душа спаслася?
Ни один человек не должен был выжить!»
Один из богов, Нинурта, раскрыл роль Эа в спасении остатков рода человеческого. И Эа так умело смягчил настрой Эллиля, что тот даровал Утнапишти и его жене божественность. Говоря словами Утнапишти:
Поднялся Эллиль, взошел на корабль,
Взял меня за руку, вывел наружу,
На колени поставил жену мою рядом.
К нашим лбам прикоснулся, встал между нами,
благословлял нас:
«Доселе Утнапишти был человеком,
Отныне ж Утнапишти нам, богам, подобен.
Пусть живет Утнапишти при устье рек в отдаленье!»
Увели меня вдаль, при устье рек поселили.
Кто же ныне для тебя богов собрал бы, чтоб нашел ты
жизнь, которую ищешь?
Жилище Утнапишти в устье рек предвосхищает место жительства Элья в угаритских табличках — в устье Двуречья. Апофеоз этой человеческой пары параллелен не только любому количеству знаменитых греческих апофеозов. Древние легенды Израиля также содержат подобные вещи; но они приглушены, а во многих случаях исключены в Ветхом Завете. Историческая литература доносит до нас такие особенности из доканонической древности[18].
Читатель должен обратить внимание на то, что этот вид апофеоза совершенно отличен от современных доктрин личного бессмертия. Современная доктрина помещает такое спасение в пределах досягаемости всех людей. Но не так обстоит дело в древнем материале, который мы сейчас рассматриваем. Здесь такие случаи следует воспринимать как исключения, а не как прецеденты. Действительно, они достойны сказаний как раз потому, что они происходят вопреки порядку вещей. Далее заметим, что Утнапишти напоминает Гильгамешу, что уникальное стечение обстоятельств содействовало созыву богов, приведшему к апофеозу. Никто, даже Гильгамеш, не имеет оснований предполагать, что такой созыв когда-либо состоится для дарования ему бессмертия.
В следующей части эпоса Утнапишти призывает Гильгамеша бодрствовать неделю. Идея, вероятно, состоит в том, что если кто-то надеется избежать смертного сна, он должен, по крайней мере, быть достаточно сильным, чтобы бороться с обычным сном неделю. Но сон быстро одолел Гильгамеша, и он проспал целую неделю. Чтобы при пробуждении доказать ему, что он проспал целую неделю, жена Утнапишти пекла по одному хлебу каждый день, клала у его изголовья, а дни, что он спит, на стене помечала. Пробудившись,
Гильгамеш ему вещает, дальнему Утнапишти:
«Одолел меня сон на одно мгновенье, — ты меня
коснулся, пробудил сейчас же».
Но когда Гильгамешу сказали, чтобы он подсчитал хлеба, он обратил внимание на последовательные стадии порчи хлеба, что подтвердило факт, что он на самом деле спал целую неделю. (Использование дрожжевого хлеба для обозначения прошествия времени повторяется в библейской Книге Иисуса Навина, 9: 12, где жители Гаваона, услышав, что Иисус Навин сделал с Иерихоном и Гаем (всех жителей которых израильтяне перебили, а имущество поделили). — Ред.), убеждают Иисуса Навина, что они пришли издалека, показывая заплесневелое состояние своих сухарей). И вновь неизбежность смерти приходит на ум Гильгамеша, который восклицает Утнапишти:
Что же делать, Утнапишти, куда пойду я?
Плотью моей овладел Похититель,
В моих покоях смерть обитает;
И куда взор я ни брошу — смерть повсюду!
Отчаяние Гильгамеша пробуждает жалость в сердце Утнапишти, который поручает Уршанаби отвести его умыться («Погубили шкуры красоту его членов. Возьми Уршанаби, отведи его умыться… прекрасным пусть станет его тело») и дать ему новое облачение, которое будет оставаться новым и не проявлять признаков износа до тех пор, пока он не вернется домой в Урук. Ритуальное омовение, которое придает человеку новые силы, проявляется (как мы это видели ранее) и в других произведениях литературы, включая Илиаду. Одежда, что не изнашивается, появляется в библейском повествовании об израильском народе, сорок лет бродившем в Синайской пустыне по пути из Египта в Землю обетованную (Втор., 8: 4; 29: 4).
Взял его Уршанаби, отвел его умыться,
Добела вымыл он свое платье, сбросил шкуры — и
унесло их море,
Прекрасным стало его тело,
Новой повязкой главу повязал он,
Облаченье надел, наготу прикрыл он,
Пока идти он в свой город будет,
Пока не дойдет по своей дороге,
Облаченье не сносится, все будет новым.
Гильгамеш с Уршанаби шагнули в лодку, столкнули
лодку на волны и на ней поплыли.
В восточной жизни тема раздачи подарков многократно повторяется. Это находит место в древней литературе, в особенности в случае накануне отбытия героев к себе домой. Одиссея осыпали дарами в Феакии перед его отплытием домой. Без таких подарков возвращение домой для усталого путешественника было бы неприличным, как ясно высказался сам Одиссей. В египетской литературе Змей щедро одаривает моряка, потерпевшего кораблекрушение, который собирается отплыть домой. В соответствии с этим мотивом жена Утнапишти говорит мужу:
«Гильгамеш ходил, уставал и трудился, —
Что ж ты дашь ему, в свою страну да вернется?»
А Гильгамеш багор уже поднял, лодку к берегу он направил.
Утнапишти открыл ему секрет чудесного цветка, который находится на дне моря, и если съесть его, то старый человек омолодится. Это не совсем то, что бессмертие или апофеоз, но вполне может расцениваться как следующая по ценности награда. Привязав к ногам камни, Гильгамеш нырнул на дно, вырвал цветок, перезал веревки, державшие камни, и всплыл на поверхность с драгоценным цветком молодости. Вместо того чтобы тут же его съесть, Гильгамеш решил донести цветок до Уру-ка, чтобы там в старости съесть его и снова стать молодым. Но на обратном пути в Урук змея этот бесценный цветок украла змея:
Увидал Гильгамеш водоем, чьи холодны воды,
Спустился в него, окунулся в воду.
Змея цветочный учуяла запах,
Из норы поднялась, цветок утащила.
Назад возвращаясь, сбросила кожу.
Между тем Гильгамеш сидит и плачет,
По щекам его побежали слезы.
Змея является врагом рода человеческого, как говорится в Бытии. А здесь она лишает Гильгамеша его последней надежды избежать старости. Сбрасывание змеей кожи воспринималось древними как символ ее омоложения. Гильгамеш изливает свое горе кормчему Уршанаби:
Для кого же, Уршанаби, трудились руки?
Для кого же кровью истекает сердце?
Себе самому не принес я блага, доставил благо льву
земляному!
Эпическая поэзия стремится использовать такие обычные (и часто экстравагантные) эпитеты
