— Десять.
— Лучший кусок оставляй гостю.
— Одиннадцать.
— После еды мой руки.
— Все. А сколько правил вести речь?
— Четыре.
— Перечисли!
— Не кричи, чтобы изо рта не летели брызги... Беседуя с кем-либо, не гляди в сторону... Не говори «ты», «я», а говори «вы» и «мы»... Не размахивай руками.
— Отлично. А сколько правил при пешем хождении?
— Восемь.
— Перечисли!
— Шагай, не возносясь гордыней... Не дави тварей... Не гляди по сторонам... Не скачи с камня на камень... Не сходи с дороги... Не следи ни за кем... Не обгоняй старшего... Если идешь со спутником, не заставляй его ждать тебя.
— А сколько правил в торговле?
— Три... Говори мягко... Пробуй немногое... Взятое возвращай.
— А скажи, сколько правил беседы с беем?
— Пять.
— Перечисли!
— Не уходи прежде времени... Всех старших приветствуй по отдельности... Сиди поодаль... Много не говори... Не давай советов...
Керим Челеби обернулся к ахи-баба.
— Что скажете? Испытывать дальше?
Ахи-баба предоставил решение собравшимся.
— Достоин!
— Годится!
— Воспитан!
— Не подвел своего наставника, молодец.
Керим Челеби покрыл руку Мелик-бея платком. Братья в пути положили на платок свои ладони.
— Эй, сын! — начал последнее наставление Керим Челеби.— Будь почтителен, дабы тебя почтили. Да будет слово твое весомо, дабы тебя слушали. Отныне и впредь не пить тебе вина, не играть в кости, не доносить, не зазнаваться, не наговаривать. Ты не должен завидовать, держать в сердце ненависть, угнетать других. Но всего постыднее — лгать, отрекаться от слова, порочить честь. Ты должен идти по пути с чистыми от греха руками. Да не будешь ты скрягой! О воровстве и помыслить не смей! Блюди честь пояса, коим опояшут тебя. Станешь мужем меча, помни: «Нет храбрее джигита, чем Али, и нет острее меча, чем меч пророка!» Старайся достигнуть их ступеней! Встань!
Мелик-бей, слушавший наставление с опущенной головой, встал. Керим Челеби спросил собравшихся:
— Ну как, опояшем, собратья? Заслужил?
— Заслужил.
— Годится.
— Опоясать.
Керим Челеби взял пояс ахи, вытянув губы, подул на него. Прочел молитву. Обмотал Мелик-бея поясом и завязал тремя узлами. Трижды поцеловав палаш ахи, сунул его за пояс вновь обращенному.
— Эй, собратья, восславим тройки, семерки и сорока!
— Аллах! Аллах! Эй, аллах! — разом возгласил ахи.— Голова обнажена, грудь вместо щита. Меч сверкающий остер! Эй, аллах! Это поле — поле брани, по убитым здесь не плачут. Мы идем путем аллаха, отступать назад нельзя!
Эй, аллах! Голову с радостью сложим за ахи-баба! Кто из наших погиб за аллаха единого, за верность пути, за достоинство воина, тот пал за веру и место его в раю! Кто жив остался — любовь и слава ему! Эй, аллах! На путь наш вступил ахи Мелик-бей, да будет уместно старанье его!
— Аминь!
— Пусть достигнет он цели своей!
— Аминь!
— Да будет он верной опорой старцам, постигшим истину!
— Аминь!
— Да сопутствует ему удача!
— Аминь!
— Да вознесется слава его!
— Аминь!
— Возгласим, пусть застонут земля и небо!
— Ху-у-у!
— Восславим дыхание истины!
— Ху-у-у-у-у!
— Восславим предначертание!
— Ху-у-у-у-у!
— Помолимся Мухаммеду! — возгласил Керим Челеби. Глянул в сторону ворот и вдруг подскочил:
— Эх-ма!
Старейшины сначала опешили, потом загалдели.
— Тьфу, чтоб тебе провалиться!
— Все собрание испортил!
— Я ведь говорил, что Керим Челеби — мулла! Разве может он быть наставником в пути?
Круг распался. Игра в ахи, которую устроили сёгютские мальчишки — самому старшему из них было пятнадцать лет,— сразу расстроилась. Девятилетний Мелик-бей, прикусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, растерянно стоял посредине двора с огромным, чуть ли не с него ростом, палашом ахи за поясом.
Керим Челеби отодрал привязанную бороду из черной овечьей шкуры и присел на корточки перед большой овчаркой, которая вбежала во двор и, увидев толпу ребят, не смела двинуться дальше.
— Что с тобой, Алаш? Что это?
Собака была вся в крови. Высунув язык, она часто дышала — должно быть, прибежала издалека.
— Ну, что, разве я не говорил? Поганый пес рвет овечек. Что ты теперь скажешь, Керим Челеби? — смеялся сын известного в Сёгюте каменщика Хачика, хлопая себя по коленям от восторга.
Керим быстро обернулся.
— Разве собака овцу задрала, гяурский сын?
— Не волка ведь!
Громкий голос Орхана, сына Осман-бея,— это он был одет, как ахи-баба,— перекрыл шум:
— Шкура моя! — Он выпрямился на помосте, подняв руку.— Волчья шкура моя!
На широком, ухоженном, чистом дворе предводительницы сестер Рума в уделе Битинья, матери Керима Челеби — Баджибей воцарилось молчание. Сёгютские мальчишки, наряженные для игры в ахи, на мгновение замерли, а придя в себя, стали срывать самодельние бороды и усы. По обычаю, хозяева скота награждали тех, кто приносил волчью шкуру. На эти деньги у бродячих торговцев можно было купить сластей, о которых ребята давно мечтали, а то и ножик, зеркальце, платок, пояс, шапку и даже маленький тюрбан.
— Эге-ге-гей! Давай, давай!
— Ой, мамочка, ой!
Шум перекрыл голос дяди Орхана Бай Ходжи:
— Дудки, племянник! Шкура достанется тому, кто первый положит на нее руку. Таков обычай огузов...
Мальчишки заметались и, на ходу срывая с себя потешные одежды, бросились к воротам.
Бай Ходжа был высок ростом. Подобрав полы длинного кафтана, он вырвался вперед. Орхан никак не мог освободиться от шубы али-баба.
Увидев, что дядя выскочил на улицу, схватил за рукав Керима, уже готового пуститься вслед.
— Оставь! Пусть себе бежит... И не волнуйся, шкура ему же равно не достанется.
— Да она у него в руках...
— Не выйдет...— Орхан раздевался уже без спешки.— Все кони на пожне, в Сёгюте ни одного нет, кроме двух для гонцов...
— Разве Бай Ходжа не знает? Небось к вам побежал...
— Пусть бежит. Пока отец не прикажет, Дели Балта никому коня не даст.— Он бросил на землю шубу и палаш ахи, направился к воротам.— Если уж кто возьмет, так только ты...
— Говоришь, Бай Ходже не даст, а мне и подавно.
На улице творилось светопреставление. Мальчишки в длинных до пят джуббе, выскочив со двора, налетели на девушек, возвращавшихся с водой от колодца, опрокинули несколько кувшинов.
— Силы небесные!..
— Кто это, сестра?
— Муллы!
— Разве муллы бегают, как телята от слепней?
— Какие муллы? Я узнала сынка каменщика!
— Кувшин мой опрокинул, паршивец Бай Ходжа!
— Чтоб у него ноги переломились, поганый монгол...
Аслыхан, дочь оружничего Каплана Чавуша, встала перед Керимом Челеби и Орханом, преградив им дорогу.
— Значит, застукала вас тетушка Баджибей?.. Так вам и надо! Может, станете теперь и нас брать, когда в ахи играете.
— Прочь с дороги! Никто нас не застукал!
— Чего же вы разлетелись, как пчелы от дыма? Небось тетушка Баджибей кнутом вас хорошенько отделала.— Аслыхан, прищурив огромные черные глаза, презрительно оглядела Керима Челеби с головы до ног.— Ладно уж, этим-то игра подходит...— Она кивнула в сторону пробежавших мальчиков.— Вырастут, возьмут палаши, ахи станут... А тебе-то что до них, поганый мулла, уткнувший нос в книгу?
— Смотри, девчонка! Сказано, не цепляйся к моим книгам — пристукну!
— Не пристало мулле бить людей, Керим Челеби! Если ты этого до сих пор не знаешь, жаль мне наставника твоего имама Яхши!
Девушки фыркнули. Аслыхан, откинув за спину косички, вызывающе выпятила грудь, обтянутую красной рубашкой. Она была самой красивой девушкой в Сёгюте.
Керим покачал головой, прикусил губу. «Упаси аллах! Ничего не скажешь — красива! Но что за бесстыдство?»
Орхан взял его за руку.
— Не связывайся с девчонками, Керим-ага. Известно, волос долог... Не станем их грехи в глаза им тыкать.
— Ах, Орхан-бей!.. Трудно тебе будет бействовать, коли до сих пор не знаешь, что ум не в волосах.
Девушки закатились от смеха. Керим, не находя слов, разозлился.
— Побойся аллаха, бесстыжая. Горе с тобой всему Сёгюту. Неужто моя мать, ваша предводительница Баджибей, ничему тебя не научила?
— Мы опоясанные ратницы! А ты, Керим Челеби,— позор нашей Баджибей. Где тебе, мулле, знать, чему нас обучают, если ты и слов толковых не подберешь. Значит в голове их у тебя нет, а есть ли в книге за поясом, не знаю.
— Говорю, не трогай мои книги, не то...
Орхан потянул его за собой.
— Помилуй, приятель, шкура уйдет из рук.
Чтоб подавить стыд — за девчонкой ведь осталось последнее слово,— Керим спросил:
— Как же нам взять у Дели Балта лошадь?
— Тебе легко — знают, что не соврешь. Вот что мы сделаем, Керим. Ты влетишь к нам во двор — отец мой сейчас спит. Скажешь Дели Балта, я, мол, гонец, скорей седлай коня!.. Только чтоб меня он не увидел, а то сразу заподозрит, знает, что могу надуть его.
