В одно утро Гайне, распеленав хозяйского ребенка, шумно забавляла его. Она бросалась на него с размаха и припав к его жирной шейке, громко лаяла на него и щекотала поцелуями. Мальчик заливался от хохота, рвал ее за волосы, и Ита, забыв обо всем на свете, наслаждалась его счастьем. Вдруг отворилась дверь, и громкие незнакомые шаги с особенным пристукиванием раздались в комнате. Ита быстро и с безотчетным беспокойством обернулась и увидела пред собой неизвестную ей женщину.
– Здравствуйте, – произнесла та равнодушным голосом, оглядывая комнату, – я принесла вам скверную новость. Пугаться только еще незачем.
Ита сделала к ней шаг, пристально всмотрелась ей в лицо и спросила дрожащим голосом:
– Что случилось? Я вас совсем не знаю.
Она стояла без кровинки в лице и чувствовала, как у нее тихо дрожали ноги. Мальчик поднял крик, и лицо его, только что безмерно радостное, выражало теперь полное недовольство жизнью. Гайне машинально взяла его на руки и дала ему грудь, чтобы он перестал мешать.
– Меня к вам Эстер послала, – безучастно произнесла пришедшая, – ваш ребенок ночью заболел и с утра не берет молока. Пугаться вам еще не зачем. Я посоветовала обложить его шею свиным салом, чтобы разогреть горло. Но Эстер не послушалась меня… Теперь ему, конечно, хуже, но все еще пугаться не нужно. Мой два года тому назад был опаснее болен, но я не пугалась, и он выздоровел.
От страха и этого деревянного, безучастного голоса у Иты стало мутиться в голове. Она присела, обливаясь потом, и все лицо ее покрылось морщинами.
– Что же будет? – спросила она, наконец, сообразив и отдаваясь минутной вере в слова женщины. – Что мне нужно делать?
У незнакомки совсем одеревенело лицо, и в каждой его черточке теперь можно было прочесть: бояться ничего не нужно. У Иты лихорадочно работала голова, но чувствами она была еще далека от серьезности минуты. В этот миг все ее инстинкты спали, и она испытывала только досаду против ребенка за то, что он заболел и мешает ей спокойно жить. Мальчик заснул на ее руках, и голова его двигалась вместе с дыханием Гайне. Женщина постояла еще несколько минут и потом спросила:
– Вы пойдете к ребенку? Бояться, конечно, нечего, но нельзя знать, что может случиться. Сезон начался, и детей косит, как траву.
Она сделала движение, как бы собираясь уйти. Гайне встрепенулась и поднялась, все укачивая ребенка. Она бесцельно прошлась по комнате и, продолжая думать о своем мальчике, понемногу начала поддаваться ужасу.
– Подождите, – наконец, произнесла она, – я сейчас пойду с вами.
Женщина покорно села и стала рассказывать, как это случилось. Рассказывать было немного, но она ухитрилась раз двадцать вставить, что бояться нечего, и для Иты это, наконец, сделалось столь ужасным, что она готова была убежать от нее. Устроив кое-как ребенка и прикачав его, она оборвала женщину на полуслове и пошла к барыне взять позволение отлучиться. С барыней у нее вышли большие неприятности, когда та узнала, что у Иты заболел ребенок. Барыня готова была перенести еще сотню скандалов от Михеля, но никак не понимала и не хотела согласиться, чтобы Гайне пошла проведать своего мальчика.
– Нет, нет, – упорствовала она, возражая Ите, – я не могу вас отпустить, и вы сами не должны этого желать. Я вас считала порядочной женщиной, а вы оказываетесь хуже Бог знает кого. Я вас вытащила из грязи и сделала человеком, а вы, вместо благодарности, хотите погубить моего ребенка. Мальчик ваш не выздоровеет от того, пойдете или не пойдете к нему. Пусть Михель отвезет его в больницу. Я дам вам несколько рублей не в счет. Вам же к нему незачем касаться. У него наверно скверная болезнь, и вы заразите моего. Разве мой вам не дорог?
– Делайте со мной, что хотите, – настаивала Гайне, – но я не могу, я умру от беспокойства. Я должна пойти. Мне мой ребенок так же дорог, как вам ваш.
Она начала плакать, стараясь словами растрогать барыню.
– Поставьте себя на мое место. Я должна увидеть своего ребенка. Я с ума сойду. Вы должны меня отпустить, вы должны гнать меня, чтобы я пошла. Я хоть и бедная женщина, но я тоже мать, и кровь пролила над ним.
– Пролили кровь, – насмешливо произнесла барыня, – животное тоже проливает. Подумаешь, ваша кровь! А вот сколько раз вы меня уверяли, что мой ребенок вам дороже жизни. Вы ведь клялись в этом?
– Я вас не обманывала, – тихо ответила Гайне, – я люблю вашего мальчика, это правда. Но и свой мне дорог. Только отпустите меня к нему. Я клянусь, что не дотронусь до него. Но я должна пойти. Верьте мне, что я не могу иначе. Я буду беречься, клянусь вам. Может быть, ему совсем не так плохо. Пока он только груди не берет. Отпустите меня.
Она еще долго спорила. Барыня дошла до того, что стала угрожать не пустить ее силой, говорила, что даст знать полиции, но чем больше она волновалась, тем Ита становилась непреклонней. Она все твердила и клялась, что будет беречься, не притронется к своему ребенку, и что немедленно отправить ребенка вместе с Эстер в больницу. Барыня, наконец, уступила, но пригрозила ей немилостью в будущем. Ита с радостью поблагодарила ее за разрешение, взяла у нее три рубля и, захватив под шаль узелок, отправилась со ждавшей женщиной к Эстер. Раньше всего ей хотелось отыскать Михеля чтобы не быть беспомощной, но там, где он обыкновенно бывал, его уже не было в этот час, и она только напрасно потеряла время. Она покорилась и решила все устроить сама. Когда она пришла к Эстер, ее встретил старший мальчик, и на вопрос Иты о ребенке он, как взрослый, махнул рукой и сказал, что нехорошо. Гайне с трепетом вошла в комнату. Страх за жизнь мальчика удесятерил ее любовь к нему. Ребенок лежал в кровати, а подле него сидела Эстер, опустив голову. Ита, не подходя близко, молча бросила взгляд на ребенка, но сейчас же не выдержала и подбежала к нему. Тяжелым безучастным взглядом он, в свою очередь, осмотрел ее и, как ей показалось, с укором, вздрагивая, отвернулся, тяжело дыша. Гайне всплеснула руками. На миг промелькнул он перед ней здоровый, румяный, гладенький – такой, каким он был, когда она впервые пошла с ним к Розе, и все ее горе, и вся ее вина вдруг осветилась во всей правде. Перед ней лежал высохший мальчик с непомерно длинными руками и ногами, синеватый, с заостренными чертами, – странный маленький старичок, похожий на уродцев, сохраненных в спирте. Эстер, увидев Гайне, кивнула ей головой и наклонилась к ребенку. Мальчик потянулся к ней своими длинными руками. Ита застыла в положении, ожидая, и каждый слабый, как бы осмысленный стон ребенка, устроившегося на руках Эстер, терзал ее.
– Я думаю, – произнесла Эстер своим густым, неприятным голосом, – что это пройдет. Ночью ему, кажется, было гораздо хуже. Только жар его меня беспокоит. Посмотрите-ка.
Ита притронулась к его лбу рукой и сейчас же поцеловала его
– Он горит, – ответила Гайне, – и совсем посинел. Боже мой, хоть бы Михель был у меня под рукой. Вот что, милая Эстер, лучше всего будет отдать его в больницу. Как вы думаете? Там и другой присмотр будет за ним, не правда ли? Конечно, если бы у вас не было своих детей.
– Это верно, и я рада, что вы сами поняли. Я боюсь. Нужно сейчас же поехать с ним. Вы взяли с собой денег?
– Взяла, Эстер. Но в больнице его ведь нельзя одного оставить. Если бы, милая Эстер, вы были так добры…
Эстер села и подозрительно посмотрела на нее
– Да, да, добры, – подтвердила Гайне. – Только доброта теперь ваша нужна. Ребенок ведь к вам привык, теперь вы ему мать, а не я. Верьте, я бы с радостью, что я говорю с радостью, со счастьем, с благодарностью осталась с ним в больнице, но он ведь меня не захочет признать. Я все хорошо знаю; знаю, что у вас муж есть, дети, хозяйство, но я заплачу вам, Эстер, одного шага вашего я даром не попрошу. Вы должны остаться с ним в больнице.
– Этого, Ита, я не могу сделать. Хоть какие деньги давайте, я откажусь. У меня, Ита, муж, который тяжело работает. У меня дети. Нет, Ита, вот этого я уже не могу сделать.
– Но я ведь прошу, Эстер, я умоляю. Я только умоляю, Эстер, и ничего больше. Имею ли я право требовать? Вы ведь, Эстер, не можете быть недовольны мной. Чего я для вас ни делала. Я о вас, Эстер, больше, чем о себе заботилась. Вы можете подтвердить сами, как я к вам относилась. Прошу вас – не меня, так его пожалейте.
Ита продолжала умолять ее и плакала, и льстила, но та все отговаривалась, ссылаясь на семью свою. Незаметно Эстер стала разгорячаться и, не вытерпев, наконец, принялась ругаться.
– Если вы несчастны, – кричала она, – то не нужно было отдавать своего мальчика такой счастливой женщине, какой я была до знакомства с вами. Вы нарочно отдали его мне, чтобы расстроить мою счастливую жизнь. Я это отлично поняла с первого же раза, когда вас увидела. Тогда я еще сказала себе, что эта женщина принесет мни несчастье.
Ита не спорила и только с жаром увещевала, взывая к ее добрым чувствам.
Но та не унималась и укоряла ее уже в другом пороке.
