Николай заискивающе попросил:
— Сенечка, милый, давай пробежимся.
— Ты в своем уме? Три километра!
— Всего три тысячи метров! Помнишь физкультуру: три тысячи — пятнадцать минут.
— У тебя плохая память, — обиделся Семен. — Я никогда не посещал физкультуры, у меня было освобождение.
— Ну, ладно, неси тогда мой пиджак.
Николай бежал, набирая ход; просвечивающая через листву солнечная рябь плескала ему в лицо, лизала грудь и руки. Он давно уже не был за городом, и свежий, буйный воздух полей захлестывал дыхание. Николай начал задыхаться, но пересилил себя и продолжал бежать, ожидая второго дыхания. Оно пришло, оно всегда приходит, если не остановишься, не перейдешь на шаг. И вслед за ним возникала радость быстроты, где в легком ритме соразмерны взмах руки и движения ног, где каждый мускул толкает вперед.
На бескрайнем травяном просторе полигона куча людей представлялась издали маленькой, и, лишь приблизясь, Николай различил, как много здесь собралось народу. Он узнал нескольких мастеров из сборочного цеха, инженеров…
Еще не видя ее, он почувствовал, что Тамара здесь. Она стояла вместе с Анной Тимофеевной в плотной толпе, окружившей машину. Он хотел протиснуться к ним, но его окликнули. Он обернулся — ему махал рукой, подзывал к себе Ильичев. Он был в парадном мундире, со множеством орденов. Рядом с ним прогуливались Михаил Иванович, Попов и Агарков. Николай поздоровался со всеми.
— Не уважаешь, опоздал на два часа двадцать минут, — пожурил Ильичев.
— Все в порядке? — спросил вполголоса Николай у Агаркова.
Тот хмуро кивнул головой.
Испытания кончились, комиссия проверила пломбы и снимала показания приборов. Уже стало известным, что регулятор давал возможность набирать скорость не выше, чем на пятнадцать процентов сверх заданной. В машине оставался еще большой, неиспользованный запас возможностей, и настроение у всех было подавленное.
Из-под машины вылез рослый, широкоплечий парень, не разгибаясь стал чистить колени, перепачканные глиной. По ярости, с какой он тер комбинезон, видно было, что его досада относилась к чему-то другому, гораздо более важному. Когда он выпрямился, чтобы поправить сползающий берет, Николай узнал Совкова.
Инстинктивно, не отдавая себе отчета, Николай попятился за Ильичева и Михаила Ивановича. Ему было стыдно и страшно встретиться с Совковым. Но еще постыдней было трусливо прятаться за чужие спины.
Он пересилил себя и подошел к Совкову. Десяток шагов по ровному полю, а тяжелей, чем забираться на крутую гору.
— Здравствуйте!
Совков с минуту стоял неподвижно, видно смиряя накопившуюся досаду, потом сдернул берет и низко поклонился.
— Спасибо вам, Николай Савельевич, от имени всех наших комсомольцев — спасибо. Удружили.
Николай широко улыбнулся. Страх его перед Совковым исчез. Что значили эти обидные слова по сравнению с тем чувством неоплатной вины перед заводом, которую нес на себе Николай со дня неудачной приемки регулятора. Кто мог лучше него самого понять весь позор совершенной ошибки? И то, что он понимал ее и знал, что она никогда не повторится, преисполняло его спокойным сочувствием к словам Совкова. Он был даже доволен, что Совков сердится, — они тем самым становились единомышленниками.
— Правильно, Совков. Цена моей ошибки велика, — сказал Николай, — и я сделаю все, чтобы отквитать ее. Я получил хороший урок, и теперь дело за вами, коллега.
Совков пожал плечами. Интересно, каким, боком его собираются припутать к этой истории?
Пробиваясь сквозь хмурую настороженность, сквозь обиду и недоверие Совкова, Николай пытался передать ему то чудесное простое открытие, которое вздымало его на гребень неведомых доселе мыслей, вздымало слитыми воедино дружескими усилиями Анны Тимофеевны и Ильичева, Маркова и Родина, Михаила Ивановича и Тамары.
— Наука — это знание плюс творчество. Я считаю вас ученым, Совков, с того дня, как вы стали творить. Мы с вами коллеги и не имеем права работать врозь. Наука не кончается в лаборатории — она там начинается. Если бы мы с вами с самого начала работали вместе, мы бы сразу отвергли путь Харкера. Отныне мы должны быть вместе. Мы — это не только Совков и Корсаков.
Совков долго молчал, тщательно вытирая паклей каждый палец.
— Согласен, Николай Савельевич, иначе нельзя, — сказал он и снова нахмурился. — А что же все-таки будет с регулятором?
«Молодец, — подумал Николай, — согласиться он готов, а чтобы поверить — дело ему подавай».
— Пойдемте, — сказал он.
Они вернулись к группе, окружавшей Ильичева.
Стараясь не нарушать торжественности ожидания результатов, Николай тихонько тронул за рукав Александра Константиновича, отвел его в сторону.
— Вот, — хрипло оказал он, подавая осциллограмму.
Александр Константинович томительно долго вглядывался в легкую, сглаженную зыбь кривой. Его лохматые, седые брови поднимались все выше, выжимая новые складки на высоком лбу.
— Ильичев, — зычно крикнул он, — взгляните лучше на будущее, это интереснее.
Он протянул Ильичеву фотографию.
И если бы пришлось пережить еще столько же горьких разочарований, неудач, обид и трудностей, чтобы увидеть такое подлинное высокое счастье на лице Ильичева, — Николай, не раздумывая, согласился бы.
— Сто семьдесят процентов от ТТЗ! Смотря от какого ТТЗ, — загадочно возразил сам себе Ильичев. — Сто семьдесят процентов! — повторил он восхищенно. — Никак нас с тобою, Совков, опять начали обставлять.
— Тише, тише! — закричали кругом.
Оглашались результаты испытаний; потом на лестничку, прислоненную к машине, поднялся Андреев и сдержанно поздравил от имени правительственной комиссии коллектив института. Читая по бумажке, он называл имена Михаила Ивановича, Песецкого, Родина, Анны Тимофеевны, и каждое имя сопровождалось дружными хлопками. Николай жалел, что Семен опоздал и не слышал предназначенных ему аплодисментов.
Михаил Иванович шлепал себя платком по вспотевшему лицу, словно прикладывал пресс-папье к бумаге, и вздыхал:
— Заводские хлопают потому, что тактичные люди, а на самом деле злы на нас, как черти: шутка сказать — десять процентов недотянули.
Николай, слыша его слова, подумал, что, пожалуй, Михаил Иванович прав.
Он не заметил, как к нему подошла Тамара. В ее черных глазах блестели дрожащие капли света.
— Почему они не упомянули тебя? — спросила она. — Это несправедливо, мне Анна Тимофеевна все рассказала, ведь ты…
— Как тебе не стыдно! — сказал он и взял ее за руку.
— Ты не честолюбив, это очень плохо, — печально отозвалась она.
Он, улыбаясь, повел головой.
— Нет, я честолюбив и поэтому не хочу быть выучеником какого-то Харкера.
Она что-то хотела возразить, но на них зашикали.
На лесенку поднялся Ильичев.
— Товарищи просят меня сказать несколько слов, — устало начал он. — Я вместе с вами радуюсь благополучному завершению нашего труда, только давайте на будущее будем больше думать о нем, о будущем. Меня, конструктора, признаться откровенно, вот эта машина, — он стукнул каблуком по корпусу, — интересует как история. Разве это машина? На нашем заводе треть рабочих выполнила план будущего года. Раз они работают в будущем, они должны делать машины будущего. Среди вас есть человек, который бросил мне сегодня вызов, — он сделал регулятор завтрашней машины. Я принимаю его вызов. Директор института Михаил Иванович любит утверждать, что нельзя быть настоящим патриотом родины, если не любишь своего города, своего института, своей работы. Это очень правильно, только я хочу добавить — надо быть патриотом и своего века. На Западе люди вздыхают: «В какое ужасное время мы живем!» А мы с вами любим наш век, он очень трудный, решающий и от этого прекрасный. Именно потому, что наше будущее за нас, мы делаем его настоящим.
Он нагнулся и взял из рук своего заместителя белую папку, поднял высоко над головой:
— Я хотел сегодня торжественно вручить новое ТТЗ Николаю Корсакову, а он сорвал всю церемонию тем, что уже — выполнил его. Ну что ж, я не в обиде за такой подвох. Я желаю всем присутствующим, всему вашему институту шагать своей дорогою, не путаться по чужим следам да тропинкам! Там другие скорости, а нам надо создавать приборы для своих скоростей, чтобы никому не угнаться за нами; да и дороги-то у нас для этих скоростей подходящие. Вы знаете, какие дороги я имею в виду, — дороги к коммунизму!
Николай все ниже опускал голову, избегая обращенных к нему взглядов.
Ильичев легко спрыгнул с лестнички и сразу же подошел к Попову.
— Не слишком ли я захвалил вашего питомца, Александр Константинович?
— Закалка основана на резких изменениях температуры, — пробасил профессор.
На повороте шофер затормозил, нетерпеливо подавая гудки. Впереди, занимая все узкое полотно шоссе, распевая песню, шли двое мужчин и посредине девушка. Они обернулись.
