Алевтина кокетливо наклонила головку и, улыбаясь, слушала Земерова. Мало приходилось на долю хмурого некрасивого Семена таких взглядов, и ему до смерти захотелось показать себя милым, компанейским парнем: он взял баян.
Семен научился играть еще в детстве. Отец купил у кого-то за полцены разбитый баян и гитару, которая фальшивила на всех ладах. Когда родители уходили из дома, Семен брал баян или гитару и прислушивался к чудесным звукам. Он выступал на концертах в школе. Отцу и матери об этом не говорил. «Сегодня вечером у нас занятия». Семен получал удовольствие от того, что играл, но, кажется, еще большее от того, что он, забитый мальчишка, на сцене чувствовал себя человеком.
Мать не терпела этой его привязанности, но вот чудно: на людях подсовывала ему баян, мол, смотрите, какие мы.
Дома он играл только изредка — вечерами и в выходные. Мать, услышав музыку, ворчала, гремела посудой и стульями. Говорила:
— Хватит тебе уж. Никакого покоя нету. Будто нечем человеку заняться.
Однажды Семен увидел: мать пересыпала монеты из руки в руку и на губах у нее была неприятная улыбка. Сказала сыну: «Звенят-то как!»
«До чего все-таки скучная, — подумал он тогда. — Только о доме, базаре да о деньгах и речь. Не верит никому, по себе людей судит…»
Алевтина открыла вторую бутылку шампанского. Семен сначала отказывался, а затем неожиданно выпил.
Голова его как-то странно отяжелела. Баян не подчинялся ему, вместо нежных звуков рвались из-под пальцев звуки резкие, грубые, Семен похохатывал без причины и много говорил, чего с ним никогда не бывало. Он уже понимал, что окончательно опьянел.
— А нет ли у вас, эт-самое, гитары? Я на ги…таре лучше играю…
Где-то в подсознании еще теплилась здравая мысль: «Зачем хвастаешь? Зачем пьешь?»
— Значит, нравится в нашем городе? Ничего? — спросил Леонид.
— Ничево.
— Деньжонки есть — везде весело, — засмеялся Яшка.
— И девочки больше любят, — добавил Леонид.
«Пошлятина, пошлятина» — это была не хмельная мыслишка. Все же другие были хмельные, и потому Семен проговорил с хохотком:
— Девочки — народ такой…
— Слушай, — перешел на «ты» Леонид. — Мне рассказывали о тебе. Деньгу ты тоже любишь, как и все мы грешники. Только добываешь ее по́том своим. Страшным по́том! Понял! А можно и полегче.
— Вор-ровать, что ли?
— Ну, такими делишками мы не занимаемся. Ты что, нас жуликами считаешь? Да? Жуликами?
— Зачем? Зачем?!
— Мы честным порядком. Понял? Я с тобой напрямик буду.
— Давай!
— Ты скоро отпуск берешь?
— В ноябре.
— Ну, что за интерес в ноябре? Договорись летом. Слышь? Скажи, мать больна. Больна, мол, съездить надо.
— Мать со мной.
— Ну, дядя, тетя — мало ли… Алька наша в июле идет. Она на Украину поедет, за Винницу. У нас там родня. Катай с ней. Отдохнешь. Остановиться есть где. Что касательно денег — не беспокойся. Туда муксуна соленого увезете. В тех местах, знаешь, северная рыба на вес золота. А оттуда вишни захватишь. Сто пятьдесят кило в багажную, да с собой с полсотни. Вот те и все двести. Там эта вишня гроши стоит, а здесь два с полтиной кило. Двести помножь-ка на два с полтиной. Сколь будет? Да если еще посылками. Потом договоримся. А продавать сам не пойдешь, найдется продавец. Можно за месяц дважды обернуться. Туда на самолете, оттуда на поезде. Озолотишься.
Семен замотал головой.
— Не. Это… это не по мне. Таким не за…ймаюсь.
— Влипнуть боишься?
— И-и, вообще…
— Ну тогда вот… Если б мог ты достать где-то шапок из ондатры. В Новосибирске больше полсотни за шапку дают. А у меня там братан двоюродный. Жинка у братана что хочешь провернет. Она такая.
— Не-е-е…
Они втроем стали убеждать Семена, что это вовсе не опасно.
— Не по мне. Я поря… порядочный человек.
— Ишь ты! А мы, по-твоему, не порядочные? — рассердился Яшка.
— Я не то…
— Ты один порядочный, да? А я тебе должен сказать, что мы с тобой, как говорится, одного поля ягоды. И я, и ты, и Ленька, мой дружок, да и Алька — все мы денежку крепенько любим и стараемся загрести ее поболе. А люди — что обо мне, что о тебе — одинаково думают. Начальство особенно. Одна нам, милок, цена.
Сысолятин и Караулов всегда работали на производстве, но жили не на одной зарплате, а хапали, где только удавалось: гоняли «налево» фанеро-комбинатский грузовичок, тайно ловили рыбу сетями. А последнее время нашли еще одно доходное дельце — привозили с Украины фрукты и продавали их на местных рынках втридорога. Тут, правда, возни многовато, но зато и барыш не малый. Обычно на базаре торговала мать Леонида и Алевтины.
Яшка заманивал к себе Семена не ради того, чтобы предложить ему съездить с Алевтиной на Украину. Нет, об этом он и не думал прежде. Надо понять Яшку. Был он парнем «своим в доску», везде дружки-приятели. И, кажется, разные они, дружки: кто рабочий, кто служащий, молодые и старые, бойкие и скромные — всякие вроде бы. Ан, нет. Есть у них общее, то, что мило сердцу Яшкиному. Он не полезет к какому-нибудь активисту, шибко идейному и правильному. У Яшки чертовский нюх на «верных» людей, и уж кто-кто, а он не пребывает в диком одиночестве.
Когда Леонид, не знавший толком Семена, заговорил о поездке на Украину, Яшка усмехнулся: «Нашел кого!» Но тут же возразил сам себе: «А почему бы и нет? У тихоней-то еще лучше получается. И этот не будет байды бить».
— Уж так любят мужчины поговорить, когда подвыпьют, — умиротворяюще заговорила Алевтина и налила водки. Все выпили, кроме Семена.
— Неужели вы такой слабый? — спросила она.
Нет, Семен не хотел быть слабым и одним махом опорожнил толстопузую рюмку водки. Голова стала вовсе тяжелая, как чугун с картошкой, ноги будто ходули, а руки неловки и длинные. Семен нес какую-то несуразицу, путая слова, недоговаривая фразы.
— Сеня, друг! — крикнул Яшка, обнимая Семена. — Пей! Все одно подохнем к чертовой матери! И отпеть будет некому. Да и теперь никого не отпевают, кажись. Что жизнь человеческая? А? Не успел родиться, как подыхать надо. И как бы я ни жил — хорошо ли, плохо ли, сам копейку свою отдавал иль у других из карманов тянул, все одно мне одна цена. В будущем! Уложат меня в гроб, поедят меня черви к… матери. А потом на месте кладбища дома иль чего другое построют, сейчас строют, и — амба. Был я иль не был я?
— Вы не хотите ехать со мной? — спросила Алевтина и чувственные губы ее недовольно поджались.
«Все одно подохнем». Зря Семен ишачит с утра до ночи, мозолит руки. Будто бы нельзя по-другому добывать деньги. Он съездит с Алей. Эх, если бы вместо нее была врачиха Елена Мироновна!
Все последние вечера, работая у дома на Луговой, он видел эту милую женщину, и она очень нравилась ему. Семен усмехнулся: чтобы Елена была здесь — это невозможно. Елена — и перепродажа фруктов. Мысли эти появились и тотчас исчезли, и захотелось Семену быть таким же лихим, как Яшка и Ленька. Потом он и сам себе стал казаться необычайно ловким, таким удачливым, таким предприимчивым.
— Я согл… согласен.
— Вот молодчина, — похвалил Леонид, а Аля обняла его и притянула к себе.
— Во… так… эт… сам, — пробормотал Семен. Язык у него уже совсем был непослушным.
— Эх, ты!.. — улыбнулась девушка.
— Эт… самое.
— Пусть полежит, — сказал Леонид, — а мы с Яшкой сходим. Ты погляди за ним.
— Уж погляжу.
Когда парни ушли, Алевтина сказала:
— К девчатам поперлись.
— Ты тут? — спросил Семен, глядя осоловелыми глазами на девушку.
— Тут, — усмехнулась она. — До чего же ты слабый.
— Я сла… слабый? Как… как ты сказала? Я слабый? А я вот могу еще все делать, даж тебя обнимать.
Семен обнял ее и поцеловал в волосы, так, по-дружески.
Алевтина прижалась своей жаркой щекой к щеке Семена и не то бормотнула что-то, не то простонала и стала жадно целовать его.
5
Первое, что ощутил он, проснувшись в воскресенье, это страшную стыдобу; слабость, будто при тяжелой болезни, разбитость и какая-то странная режущая боль в голове, заставляющая его вздрагивать и кривиться, — все было ничто в сравнении с этой страшной неотвязной стыдобой.
Мать куда-то ушла, и Семену пришлось встать, когда в окно постучали. Он распахнул створки и увидел Алевтину, она улыбалась ему нахально и многозначительно.
— Гостей не ждешь?
— Заходи, — уныло пригласил он и подумал: «Боже ж ты мой!»
Она вошла легко, пританцовывая.
— Приветик!
— Здравствуйте!
— Ой, какой ты сегодня ста-рый.
— Что ж делать.
— Не брит. Фи! Неинтересный.
Она ждала, когда он обнимет ее.
— И глядит, как медведь, вылезший из берлоги. Разве так встречают?
— Аля, я хотел, знаете ли, сказать… Я вчера…
Он конфузился чуть не до слез.
— Что? — она помрачнела.
