Через пару часов он должен снова зайти к врачу, потому что доктор хочет сменить ему повязку и посмотреть, как там его рука. Так что он встает и с трудом одевается; мешает гипс, который по форме и размеру напоминает Шону изогнутый слоновий пенис. Вообще-то гипс совершенно не похож на пенис слона. Шон надевает фуфайку, у которой мать отрезала один рукав. Экономка спрашивает его, не хочет ли он позавтракать, и он отвечает: «Конечно, сделайте французские гренки». Она жарит гренки, а он их не ест. Он никогда не завтракает и удивляется, как она этого до сих пор не заметила. Экономка пытается завести с ним разговор о его руке, и он съедает немного, чтобы не пришлось беседовать. Спускаясь на лифте в вестибюль первого этажа, он нажимает кнопку с надписью «Такси». К тому моменту когда он оказывается внизу, швейцар уже поймал для него такси. Шон садится.
Таксист — белый, невысокого роста, и его огромное пузо упирается в руль. В салоне стоит неестественный запах освежителя воздуха, а еще пахнет шоколадом, как внутри мешка с конфетами, который носят с собой на Хэллоуин. Шон понимает, откуда этот запах: на переднем сиденье стоит большая коробка с конфетами: «Тутси Роллз», леденцы, пакетики «Эм энд Эмз», крохотные «Три мушкетера».
Таксист, которого, как указано в его лицензии, зовут Теодором Римби, сияет широкой редкозубой улыбкой. На фотографии на нем галстук-бабочка. У него густые усы, а на щеках ямочки. Он и сейчас при галстуке-бабочке, а еще у него большая широкая борода. В машине холодно — обогреватель отключен.
Шон говорит Теодору адрес.
— Нет проблем. Едете показаться доктору, да? Наверно, из-за руки? Я не мог не заметить: у вас такой огромный гипс.
— Да-да.
На Шона догадливость таксиста не производит особого впечатления. Тем более он же назвал адрес больницы «Ленокс-хилл».
— Я сам недавно лежал в больнице. У меня случился инфаркт, и, скажу вам, я перепугался. Но я поскорее вернулся на такси, понимаете, нужно было возвращаться. — Теодор запускает толстую лапу в коробку с конфетами. — Не хотите угоститься? У меня здесь много всего.
— Спасибо, не хочу.
— Они все в обертках, не беспокойтесь.
— Спасибо, не надо.
— Ну, ничего страшного. Когда-то и я был придирчив и разборчив в еде, — Шон щурится, услышав такую характеристику, — а потом, конечно, я повзрослел и стал совсем другим. — Теодор разражается громким хриплым смехом; так скрипит выдвижная площадка автобуса, когда нужно въехать инвалиду на коляске. — Да, но я всегда любил конфеты, да и все остальные, как мне кажется, их обожают. Поэтому я и держу их в машине. Помогает завязать разговор.
Шон сидит молча, а потом немного раздраженно произносит:
— Меня не особенно тянет на разговоры.
Ни капли не расстроившись, Теодор продолжает:
— Ну, это тоже нормально. Знаю, все вокруг считают, что таксист должен молчать и что, понимаете ли, тот, кто болтает без остановки, не получит хороших чаевых, но обычно чаевые все равно дают, если, конечно, ты не ляпнешь что-нибудь такое, что как следует выведет пассажира из себя, или что-нибудь в таком роде.
А большинству хочется поговорить. Им не хватает собеседников. Чего мне только не рассказывают. Но все же бывает, что кто-нибудь да разозлится. Был вот один тип, которому я говорил, что я в тот момент думал о женщинах. Знаете, какие три С входят в обязанности женщины?
Шон молчит.
— Готовка, уборка и деторождение![30] —Таксист снова хохочет; с таким звуком заводятся тяжелые механизмы. — Конечно, слышала бы это моя жена, она бы, знаете ли, закатила страшный скандал, но ведь это же правда.
Шон, сидя на заднем сиденье, думает о Саре и о больнице. Он представляет, как Сара забеременеет и станет огромной, и грудь у нее отяжелеет и будет еще больше, чем сейчас, поднимется под самое горло. Сара будет такая отекшая, малоподвижная из-за набранного веса, а ее бедра, сейчас по-мальчишески узкие, красивые, как у супермодели, расплывутся и станут почти такими, как у красавиц на старинных картинах. Как у Мэрилин Монро, которая никогда Шону не казалась особенно привлекательной. И никак не более симпатичной, чем любая фотомодель в купальнике, которых он рассматривает в журнале «Спортс иллюстрейтед».
— Ты женат?
Шону никак не приходит в голову, что ответить.
— Нет.
— А девушка у тебя есть?
— Да.
— Никогда не женись. Оно того не стоит. Наверно, я уже рискую из-за своей болтовни остаться без чаевых. Ну ладно. Вы беседовать не желаете, да мы уже почти и приехали.
Шон смотрит в зеркальце заднего вида и видит усталые глаза Теодора, и коробку с конфетами, в которую тот снова запускает руку.
— Почему же вы тогда женились?
— Я-то? — удивляется Теодор. — Ну, понимаете ли, они же умеют обхитрить. И мы их любим. Ну, то есть я свою любил.
— Любили? А сейчас?
— Она умерла пару месяцев назад, упокой Господь ее душу. А я, конечно, был рад повидаться с дочками. Они приехали на похороны. Одна из девочек, Эмили, беременна, представляете? Я скоро стану дедушкой. Я все стараюсь зазвать ее к себе в гости, но все же так заняты. Она живет в Сент-Луисе. Говорит, что хватит мне работать таксистом, а мне нравится. Честный труд. Мне кажется, что все стали бояться после того фильма, «Таксист». Там этот, Роберт Де Ниро, он правда классный. Но ведь он псих, да? В жизни все не так. Ты смотрел этот фильм?
— Нет.
— Ну и не смотри. Пять тридцать с тебя.
56
Белый Майк садится в поезд на Пятьдесят первой улице. В вагоне оказывается всего одно свободное место. Он едет далеко, на Кони-Айленд, просто для того, чтобы куда-нибудь выбраться. Со звонками клиентов он разберется позже. А сейчас еще рано. Белый Майк занимает свободное место, поправляет пальто на плечах, старается поместиться между другими пассажирами. На следующей остановке входит пожилая женщина, седая, в синем пальто и с сумкой; она цепляется за поручень посередине вагона, прямо перед Белым Майком. Такая проблема ему уже знакома. Он никогда не может решить, уступать место старушкам или нет. Куда вообще ездят старушки на поезде, в одиночку? Незачем им разъезжать на поездах одним. Белый Майк вздыхает, встает, покашливает и жестом указывает пожилой женщине, что она может сесть. Она этого не замечает, видят только другие пассажиры. Он трогает пожилую женщину за плечо и указывает на сиденье, и тогда она кивает, улыбается и садится, ставит сумку между ног. Белый Майк проходит в следующий вагон и прислоняется к дверям.
Кони-Айленд — последняя остановка. «Час езды, и ты как будто в другой стране», — думает Белый Майк, выходя из поезда. Все здесь окутано серой зимней сыростью, а холод чувствуется даже через пальто. Белый Майк идет, высоко подняв голову: разглядывает скелеты американских горок и выцветшие рекламные щиты. Кругом ни души, и Белому Майку приходит в голову, что в таком месте легко можно похищать людей. Здесь чувствуется дух старого Нью-Йорка. Белый Майк читал «Регтайм», и ему понравились описания того, как все приходит в упадок, а еще пляжа и детей, играющих и гуляющих на деревянном настиле. Он даже посоветовал Молли прочитать эту книгу. Детей сейчас нет. Кроме Белого Майка здесь ходит только человек, которого Майк принимает за трансвестита-проститутку, хотя он в этом не уверен. Проституток ему видеть случалось, но таких высоких и широкоплечих он, кажется, еще не встречал. Белый Майк идет дальше; наконец он приходит к залу игровых автоматов, расположенному на деревянном настиле. Он слышит чириканье виртуальных взрывов, доносящихся из электронных автоматов. Шумно катятся по деревянной дорожке в кегельбане шары. Он заходит.
В темном углу — игровой автомат побольше. Перед ним большая сенсорная площадка, на которой стоит небольшого роста парень-латиноамериканец в майке и парашютных штанах. Его куртка лежит на полу, немного в стороне. Игра называется «Танцевальная революция». Белый Майк наблюдает: автомат отсчитывает от трех до одного, и игра начинается. В неистовом ритме начинает играть самба в стиле техно, а на экране двигаются стрелки. Парень на площадке делает шаги в направлении, указанном стрелками, в такт музыке. Но темп слишком быстрый, и он пропускает шаги или делает их не в ту сторону. При каждой ошибке автомат бибикает, а парень начинает ржать. Но его компания не смеется, и он вскоре прекращает танец. Белый Майк наблюдает, осмотрительно держась чуть поодаль. Парень сходит с площадки, воздевая руки: слишком уж здесь быстрая музыка. Он хватает куртку и отходит в сторону. Очень скоро время игры истекает, и автомат требует опустить еще семьдесят пять центов. Чернокожий парень ростом повыше, в темной вязаной шапке, встает на площадку и опускает в щель монеты. Он снимает куртку и бросает ее на пол. Черная фуфайка слегка натянута на широких плечах парня. Он кажется сильным. На шее у него висит крест на золотой цепочке, и Белый Майк не уверен, настоящие ли камни в кресте, но готов поспорить, что нет.
