Но я кончаю с Александром! Я сижу на нем, извиваюсь, плавно раскачиваюсь и кончаю. Кончала! Он больше не хочет этого. Так ровно дышит — спит уже. И не хочет меня. Чтобы я была в его руках, поднимающих меня вверх, скользящим движением вниз, по себе, — так, что я верхом пиписьки провожу по самому началу его члена… вниз, на себя, глубоко… Не хочет видеть моего лица, которое — сам ведь мне говорил! — тихое, с чуть приоткрытыми глазами, и зрачки слегка сведены к носу.
Ложь все это! Ложь, что он не хочет! Он испугался?… Ужас, разве можно бояться, когда любишь? Я ни теток, ни мамок, ни бабок не боюсь. Ни милиции… А мне ведь было стыдно. Не страшно, а стыдно. Чуть ли не за ручку, как в детский садик, свела меня мама в милицию… В одной комнате детская деревянная кровать, и в ней грязный ребенок. Орет, весь в соплях. Его-то за что?! Родители, видно, пьяницы. Рядом — столик. За ним — девочка. Учебник «Родная речь». А она в нем фасоны платьев рисовала. Другая комната пустая. Стены только что выбелены. Но так их плохо закрасили, что надписи мальчиков-хулиганчиков просвечивали: «хуй», «гады».
Мать «передала» меня бабе в милицейской форме. О чем та могла говорить со мной? Поставила «птичку» в папку, и все. Тем более что я не произвожу впечатления девушки из «неудачной семьи». А может, моя-то как раз и неудачная! Девочка, со мной в школе училась, у нее мать была дворничиха, отец инвалид, алкаш, сапожник. Но она-то была отличницей. Забитой. Только у доски и отвечала, слова произносила.
Я пообещала милиционерше исправиться. В чем? Разлюбить Александра?! Выругалась матом и вышла из двора. А вряд ли бы Ольга так сделала! Она бы разлюбила, забыла… Но он-то ведь меня за это и любит! Спит он, а не любит.
Что творилось зимой со мной и с Ольгой! Мы будто боялись упустить что-то! В квартире, где мы якобы слушали музыку, мы проснулись в полдень. Домой и не подумали поспешить. В большой комнате сидел мужик в пижаме. С ним мы не ебались. Он нам кофе приготовил, экзотические напитки придумывал, музыку включил. Мы, полуголые, танцевали перед ним, а он, как хореограф, руководил нашим танцем. Был очень популярен фильм с Луи де Фюнесом «Человек-оркестр», вот мы и подражали девочкам из фильма. В ванной мы обнаружили чью-то косметику — «Ланком» — и, усевшись на мягенький кожаный диван, размалевывали себя, пока мужик рассказывал нам истории.
И противно, и интересно было. Про какую-то центровую блядь, ебущуюся с другим мужиком под дирижирование этого вот мужика. Как это он не продирижировал нашей еблей втроем?! Сначала они, мол, просто ебались, потом она сосала ему хуй. А потом — «быстренько, быстренько ее в жопу!» — как точно я запомнила его слова! — «а теперь в ротик, в ротик…» А мы с Ольгой красили глаза. Мужик в пижаме заржал: «Все зубы у нее в дерьме были! Между зубов — дерьмо!» Конец истории заключался в том, что мужик кончил ей в рот, и она, стоя на четвереньках, улыбалась.
Ольга улыбалась, показывая свои кривые передние зубы. Когда она ест, между ними всегда застревают кусочки пищи.
17
Во второй класс меня никто не провожал. А в девятый — провожают. Александр. «Раз обещал…» Я выпустила его вчера. Уже без слез.
Ольга одолжила мне белую блузку. В первый день не обязательно в школьной форме быть. Так что вроде комсомолки — белая кофта, черная юбка. Я не комсомолка. Устав учить было лень, никто не заставлял. Времени перед экзаменами нет, в иняз для карьеры дипа, как юноша на велике у тетки на даче, желания поступать нет.
Вот он стоит рядом со мной в трамвае. Вид защитника. Только попробуй коснись меня кто, он сразу даст в морду. Да даже прикоснуться не успеете! Он предупредит все ваши движения. Предупреждал. Опережал.
Школа на том же канале Грибоедова, что и бывшая моя. Только в другом его конце. Здесь Кировский театр, который так и называют по старинке — Мариинский. Здесь Консерватория, в которую меня так хотели подготовить… Театральная площадь. Выходим на канал «Горя от ума». Я останавливаюсь на углу. Сашка испуганно смотрит на меня. Боится. А вдруг я сейчас разревусь, истерику закачу. Нет, ничего этого не будет. Поэтому мы и ежика не взяли, найденного на дорожке, — за него ведь ответственность нести надо было бы, заботиться о нем, если бы взяли. Но ты ведь меня взял! Ты — пришел ко мне домой, а потом взял меня!
— Школа за углом. Ты уже дальше не иди.
Он выглядывает за угол, улыбается. Я тоже смотрю. Перед школой выстроены рядами первоклашки. Все с цветами и бантами. Некоторые плачут. Родители малышей толпятся на противоположной стороне. Подбегают, успокаивают плачущих, поправляют банты, запихивают в портфели что-то. Яблоки, наверное. Старшеклассники чуть поодаль. Нестройно, кучкой. Вот к ним я сейчас и пойду. Как ни в чем не бывало примкну к рядам — куче — школьников, ровесников?…
— Ну, давай иди, школьница… Гуд лак!
Он целует меня в щеку и подталкивает за угол. И я иду. В школу!
Несколько секунд — и я, ступая с тротуара на мостовую, оказываюсь среди них, своих сверстников. «Девятый Б?» — я уже с одноклассниками. «Медведка!» — Ленька Фролов. Он-то откуда здесь? Ну и вымахал! И так здоровый всегда был, а сейчас, пожалуй, метр восемьдесят. В костюмчике фирменном — труды папаши-скрипача, ездящего в загранку с оркестром. Рядом с ним белобрысый малыш. Фролов тащит меня подальше от одноклассников.
— Это Ромчик — свой парень. Натаха, бабцы — уроды, все в прыщах, недоноски. Ни одного клевого чувака. Все лабухи.[1] Садимся на заднюю парту и шмалим, а?
Не изменился Флер. Так его все в бывшей школе называли. На цветочек он никогда похож не был. План, диски, фирма… Его приятель в пиджаке с очень длинными рукавами, он плюется во все стороны через передние зубы. Думает, наверное, что таким образом он солидней и независимей. Я обвожу взглядом девчонок, у которых, действительно, прыщи — подружек не будет. Придется удовлетвориться компанией этих вот — Тарапунька и Штепсель. Ну, и не надо подружек! Что я им расскажу, чем поделюсь?…
Классной руководительницей становится физичка, и я ее сразу же ненавижу. Мы таки садимся с Флером на последнюю «парту». Парты были в начальных классах — теперь столы. И со всеми на «вы». Хорошо, что первые дни занятия будут не очень серьезными — больше ознакомление с учащимися. Хоть я и готова расплакаться каждые десять минут, атмосфера школы втягивает и отвлекает.
Литературу будет преподавать толстенький дядечка. Историю — пизда с указкой. Нервная и подозрительная. Для английского класс разделяют на две группы, и Флер закатывает скандал, потому что его определяют в другую группу, не со мной. Его переводят. Так вот, английский у нас будет вести Фаина Яковлевна, говорящая по-английски хуже, по-моему, чем я. И все говорят — не говорят — по-английски хуёво. Остальные предметы меня не интересуют.
Тут же — в первый день! — ко мне подлетает то ли пионервожатая, то ли комсомольский предводитель, и сразу с предложением. Причем отказаться и не подумай! «Мы знаем, что вы устраивали культмероприятия в бывшей школе… надо сделать концерт… начало года… заложите фундамент…» — тараторит, как умалишенная. Я вам заложу, бля, фундамент! Я вам взрывчатку под школу заложу. Флера и Ромчика подговорю — они с радостью, только свистни. Так я думаю, но говорю — тематика, мол, нужна. «Без темы я сама могу выступать — сольный концерт H. М.» Она очень рада моей «заинтересованности». Предлагает: «Что же думать? Осень — Пушкин, а?» Я обещаю ей дать план вечера через несколько дней, а сама думаю — пошла ты! На все-то у вас бирки наклеены — на осень — Пушкин, на зиму — Некрасов!
Из школы иду с Флером и Ромчиком. Тоска и гадливость. Ромчик — плевательная машина. Мы с Флером изощряемся в «поливке» одноклассников.
— Флер, достань плана. Я тебе половину денег дам. Побыстрей, а?
Флер достанет. И мы укуримся. В куски.
* * *
Оставь меня в покое, мама! Что ты смотришь на меня жалостливо? Ты добилась своего. Он меня бросил! Я вас ненавижу всех. И в то же время вы мне безразличны. И это даже хуже, чем ненависть. Не говори со мной заискивающим голосом. Не надо мне твоего проклятого «супчика» и «пышных» котлеток. Ненавижу!
В чем я пойду завтра в школу? Неужели передник надену? Школьный, черный, на лямках — передник.
И ты, Александр, защитник. Трус ты! Но я-то — идиотка, — мне что же, пятьдесят лет, он моя лебединая песня?! Почему я решила, что без него и жизни нет? Да кто он такой? Фарцовщик хуев! И в тысячу раз все лучше без него будет. В школу буду ходить. Ходить! а не пропускать. Вот концерт устрою. Я им устрою концерт!.. И в театральную студию буду ходить. Станиславская обещала новый спектакль поставить в этом году. А в прошлогоднем я буду играть Моргану. Люська, которая ее играла, в театральный институт поступила. Буду спускаться по ступенькам в свое болотное царство. В шикарном бархатном платье с декольте: «Я не звезда экрана — волшебница Моргана! Все в царстве уважают могущество мое!» А водяные будут мне подпевать: «Ква-ква-ква-ква, ква-ква! Могущество ее!» Водяной — была моя первая роль в студии Дома пионеров.
