Он
вот и проводил их всех потихонечку – господи да что ж она взялась такая тоска – жар теплом окутывающий леденящий жар – говорят так бывает – потом пройдёт – думал прорвемся мы обязательно прорвемся – прорвались… – укатало старого солдата с семерых смертей – ничего это ничего ничего – тишина указательным пальцем льнёт к губам – это затаённая та же всё извечная боеготовность – испить за семерых водицы глоток в глоток – внутрь упрятанным по живой капельке – закапает издревле берёзовый сок – застигнет врасплох как всегда – надпись на могилке «здесьупокоенный» – зачем-то нужная травка согнётся к земле и будет язычком тихий шёпот из-под земли шевелящийся – затемно набегут ребята – барсуки полоскуны и енотовидные собаки – травку топтать а травки и след простыл – страшно ребятам – на травкином месте горит огонёк – не боись армия – становись на задние лапы – хоровод водить – пока не увидал никто – а там глядишь и образуется всё и речка двинется вдаль вдаль вдаль – и хоть на один денёк оживёт родимое сердечко – и покинет покинет уже навсегда – напогиб – на непросыхаемую долю одну из всех доль – и никто-никто не распознает нас – муравьиных тружеников зазакатного – пересмешинок терзающегося неба – а мы падаем падаем вам на ресницы чтобы вам легче и не так часто бы умирать – только вы моргаете смешные животные и серьёзно стараетесь выжить.
К нам театр приехал
Рукавичкой в тот вечер протёр все звёздочки – чтобы пусть им сиять… им сиять…
Едет в гости к нам в теремок театр сегодния… Готовсь к встрече, мышиный народ по уголкам. Будь готов! Всегда готов… К смерти – будь готов! Всегда готов! К любви – будь готов! Всегда…
И присели мышки по уголкам, и притихли, и приготовились, и за – незаметились…
Первые кибитки… их везут лошадки… у лошадок хвостики и гривы цвета неба… всегда цвета неба… и звёздочки вплетаются им в гривы… Трясут гривой лошадки-то…
Смехотабыч сидит – снежный дед – на козлах. Правит поди. А у самого с карманов горошинами леденцы о земь скачут.
- Ты б карманы зашил, слепой дед!
- А? Чего?
- Трали-вали портки вкрали!
- Ну-те – кыш-ш-ш!
Насилу разогнал привередников. Важно едет. Пыхтит. Семикур.
- Эй! Где тут у вас насилу пристать?
Весёлая цыганская орда – нездешний люд. Сказано – родственники…
Уместились. Лошадки под навесом овёс жуют. Шкоденята пока рядом крутяться, не шалят и с испугу аш скромно ведут.
- Дядь, а, дядь! Это кто? Не гуингнгм?
- Кк-кыш, пустяки!
- А чего он жуёт?
- Кыш, болотники!
- Дядь, ну, дядь! Скажи – кто?
И аж ухи прижали к спине.
- Кракадил!!!
- Дяденька! Милый! И хвостик у тебя пушистый и красивый самый на свете, скажи – кто?
- Ну и ладно, скажу. Это – сло́ны!
- Ох ты! Прямо с хоботой?
- Не! У этих от хоботов думка одна. Потому что задумчивые. Ни к чему хобот им, когда мысль без того к земле тянет. И за это зовут их ло́шадями.
- Честно так?
- Не бывает честней!
Разместились насилу приладились. Стали жить. Час живут, два живут, стала ночь. Ночь темна, сразу всё перепуталось. Кто актёр, кто хитёр, кто без умысла – не понять больше всем…
- Извините, а где режиссёр?
- Извиняю. Я к вашим услугам, сир!
- Вы? Простите, но… Да и я не король…
- Вы уверены? Впрочем да. Это видно из вашего правого кармана.
- Из кармана? Простите, но где же вы?
- Он ушёл. Теперь я! Вам кого?
- Я хотел лишь узнать кто всего режиссёр…
- Режиссёр? Это я! А вы кто?
- Ох! Я – король…
- Извините. Но это абсурдица!
- Нет такого слова…
- Если слово выговаривается менее, чем в три приёма, стало быть оно есть! И прошу вас учесть: мне нанесено оскорбление недоверием. Вами. Не далее как вчера. Дуэль неизбежна как развитие отрогов. Сегодня! Вместе! Умрём!
- Простите, а вам ничего не видно из моего правого кармана?
- К сожалению – нет!
- Мне тоже. Но почему «к сожалению»?
- Потому что вы вполне бы могли запихать туда пару тройку наливных яблок, кремовый тортик и бутылочку крепкого для вашего лучшего друга и его несчастной семьи…
- А кто мой друг?
- Ну с таким вот карманом – никто. Но если исправить положение, согласно изложенному мною рецепту, то им бы сразу стал я!
- А чем несчастна ваша семья?
- У каждого выдающегося актёра семья всегда несчастна им одним!
- Извините, вы не знаете кто режиссёр?
- Режиссёр? Хм… А, ну да! Режиссёр скоро будет и вы сами с ним вдруг познакомитесь. Он всегда позже всех!
По углам шубутки. Мышки по́ дому бегают тихие. Видно – лишь краем глаза. А вокруг уже – жизнь. Все – никто. И никто эти – разные.
- Сударь, вы не знаете – у этого дома был когда-нибудь хозяин?
- Он умер давно…
- Очень жаль! Мне нужны три носки?!
- Три, простите, чего?
- Не чего, а зачем! Два на ноги и один как эталон свежести в фро́нтон-карман. Я не переношу дисгалантности!
- Да, он видимо всё-таки умер…
- А у вас нет?
- У меня только две.
- Две – чего?
- Две носки??…
- Очень жаль!
Но у барышень всё ведь не так? Тихий филин спустился на окошко к ним.
- Мариэль! Ты не видела ланскую шаль? Где-то здесь упи́хала и вот она – не найду!
- Возьми шаль у Катрин! Там такая же, но с натюрмортами.
- С натюрмортами можно, но фенички?
- А чего? Ты их сплющь!
- А поматка?
- Поматка щекотная, не бери.
- Нет, если взять и наплющиться!
- Хорошо! Эт ты здорово выдумала. Будем брать!
Тихий филин упал на «упи́хала». Под окошко и тихо лежал. И не слышал щекотной поматки и желания барышень «плющиться». В доме мир стал – взвито́й.
Дом наполнился звуками затихающими и воспламеняющимися отовсюду. Дом забылся в темноте ставших ведущими в неопределённость коридоров. Дом запутался сам в себе.
- Там… дальше… Туда можно не ходить. Я проверял – там совсем ничего нет…
- Но что-то стискивает нам горло и мы должны…
- Мы не должны… больше… там написано то, что нас нет…
- Звёзды, великие… единственно великие… звёзды оказывается могут идти горлом… целые миры не смогли этому противостоять…
- Вы ошибаетесь – миры не смогли противостоять сами себе
- А как же Он?
- Он смертельно болен и от боли теперь так смеётся, что мы не решаемся, не успеваем, не можем рассказать Ему про нашу ежедневную страшную боль… Мы равны теперь Ему… в нашей неисходящейся разорванной ране души по крайней мере… разве когда-то мечтали мы о подобном величии!
- А вселенная по-прежнему маленькая?
- Меньше некуда!
- И сделать уже абсолютно ничего нельзя?
- Ничего…
- Так чего же вы ждёте?!!!
Время бежит незаметно теперь в доме и качается в потоке неверного времени теремок. Не многие теперь верят в само время и многие окончательно отчаялись заводить, и заводить, и заводить идущие лишь по своему усмотрению всевозможные часы. Говорят, в последний раз Время видели совсем уж состарившимся и печально сидящим на чердаке, но это мог быть всего лишь актёр…
Как много пьес было задумано и с блеском поставлено на гениальных подмостках, но всё медлят и медлят участники, цепляясь за судорожные крылышки последних приготовлений, и никак не решаются приступить к намеченному на сегодня действию. И Великий Режиссёр, говорят, не вынес позора собственного бессилия и давно лежит с разможжённым черепом на брусчатке проезжей дороги столь причудливо вывернувшей прямо к ставшим высокими окнам нашего домика, но это может быть только актёр…
И, говорят, могучий Прометей с Великим Орлом на плече ищет теперь по всему свету человека, чтоб посмотреть ему в глаза. Но поиски его в тщете не уступают поискам Диогена – богочеловека изобретшего свечу. Прометей на пороге и он почти здесь, уже многие столетия растянулись в миг ожидания его стука в дверь, но кто знает, быть может он только актёр…
И вдруг оборвались коридоры в себе – и нет их… Дом стал словно тесней. Тесней, жарче, родимее… Закутки затревожились, уголки насторожились, половицы скрип-скрип и – стих свет…
Она бежала по жёлтым перекатывающимся дюнам струящегося сквозь пальцы песка к утреннему сверкающему до горизонта морю. Мир был полон любви. Ветерок всё шалил извиваясь прохладными струями. Он зачем-то пытался обнять её, но был явно неопытен и лишь вновь и вновь ловко проскальзывал по изгибам её смуглого тела. Ветерок принёс смех. Смех плеснулся хрустальными каплями над раскрытыми мокрыми волнами…
Седьмой день эшелон с этой чудо-компанией не мог добраться до места.
«Мы едем, едем, едем
В далёкие края!
Весёлые соседи,
Надёжные друзья!»
- Мыть, ты б снял сапоги!
- А то чё?
- А то снег уже – надень валенки.
