следующего перекрёстка. И холодрыга. Но всё равно теплее, чем в камере. Да и плесенью не воняет — только отхожим местом. Хотя как им не вонять, если вся улица, судя по всему, и есть одно большое отхожее место? И главная задача в этом месте — не отойти в мир иной от всех этих миазмов.
Беглецы оглянулись по сторонам. Тихо и спокойно. Неприметный боковой вход в храмовый придел ночью никого не интересовал. Как и троица нищих оборванцев, из него появившаяся. Под предводительством целительницы они двинулись вперёд. Позади остались запертые на ключ трупы ловцов инквизиции и пятеро бессознательных послушников. И вроде бы сама Марьяна Ильинична никого не била и не убивала, но чувствовала себя наигадейшим образом. И вся обстановка была под стать — в такой как раз хорошо размышлять о несовершенстве мироустройства в целом и человеческой души в частности. Как говорится, все аргументы налицо.
Пройдя извилистыми переулками и угваздавшись по самые колени, беглецы вышли на площадь. Может, и центральную, кто ж её знает. Но однозначно грязную и замусоренную. Вокруг суетились люди, воздвигая подобия прилавков. И чем они торговать собрались? Помоями? Пахло-то именно ими.
Марьяна Ильинична с тоской огляделась — с каждой новой минутой этот мир нравился ей всё меньше и меньше. Вариант с деменцией и Альцгеймером не казался более таким уж плохим. Лучше пусть это будет галлюцинацией, ибо от мысли, что люди реально так живут, становилось дурно, и к горлу подкатывала горечь. Или это сало вступило в реакцию с недояблоками?
В общем, оптимизмом не пахло. А чем пахло — все уже поняли.
Старуха притормозила и по-хозяйски огляделась.
— Нам туда! — уверенно указала она, и даже голос показался более бодрым и менее скрежещущим, чем обычно.
С дощатого настила продавали всякий хлам. Такое барахло в родном мире Левиной не то что в секонд-хенд не сдавали, даже на дачу грядки копать не отвозили. А всем известно, что ценза для «дачной одежды» не существует. Сначала одежда новая и приличная. Такую и в гости не стыдно надеть, и в театр. Потом она переходит в разряд обыкновенной: можно на работу сходить, в парк на прогулку. Дальнейшее падение — неизбежно. Неудачная стирка с зелёными шортами? И вот уже некогда розовый свитер можно только дома носить. Хотя ладно, до магазина добежать тоже сойдет. Но и это не конец. Уронили на себя тарелку жирного плова? Облились хлоркой, отчего на кофте остались белые потёки? Прожгли рукав? Образовались дырки, моль проела, мухи засидели, тараканы наблевали? Выход есть! Вези на дачу — там в неравной борьбе с борщевиком всё пригодится.
Неповторимый дачный стиль — тряпичная панама времён Хрущёва, дополненная китайской кофтой в пионах и драконах, синтетические спортивные штаны, галоши на ногах и, если прохладно, то сверху — джинсовая куртка-варёнка. Или облезший новомодный свитшот, который постирали водой аж на десять градусов теплее, чем рекомендовано, отчего он потерял все краски, форму и смысл жизни. Это же не хрущёвская панама, которую однажды на три года забыли в сарае, а потом жевала корова, но удивительным образом хуже она от этого не стала. Лучше, конечно, тоже, но это уже совсем другой вопрос.
В общем, на взгляд Марьяны Ильиничны, та куча тряпья, в которой с энтузиазмом рылась старуха, годилась только на костёр. Но в одёжные инквизиторы Левину никто не приглашал, так что она молча отдала мешочек со своими деньгами целительнице и не стала вникать в то, какие вещи та выберет. Понадеялась на чужой опыт и прозорливость.
Сноровистая бабка приодела компанию беглецов на свой вкус. На конкурсе огородных пугал они бы уверенно заняли весь пьедестал. Один поеденный мышами стёганый лапсердак чего стоил, но к моменту, когда целительница сторговалась за одежду, Марьяна Ильинична так озябла, что и его, и дырявый капор из шерсти дохлой псины надела едва ли не с радостью.
— Нитки бы купить… — пробормотала она. — Я бы всё зашила.
— Будут нам нитки, — улыбнулась целительница так, будто пригрозила.
В дальнейшие покупки Левина особо не вникала: какой-то мешок на лямках; одеяло, на котором, судя по виду, три века подряд котились кошки; шкура то ли лысого медведя, то ли волосатого мамонта, что пережила не один апокалипсис… И вполне крепкие башмаки для мальчишки — вместо драных лаптей, которые с благодарностью забрал продавец барахла. Ну да, по купцу товар.
— Сходи купи сухарей да сырных обрезков, — старуха сунула Левиной в руки корзинку и несколько серебристых чешуек, а сама принялась выбирать Дхоку штаны по размеру, что было непросто, учитывая степень его истощения и длину ног.
Марьяна Ильинична опасливо оглянулась. Продуктовые прилавки внушали ещё меньше доверия, чем одёжные. Любой инспектор санэпидемстанции забился бы в конвульсиях от острого приступа счастья и ужаса. Да и ценники отсутствовали как класс. Почём нынче сырные обрезки и сухари для магически одарённого пролетариата? Кто бы знал!
Осторожно приблизившись к одному из прилавков, юная пенсионерка присмотрелась к сыру. Сыр влажно присмотрелся в ответ. В отдельной корзине у самого края лежало то, что, судя по виду, ей и требовалось.
— Почём сыр, уважаемая? — осипшим голосом спросила Левина, указывая на подсохшие корочки.
Марьяна Ильинична подняла глаза на дородную продавщицу, готовую подошедшей к прилавку оборванке поддать шваброй — её торговка держала наизготове и, судя по засаленной ручке, в дело пускала регулярно. И на всякий случай на полшага назад шагнула. Хотя при известной сноровке швабру можно и как метательный снаряд использовать. А интуиция подсказывала: у крутобокой продавщицы сноровка была.
— Три ресеха за два сакепела.
Порывшись в мутном озере чужой памяти, Марьяна Ильинична выяснила, что сакепел — это примерно четверть килограмма. Три ресеха за полкило — вроде недорого. Но есть ли у неё эти самые ресехи? На ладони лежало одиннадцать чешуек. Это ресехи или нет?
Оказалось, что да.
— Вы простите, но… может, отдадите четыре сакепела за пять ресехов? У нас… — Левина тяжело вздохнула и честно добавила: — совсем бедственное положение.
Продавщица неожиданно смягчилась, и даже швабру стала держать уже не так воинственно. Марьяна Ильинична торговаться умела. Но не в духе «почём ваши гнилые помидоры?», а вежливо и обходительно. Самой пару раз довелось за прилавком постоять одним летом, и она прекрасно понимала, насколько это тяжелый труд.
— Ой, да бери, — махнула рукой продавщица и щедро отсыпала засохших сырных обрезков в протянутую корзинку.
Судя по весу, получилось куда больше килограмма, и Левина благодарно улыбнулась. А щекастая торговка внезапно достала из-под полы румяный пирожок и протянула тощей покупательнице.
— На! А то глазищи одни. Это чтоб воровать не вздумала… — строго наказала женщина, а потом вдруг грустно добавила: — А то руку-то отсекут, совсем тогда загнёшься. Ну всё, пошла, нечего мне покупателей отпугивать.
Левина взяла пирожок, понимающе кивнула и отпрянула.
— Благодарю!
Соблазн вцепиться в пирожок, как собака в котлету, юная пенсионерка подавила. Положила в корзину, чтобы потом на три части разделить. Сухарями торговали рядом, и возле пекарского прилавка витал такой одурманивающий запах свежей выпечки, что даже перебивал помойный дух. Так бы и стояла. Но народ уже собирался — расхватывал исходящие паром дорогие калачи и бруски серого хлеба подешевле.
— Прошу прощения, а в какую цену сухари? — Марьяна Ильинична постаралась поправить капор так, чтобы скрыть прорехи.
С лапсердаком такой номер бы не прошёл, и Левина застеснялась своего вида и неуместности.
— А какие потребны? — басом спросил торговец, рослый кучерявый мужик лет сорока.
— Самые дешёвые, — робко ответила Левина, давя на жалость.
Но то ли жалость у торговца была не слишком гуттаперчевая, то ли севший голос юной пенсионерки не тронул, но он лишь сурово зыркнул тёмными глазами и сказал:
— Дёшево в конце дня. А утром — по два ресеха за мешок.
Слово-то какое громкое — мешок. По факту это оказались мешочки из дерюги, каждый весом килограмма по два хорошо если. Расплатившись за три, Марьяна Ильинична с довольным видом вернулась к Дукуне и Дхоку.
— Это всё? — посмотрела старуха на три мешка сухарей и обрезки сыра. — Это сколько ты заплатила?
— Пять ресехов за сыр и шесть — за сухари… — растерялась Левина.
— Балбеска! А ну показывай, у кого сухари брала! — сурово потребовала целительница, притопнув ногой.
Пришлось показывать. Старуха впилась взглядом в статного торговца и вдруг как запричитает:
— Бесстыжая ты морда! Охальник! Сироту обманул! Обдурил, обхитрил…
Очередь к прилавку навострила уши, а юная пенсионерка смутилась, но обманутую сироту всё-таки изобразила.
— По два ресеха за мешок? А чего не по три? Воспользовался тем, что девка
