Понемногу гас свет в окнах, ночь вступала в свои права. Девушка наверху все еще сидела на подоконнике, вглядываясь в густую тень бульвара, где пряталась скамейка и одинокий человек на ней.
Замечание Ильичева об аварийных режимах не на шутку встревожило Николая. В области высоких скоростей при таких режимах вступали в силу совершенно новые физические явления. Попытки предварительных расчетов ни к чему не привели. Явления эти можно было выявить только при испытаниях собранной модели. Приходилось ждать конца монтажа. Сборка заканчивалась пятнадцатого июля, на семнадцатое намечалась приемка.
Для опробования и наладки в распоряжении Николая оставалось двое суток. Избегая лишних опасений, Николай не стал ни с кем делиться своими тревогами, тем более что они могли оказаться напрасными.
Томительно тянулись предпусковые часы. Николай, внешне, как всегда, спокойный, слегка неуклюжий, почти сонливый, топтался у стенда, следя за последними приготовлениями. Внутри у него все кипело, он ругал про себя последними словами Юру за то, что тот засунул куда-то большой паяльник. Потом, как нарочно, у стабилизатора напряжения где-то пробился конденсатор, и все ждали, пока найдут новый и заменят; потом ушла Люда и заперла в шкаф одну из монтажных синек.
В общем, как всегда бывает в таких случаях, все мешало, становилось поперек, точно сговаривалось против него. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы держать себя в руках. Попробуй, передай окружающим свое настроение — и тогда в нервной лихорадке не избежать губительных оплошностей.
Испытания прошли отлично. Подобных примеров в истории института не было. Чтобы первое опробование — и без всяких задоринок! Сложный агрегат, с сотнями деталей, новый принцип действия — нет, подобная удача граничила с чудом. Даже те, кто создавали его плечом к плечу с Николаем в горячечной обстановке последних недель, не верили своим глазам. Успех оправдывал придирчиво-дотошную требовательность Корсакова, его неутомимые поиски совершенства. В такие минуты даже усталость, невыносимая усталость служит лишь благородной оправой общему удовлетворению.
Принужденно улыбаясь, принимая поздравления, Николай настойчиво выпроваживал всех из лаборатории. Михаил Иванович сорвал его замыслы. Он решительно приказал закрыть лабораторию.
— Иди, высыпайся, — сказал он Корсакову. — Завтра в двенадцать приглашаем комиссию, ты должен выглядеть как розан.
Наверно, следовало напрямик рассказать Михаилу Ивановичу, что существует еще один аварийный режим, не входящий в программу испытаний, но что-то удерживало Николая.
Пожалуй, это не было малодушием, нет, скорее — не хотелось сразу расставаться с робкой надеждой на то, что все обойдется, оттянуть бы еще немного хотя бы до утра, а впрочем. У него тряслись руки, испарина проступала на лбу, все вокруг стало серым и расплывчатым, как на плохой фотографии, — в таком состоянии он все равно не мог бы работать. Он успел попросить Песецкого притти утром пораньше, часиков в семь. Все остальное совершал за него какой-то чужой, отделившийся от него, разбитый, измученный человек: возвращался домой, ужинал, стелил постель…
Моторы взвыли, набирая обороты, стрелки приборов поползли вверх. Николай подал условный знак. Песецкий повернул штурвал. Вместе с треском выключателя оборвался перестук регулятора, одна за другой вспыхнули сигнальные лампочки на пульте, рванулись стопоры, пол задрожал от глухих, смягченных амортизаторами ударов. Песецкий поспешно выключал рубильники…
Наступила тишина, как бы прошитая мягким шелестом холостого хода моторов.
— Что такое? Посадка напряжения? — почему-то топотом опросил Песецкий.
Николай вяло усмехнулся.
— Нет, напряжение в порядке, дело в том… дело в том, что на этом режиме регулятор не выдерживает.
Он написал уравнение и объяснил свои предположения. Песецкий силился представить себе физическую сущность явления. Остервенело скребя затылок, он все еще не терял надежды. Сложившаяся в последние недели непоколебимая вера в Николая заставила его думать, что Корсаков знает выход и нарочно предложил ему эту задачу. И Николай, на какое-то мгновение впавший в тупое отчаяние, пришел в себя, исцеленный и пристыженный этой верой в него.
…Трудно сказать, кто из них первый набрел на эту остроумную мысль. Слабая и трепетная, как огонек на спичке, она сверкнула в коротких репликах, и они бережно подхватили ее, не давая угаснуть.
— Компенсатор! Мгновенная компенсация по определенному математическому закону!
Практически компенсатор сводился к сравнительно простому механическому приспособлению. Они попробовали вывести и обосновать его теоретически — у них ничего не получилось. Уравнение оказывалось слишком сложным. Неясно было, удастся ли его вообще решить, даже математикам.
— Ну его к дьяволу, — махнул рукой Песецкий. — Дело ясное, внесем исправление в рабочую модель.
Николай покачал головой.
— Боюсь, что комиссия в таком виде не примет и нам на слово не поверят.
Песецкий чуть не подскочил от изумления.
— Комиссия? Вы что, Николай Савельевич? Комиссия ничего не должна знать. Ни в коем случае. Вы забыли, что в комиссии Арсентьев?
— Всю модель разобрать, валы перетачивать… — размышлял вслух Николай, — две недели, не меньше!
— Конечно, и все зря. У нас с вами безошибочный инстинкт, мы нутром уверены, что скомпенсируем, а им надо представить расчетики. Повозились бы они с наше, тогда заговорили бы нашим языком… Вот что, Николай Савельевич, — сказал он, — я понимаю, вы руководитель и так далее, давайте я всю ответственность за этот режим возьму на себя. В случае чего…
— Как вам не стыдно!
— Чего мне стыдиться, вы второй раз, Николай Савельевич, хотите растоптать…
Николай встал, кожа на лице его обтянулась, выделяя каждую кость.
— А вы второй раз хотите совершить ошибку, Песецкий.
К счастью для Песецкого, Николая позвали к телефону, — звонил Поляков.
— Как у вас там, Николай Савельевич? Комиссия собирается. Наведите, пожалуйста, чистоту. Столы застелите, что ли, — как говорится, товар лицом.
— Хорошо, — сказал Николай и с размаху швырнул трубку на рычаг. Юра, беззаботно болтавший с Людой, даже попятился от него, когда он налетел на них с криком:
— Прекратить болтовню! Наведите лучше чистоту, столы застелите, что ли…
Александр Константинович, здороваясь, задержал его руку; знакомый запах одеколона и трубочного табака защекотал Николаю ноздри.
— Похудели, постарели вы. — Старик с веселым удивлением оглядывал Николая. — Но, знаете, я не огорчаюсь, нет, так и надо. Вот нас с вами уже не заставишь ни похудеть, ни постареть, — сказал он, смеясь, своему спутнику. — Познакомьтесь, пожалуйста: Андреев Петр Федорович, начальник технического отдела главка, а это Корсаков.
— Очень рад, — флегматично сказал толстый, коротконогий человек, с трудом нагибая вросшую в плечи голову.
Ильичев приехать не смог и прислал своего заместителя, добродушного, розовощекого инженера. Администрацию института представлял Арсентьев. Михаил Иванович пояснил Николаю свой выбор:
— Мы к себе должны быть самыми требовательными, а Арсентьев, насколько я понимаю, тебе скидки не даст.
Арсентьев держался с подчеркнутой официальностью: прежде чем задать вопрос, он спрашивал разрешения председателя комиссии, сверял проектные чертежи с исполнительными, — процедура, которой избегали во время приемки; методично, пункт за пунктом, проверял программу испытаний. Его поведение обескуражило добродушного представителя завода и создало какую-то неприятную натянутость.
Александр Константинович, о чем-то мирно беседовавший с Андреевым, вдруг замолчал и, приставив ладонь к уху, обратил все внимание на Арсентьева. Выждав паузу, он спросил Корсакова:
— Скажите, Николай Савельевич, какие дополнительные испытания вы ввели в связи с повышением скорости?
Николай перечислил.
— Где же аварийные режимы?
Николай почти физически ощутил, как Песецкий вцепился ему в лицо умоляющим взглядом.
— Они не вошли в ТТЗ, и поэтому комиссия может их сама назначить.
«А ведь не заметят», — подумал он, и что-то озорное, мальчишеское мелькнуло в его глазах.
Может показаться смешным, но именно сейчас, в присутствии комиссии, сидя за пультом и демонстрируя свой регулятор, Николай обрел возможность глядеть на него со стороны, глазами приемщиков, и впервые оценить по достоинству его качества. Он испытывал его сам для себя, он гонял его без пощады сквозь самые рискованные пределы; вой моторов становился угрожающим, стрелки приборов дрожали у красных черточек, масло начинало выплескиваться, горячий ветер ходил по лаборатории.
Утопая головой в плечах, сложив пухлые руки на животе, Андреев, казалось, дремал; лишь временами Николай замечал живой блеск его черных глаз.
