношениях. Божественная мать, беспокоящаяся за своего неугомонного сына, предвосхищает тревогу Фетиды за своего сына Ахиллеса. Как и Нинсун, Фетида также взывает к великому богу (в данном случае Зевсу) с просьбой помочь своему смертному сыну. Ритуал, совершаемый Нинсун на крыше, отмечен также в критском эпосе из Угарита, который также предполагает жертвоприношения на крыше и воздевает руки к небесам. Но эпос о Гильгамеше также обнаруживает заметное различие между этим древним ближневосточным эпосом и более поздней традицией, возникшей в результате индоевропейского воздействия. Героическая доблесть изображается с точки зрения победы над драконами зла. Здесь нет той доблести в сражении ради освобождения прекрасной героини, какую мы находим в критском эпосе из Угарита, в Илиаде и в обоих великих индийских эпосах (добавим, в русских сказках, в германском эпосе. — Ред.). Тема романтической любви, зависящая от значимости отдельно взятой женщины, вероятно, является индоевропейской инновацией в ближневосточной литературе. Во всяком случае, она отсутствует в ранней египетской и ранней месопотамской литературе.
Герои пробились к Хумбабе и убили его, хотя тот умолял пощадить его.
После этого Гильгамеш помылся и облачился в красивые одежды. И на красоту Гильгамеша обратила внимание богиня Иштар (семитизированная шумерская Инанна) и предложила ему свою руку в знак согласия выйти замуж:
Он умыл свое тело, все оружье блестело,
Со лба на спину власы он закинул,
С грязным разлучился, чистым он облачился.
Как накинул он плащ и стан подпоясал,
Как венчал Гильгамеш себя тиарой, —
На красоту Гильгамеша подняла очи государыня Иштар:
«Давай, Гильгамеш, будь мне супругом,
Зрелость свою подари мне!
Ты будешь мне мужем, я буду женою!»
Предложение брака со стороны богини какому-то смертному весьма примечательно. Для смертного отвергнуть это предложение, как поступил Гильгамеш, делает этот случай еще более достойным сказания о подвигах героя. Весьма интересно, что эта тема снова возникает и в греческом эпосе, ибо Одиссей отклоняет предложение, сделанное ему Калипсо. (Однако статус Калипсо в иерархии богов (всего лишь нимфа) несравним с таковым Иштар (семитизированная шумерская Инанна), которая была богиней плодородия, плотской любви, войны и распри, олицетворением планеты Венера. — Ред.) Гильгамеш отказывается от предложения Иштар, риторически вопрошая ее: «Кого из мужей любила ты вечно?» Затем он напоминает ей ее отвратительную историю супружеских отношений:
Супругу юности твоей, Думузи,
Из года в год ты судила рыданья.
Птичку-пастушка еще ты любила —
Ты его ударила — крылья сломала;
Он живет среди лесов и кричит: «Мои крылья!»
И льва ты любила, совершенного силой, —
Семь и семь ему ты вырыла ловушек.
И коня ты любила, славного в битве, —
Кнут, узду и плеть ты ему судила,
Семь поприщ скакать ты ему судила,
Мутное пить ты ему судила,
