Куда же ты, не уходи!
Я наклоняюсь над бортом, вытягиваю шею. Вижу еще несколько последних комочков золы, последние твои частички. Я их еще вижу, еще различаю на воде. Но тут влюбленная парочка проносится мимо меня на скутере, вода взметается и бурлит вслед за их мотором, как тайфун. В воздухе повисает их звонкий смех. А тебя больше нет. Ты ушел.
* * *
Флориан ночует у Бабетты на диване. Одну ночь, вторую, третью. Потом появляется с чемоданом. На другое утро хозяйка с изумлением обнаруживает в ванной на полочке его бритву, лосьон после бритья, в стаканчике становится на одну зубную щетку больше. Все вдруг выглядит как раньше. Она снова живет с мужчиной!
– Он… что?! – Томас изумленно трясет головой.
– Ну да, кажется, он ко мне переехал.
– Да ведь ты же его совсем не знаешь!
– Между прочим, не больше и не меньше, чем тебя.
Бабетта встает, приносит Томасу кофе в постель и снова ложится, хотя знает прекрасно, что он лежа завтракать не любит. Идиотский жест, конечно, однако она ему таким способом подает сигнал: имей в виду, милый, если мы станем жить вместе, мне хочется по утрам кофе в постель. И вообще много еще чего. Это так – к сведению. Совместный быт, знаешь ли.
– Слишком уж ты меня боишься, – произносит она.
– И поэтому ты съезжаешься с полузнакомым модельером-гомиком. – Это Томас так язвит.
– Не хочу стать грымзой и стервой от жизни в одиночестве, – пожимает Бабетта плечами, – наоборот: хочу уметь прощать чужие слабости, не замечать их.
С Флорианом вообще сосуществовать гораздо легче, чем с Томасом. Флориан не капризничает, он аккуратен, готовит вкусно, поболтать любит – мужчина любит поболтать! По воскресеньям они валяются в кровати с какой-нибудь маской на лице – йогурт, авокадо и мед, например, – и пялятся в телик. Но обо всем этом Бабетта Томасу рассказывать не стала.
Недвижно сидят они рядом в кровати и глядят в окно. Солнце светит. Бабетта уже знает, о чем он сейчас заговорит. Так и есть!
– Я обнаружил новый лабиринт.
– А оно нам надо? – Она вздыхает. – Может, без всякого плана просто так поедем на озера?
– Пробки везде, – отвечает он.
– Ну, давай просто так… – Еще одна попытка.
Томас терпеть не может путешествовать без плана.
Бабетта умоляюще на него смотрит. Она, между прочим, похорошела, а он и не заметил. Лето. Наверное, в этом все дело. Лицо округлилось, кожа светится, волосы блестят. И одежда, одежда наконец стала разноцветной. И Бабетте очень идет, она в цветном такая жизнерадостная, полная надежд.
Разве раньше она не носила только черное? Видимо, траур по мужу. Томас ее, правда, никогда не спрашивал, почему только черное. Ах, да. Муж погиб на Бали, переходя улицу. Попал под машину. Больше Бабетта ничего не рассказывала, а он и не хотел знать. Нет нужды мучиться прошлым. Ему хватает историй из больницы. Он потому и стал анестезиологом. Его пациенты, к счастью, молчат. Зато медсестры болтают без меры. Слово за слово, одно к другому, и вот уже сочинили целую трагедию. Такое впечатление, что любая жизнь в итоге выливается в трагедию. А с чего все начинается? С того, что пара клеточек в организме начинает вести себя не по правилам. Поначалу этого никто не замечает. В том-то и вся беда, считает Томас: начало злокачественного образования никто не в состоянии ухватить, а потом его уже не остановить. И в какой-то момент все идет наперекосяк. Так что лучше, чтобы и не начиналось, а то потом не избавишься. Вот и в отношениях с людьми так бывает.
В работе ему, по крайней мере, иногда удается отодвинуть трагедию и дать человеку надежду на будущее. Его профессиональный девиз – «Дать возможность жить дальше», а уж какой будет эта дальнейшая жизнь, его не волнует. Однако всякий врач знает: редко бывает так, чтобы все снова стало как раньше, чтобы не на что было жаловаться, чтобы человек снова ощутил себя счастливым и свободным. Лишь маленькое пространство удается расчистить врачам – пространство между надеждой и страхом. На этой-то территории пациент вместе со своими близкими отчаянно сражается за жизнь.
Бабетте такое неведомо. Ее бедному Фрицу повезло – ему выпала быстрая и легкая смерть. Это счастье, считает Томас. Он желал бы такого исхода каждому пациенту, а вместе с ним и остальные врачи и медсестры. И молится всю жизнь: «Не дай мне, Господи, стать пациентом!»
Не ту он выбрал профессию, Томас давно уже это понял. Он не может пережить чужого горя. Оно его преследует, давит, шантажирует, вгоняет в депрессию, повергает в отчаяние. Он не может отделаться от мысли, что жизнь заканчивается больничной палатой и смертью. Трагедия неизбежна. И зародыш этой трагедии каждый, видимо, носит в себе. Так что не может Томас радоваться. Не умеет, не получается у него.
Его и жена из-за этого бросила. «Мне радоваться хочется, вот что!» А кому не хочется? Ему тоже хочется, да что-то не радуется. Радость просто так не возникает, ее можно только спланировать.
– Ну давай просто так проедемся. Куда глаза глядят, – снова просит Бабетта.
Вот оно, вот что его добивает, вот это «просто так». Нельзя пускать жизнь на самотек.
– Отъезд через полчаса, – шепчет Томас мне на ухо.
Я слышу, как он бегает по квартире, собирает бутылки с водой, яблоки и вареные вкрутую яйца, пакует рюкзак, скатывает поролоновую подстилку для меня и ищет свою дурацкую панаму от солнца. Он в ней выглядит, как полный олух. Мечтаю ее выкинуть.
Глядя на наше снаряжение, можно подумать, что мы собрались штурмовать Альпы. Я выползаю из постели. Паркет приятно холодит мои ноги. Через пару часов я буду умирать от жары, злая и потная.
– Двадцать пять минут осталось! – кричит Томас.
Как предвкушающий прогулку пес носится он по коридору в прихожую и обратно. А я тем временем принимаю душ, с ног до головы натираю себя кремом от солнечных ожогов и пытаюсь найти губную помаду. Я без нее – ни шагу. Даже в лабиринт не пойду! Черт его знает, кому первому пришла в голову эта бредовая затея, но лабиринт на кукурузном поле вдруг стал самым модным развлечением.
Эти коварные крестьяне не просто бросают зерна в землю, они сеют кукурузу, соблюдая определенный рисунок. В июле рядом с полем выстраивают деревянные домики, а кукуруза между тем вырастает в человеческий рост. Владельцы плантаций берут с горожан за аттракцион от семи до двенадцати марок. Те бродят по кукурузному лабиринту часа четыре, а потом, выйдя наконец на свет божий, с восторгом налетают на мороженое и лимонад. Как правило, это детишки в сопровождении щебечущих мамочек и энергичных папаш, влюбленные парочки и активные пенсионеры, которым более интересного занятия в округе не найти.
Порой лабиринт посещают одинокие молодые мужчины. Одиноких молодых женщин там не встретишь никогда. Что нам за радость, одиноким женщинам, плутать по лабиринтам? Мы только этим в жизни и занимаемся. Гормоны виноваты, считает Томас. Женщины запоминают, в каком магазине они купили пару туфель, но не помнят к нему дорогу. Да, общаться с другими людьми они умеют лучше, что есть, то есть – иностранные языки учат быстрее, внешность и мимику собеседника запоминают сразу, но, глядя на план города, теряют всякую ориентацию в пространстве: их глаза беспомощно бегают по названиям улиц, как по узорам персидского ковра. Дайте мужчине немного эстрогена, женского гормона, учит Томас, и он мгновенно начнет путать «право» и «лево», зато станет лучше говорить и внимательнее слушать.
– Заметано, с этого дня будешь у меня питаться исключительно телячьими шницелями.
Он смеется:
– Разве я тебя невнимательно слушаю?
– Даже не знаю, – признаюсь я, – может, просто иногда притворяешься, что не слышишь.
– Я всегда все слушаю и прекрасно слышу, даже если вид у меня отсутствующий.
– Ну-ну, – бормочу я.
– Доказано, что пациенты даже под наркозом прекрасно слышат каждое слово, сказанное рядом. Мы поэтому стараемся не ругаться во время операций.
Довольный собой, он насвистывает что-то себе под нос, одной рукой держит руль, другой обнимает меня за плечи.
Несколько месяцев назад, влюбившись в Томаса, я изучила все веснушки и пятнышки на его коже. Она – как географическая карта, по которой я собиралась ориентироваться в новой жизни, иначе дорога моя уходила в никуда. Правда, карта на теле моего избранника тоже вела в никуда. Наши отношения в страхе замерли на одном месте, не двигаясь ни назад, ни вперед. Как жуки, опрокинувшиеся на спину. «Не надо никуда двигаться, – был наш девиз, – иначе станет хуже». Томас каждый день производит один и тот же отвлекающий маневр, по-другому не назовешь: как сумасшедший, нарезает круги по кладбищу. Дни теперь стали длиннее, так что он пропадает там все вечера. По субботам он отрабатывает свой марафонский забег, а по воскресеньям мы уже вместе мечемся по этому дурацкому лабиринту.
Съезжаем с автобана, и сразу же табличка: «Лабиринт на кукурузном поле – умопомрачительное развлечение для маленьких и взрослых».
