Быстрее пообедаем, быстрее начнем.
– Игра в дощечки! – радостно сорвался с места младший. Игры интересовали его гораздо больше сестер. Может, когда-нибудь, когда она тоже сможет играть… А пока что из моей малышки плохой партнер по играм.
– А как же поцелуй? – беззлобно рыкнула Сиенна вслед ускакавшему чаду.
– Прости, мам, – он тут же прискакал обратно, чмокнул ее в нос, потом забрался ко мне в кресло, дотянулся до моего лица и мягко мазнул губами по щеке, чтобы снова унестись.
Рикардо тоже поцеловал мать, но сдержанно, и медленно, с достоинством вышел из гостиной и прикрыл за собой двери, заглушая братский вопль:
– Ну что ты копаешься! Дощечки же!
– Мальчики, – усмехнулась Сиенна. – Тебе повезло, что у тебя будет дочь.
– Я рада, что она у меня будет.
– Да, дети это всегда хорошо, а ты умеешь находить с ними язык.
– На самом деле, это просто у тебя очаровательные сыновья, – искренне призналась я. Может, у нас получится нормально поговорить?
Сиенна поставила чашку на пол и поднялась:
– Ты в принципе милая для женщины, не желающей проводить свою пару в последний путь.
А может, и не получится.
Глава 7
Кажется, у нас с ней неконтакт. Вопрос только, почему? Почему Сиенна так остро реагирует на «гибель» моего мужчины, когда у нее есть свой, единственный и любимый?
– Мы уже это обсуждали, – напоминаю я, оставаясь в кресле. Хочется ей возвышаться надо мной – пожалуйста! – Я бы, может, и согласилась на эту церемонию, но только если у меня были доказательства, что он действительно умер.
– Волчий Союз прочесал все побережье.
– Сами верховные старейшины прочесывали? – не удерживаюсь от шпильки.
Взглядом Сиенны можно обжечь, настолько он ядовитый.
– Конечно, не сами. Но у них достаточно ресурсов, чтобы найти его если не в считаные часы, то, по крайней мере, за все эти дни. Они бы его нашли.
– Вот именно, – киваю я. – Они бы уже нашли Рамона, или его части.
Я жесткая, даже жестокая, потому что лицо Сиенны снова искажается от боли. На мгновение, потом она отворачивается и резко шагает к окну.
Плачет? Вряд ли. Скорее, пытается совладать с чувствами. Но она меня не выгнала, мы даже разговариваем и пока не пытаемся вцепиться друг другу в волосы.
Правда, так разговаривать не совсем удобно, мне приходится сесть вполоборота, чтобы не чувствовать себя, как на сеансе у психоаналитика и смотреть на нее.
– Ты им веришь? – интересуюсь, пока волчица не пришла в себя.
– Что? – Сиенна оборачивается. Я права – ни слезинки, просто отрешенность на лице. Она блуждает где-то в собственных мыслях.
– Ты веришь тому, что говорит Волчий Союз? Я думала, что мы вроде как с ними не дружим.
Кажется, такая мысль даже не приходила в голову Сиенне, потому что она растерянно моргает.
– Зачем им врать?
– Незачем, – соглашаюсь я. – Но они в этой истории явно заинтересованные лица.
– Это все не имеет значения. Если бы Рамон выжил, он бы уже с нами связался. Позвонил, отправил бы сообщение, как-то вышел бы на связь.
– Мик считает так же. Но ты его сразу похоронила. Почему?
– Потому что это больно! – рычит Сиенна. – Хоронить любимых.
Мои брови взлетают вверх, сохранять спокойствие, сдерживаться уже не получается.
– Ты любишь Рамона?
– Не будь дурой! Сама утверждала, что он все рассказал. Я говорю про своего нерожденного ребенка. Нашего с ним ребенка. – Ее голос звучит все тише и тише, последнее предложение она вовсе шепчет.
Сюда бы Хелен и Алишу, они, как психологи, точно нашли бы что сказать. Правильные слова. Мне же приходится ступать по тонкому льду чужого горя.
– Ты так справляешься с болью? Хоронишь ее в земле?
– Скорее, внутри себя, – отрезает Сиенна. – Но так проще. Проще забыть…
Она осекается и неистово трет глаза, потому что на них все-таки выступают слезы.
– Получается? – спрашиваю тихо. – Забыть?
– Нет! – это рычание дикого, загнанного в ловушку зверя. Это означает, что Сиенна готова перекинуться в волка. Но она вдруг всхлипывает. – Нет. У меня прекрасный муж. Волшебные сыновья. Но эта боль… Эта боль со мной навсегда. Навсегда.
Ранимость идет Сиенне не меньше образа волевой волчицы. Я будто начинаю ее понимать. Не разделять ее мнения, но понимать – да. Это хороший момент, чтобы расспросить о прошлом Рамона и о их ребенке. Но это как сыпать перец на все еще кровоточащие раны. Это значит, провести ее через всю эту боль заново, и я не решаюсь. Пока я сомневаюсь, упускаю момент: она быстро берет себя в руки.
– Это не отменяет того, что мы должны проводить Рамона. Чтобы он занял свое место рядом с Предками. Чтобы он вознесся, как в свое время сделали они.
– Я не хочу этого. – Не узнаю собственный голос. Он хриплый и какой-то неживой. Приходится выталкивать из себя правду, настоящие чувства, глядя Сиенне в глаза. – Не хочу, чтобы он возносился. Хочу, чтобы вернулся ко мне. Если ты этого не понимаешь, то мы точно с тобой не подружимся.
Поднимаюсь резко, насколько вообще резкость сочетается с приличным сроком беременности, и направляюсь на выход. Больше мне нечего сказать. Я вообще злюсь на себя за то, что затеяла этот разговор. За то, что разбередила и ее, и свои раны. Делиться с ней своими страхами я вовсе не планировала, вот и злилась теперь.
– Венера! – зовет меня Сиенна, когда до двери остается шаг, и я оборачиваюсь. Наверное, больше из вежливости, потому что я искренне хочу отсюда сбежать. – Зачем ты приходила?
Взгляд первой волчицы цепкий, испытывающий: сразу понятно, что ее вопрос от вежливости далек. Ей действительно интересно, зачем я пришла. И я сама себе мысленно напоминаю, зачем. Потому что от того, что я поднимусь в свою комнату, легче не станет. Боль не уменьшится. Я снова буду ждать и страдать. Страдать и ждать. И опять сходить с ума от неизвестности.
