ему уже лучше.
Сегодня «день игр», а потом предстоит «ночной променад». Адские развлечения продолжают нас беспощадно поджаривать.
Йорг одним из последних берет поднос с завтраком. Садится напротив меня, взгляд остекленевший, под глазами круги, как у взрослого.
Повар идет за ним, повар озабочен. Он подсаживается к нам, и скамейка под ним кряхтит, а воздух дрожит от его баса:
– Выкладывайте – что с вами творится?
Я откашливаюсь, Йорг плотно сжимает губы.
Он ничего не скажет.
Я ничего не скажу.
Поэтому я говорю вот что:
– Мне здесь каждую ночь снится один и тот же кошмар.
– Почему? – спрашивает повар, хотя другие на его месте спросили бы какой. Но почему, я не знаю, поэтому рассказываю какой:
– Про волка. Он приходит каждую ночь.
– Он за тобой гонится? – спрашивает повар.
– Нет.
– Он тебя ест?
– Пока нет. Может, сегодня ночью.
– Как он выглядит?
– Ну, как волк.
– Может, он добрый? – говорит повар, и тут настает этот самый момент. Момент, когда тихий Йорг встает и один раз повышает голос. Момент, когда все остальное: повар, завтрак, столы с вырезанными на них именами, лес и небо, дети и детство, гитары, бабочки, комары, все, что нам приходится делать поневоле, наши страхи – все замирает.
Момент, когда Йорг кричит:
– НЕТ! – И швыряет на землю поднос с едой, но ничего не бьется, потому что всё из проклятого пластика. – Волк просто на тебя смотрит! Смотрит на тебя желтыми глазами! Глазами, которые видят всё! Иногда он подходит так близко, что ты ощущаешь его зубы! И он может – может все у тебя отобрать! Все! Он быстрый. А ты – нет. Он сильный. А ты – нет. Он дикий, он волк. Он хочет от тебя чего-то, но чего? Хочет, чтобы ты защищался? Но как защититься от таких жутких глаз и огромных зубов? Как?
Глаза у Йорга расширены.
Щеки красные.
Тишина вся – Йорга. Она принадлежит ему одному. Такая тишина бывает только тогда, когда тебе нужно сказать нечто важное.
Повар кладет Йоргу на макушку большую ладонь. Но Йоргу она не нужна. Сейчас она ему не нужна.
Откуда Йорг знает о волке? Не может же двоим сниться один и тот же сон.
Может, я разговариваю во сне?
Сон ли это?
Повар говорит с вожатыми, отходит поблевать, снова говорит с вожатыми.
Вожатые наконец говорят с Йоргом.
После Йорговой тишины все затихает. Лагерь ничем не занимается, не мастерит, не поет. Все разбрелись по группкам, и я, оглядевшись по сторонам, понимаю, что только я остался один.
Так, а где Марко? Играет в баскетбол с близнецами Дрешке, а вместо мяча у них – еж? Я бы не удивился. Но, надеюсь, это просто какой-то ежеобразный предмет. Хорошая новость: он все утро меня игнорировал.
Жаль, у меня нет группки. Может, тогда мне легче было бы вынести эту гнетущую тишину на поляне.
Повар мог бы стать моей группкой. Он потрошит в кухне рыбу. И его не тошнит. Значит, поправляется.
Я спрашиваю повара, что он сказал вожатым.
– Чтобы они лучше за вами присматривали, – говорит повар.
– Пусть поговорят с Марко.
– А ты говорил с Марко? – спрашивает повар.
Я хмыкаю.
– Правила устанавливает тот, у кого власть, – говорит повар.
– Чего?
– А сознательное нарушение правил дает ощущение еще большей власти, – продолжает говорить загадками повар. Или, может, ты понимаешь, что он имеет в виду?
За окном проходит мимо Йорг, я его перехватываю. Мы молча идем к хижине. Столько всего можно было бы сказать. Но мы ничего не говорим.
Йорг достает альбом и карандаши, Йорг рисует. Ничего не поделаешь.
– Йорг?
– Что?
– Как ты?
– Так себе. – Он рисует на бумаге первые штрихи.
– О чем ты говорил с вожатыми?
– О Марко. О том о сем.
– И что они сказали?
– Чтобы я его избегал. И Марко они порекомендуют то же. Избегать меня.
– Порекомендуют? – переспрашиваю я.
– Порекомендуют.
– И все?
– Белла делилась опытом, что она делает, когда ей грустно.
– И что же?
– Слушает музыку или звонит подруге в Альгой.
– Хочешь позвонить подруге в Альгой? – спрашиваю я.
– Мне же совсем не грустно, – говорит Йорг. И будто в доказательство своих слов рисует размашистую линию.
– А другие что говорят?
– Кориандр говорит: все наладится.
– Что наладится?
– Все, – ухмыляется Йорг.
– А Питрич?
– Велел в следующий раз не бросать поднос.
– А по-моему, с подносом вышло просто супер, – говорю я.
– Какие возражения против броска подноса после обеда? – спрашивает Йорг.
– Никаких, – говорю я.
– Зорро, или как там ее зовут, спросила, как, на мой взгляд, лучше всего поступить в такой ситуации.
– А ты что ответил?
– Что я не уверен, знают ли они, в какой ситуации я нахожусь. И что эта ситуация не возникла бы, если бы я знал, как лучше поступить.
– Да, – говорю я.
– Да, – говорит Йорг.
С кровати мне не видно, что именно он рисует, видно только, что карандаш двигается все быстрее.
– Да, а потом они предложили, чтобы я позвонил родителям.
– А ты?
– Сказал, что у меня только отец.
– Ого.
– Вот-вот. Все сначала чуть-чуть «ого», когда я их поправляю. И вожатые тоже. Сразу устыдились: «Прости, мы не знали». И все такое. Во всяком случае, про звонок они тут же забыли. А напоминать им я не стал: я вовсе не хотел звонить.
Мне тоже знакомо всеобщее замешательство, когда я говорю, что с отцом мы больше не видимся. Стоит ли рассказать об этом Йоргу? Но я ведь не знаю: а вдруг мама Йорга умерла? Смерть матери – совсем другое дело, чем никудышный отец и муж.
Йорг раскрашивает рисунок цветными карандашами. Я вижу серое и желтое.
– И это все? – спрашиваю через некоторое время.
– Почти. Ах да, Белла еще вспомнила, как в школьные годы ее кто-то донимал. Тогда она начала медитировать. Донимать ее от этого не перестали, но она больше не принимала все так близко к сердцу.
– Вечно они ходят вокруг да около, – говорю я.
– Мы ведь тоже, – замечает Йорг.
– Йорг? Насчет волка. Это ведь был всего лишь сон. Мой сон. Разве нам может сниться один и тот же…
Йорг меня перебивает:
– Здесь повсюду следы тех, кто проводил в этом лагере каникулы. Каракули на стенах, царапины на столах, дырки в постельном белье, граффити в туалете. Козявки на каркасе кровати. И это хорошо. – Йорг дорисовал и теперь разглядывает рисунок. – Хорошо –
