Чужое небо
I
Ангел-хранитель
Он мне шепчет: «Своевольный,Что ты так уныл?Иль о жизни прежней, вольной,Тайно загрустил?
Полно! Разве всплески, речиСумрачных морейСтоят самой краткой встречиС госпожой твоей?
Так ли с сердца бремя сниметГолубой простор,Как она, когда подниметНа тебя свой взор?
Ты волен предаться гневу,Коль она молчит,Но покинуть королевуДля вассала — стыд».
Так и ночью молчаливой,Днем и поутруОн стоит, красноречивый,За свою сестру.
Две розы
Перед воротами ЭдемаДве розы пышно расцвели,Но роза — страстности эмблема,А страстность — детище земли.
Одна так нежно розовеет,Как дева, милым смущена,Другая, пурпурная, рдеет,Огнем любви обожжена.
А обе на Пороге Знанья…Ужель Всевышний так судилИ тайну страстного сгораньяК небесным тайнам приобщил?!
Девушке
Мне не нравится томностьВаших скрещенных рук,И спокойная скромность,И стыдливый испуг.
Героиня романов Тургенева,Вы надменны, нежны и чисты,В вас так много безбурно-осеннегоОт аллеи, где кружат листы.
Никогда ничему не поверите,Прежде чем не сочтете, не смерите,Никогда никуда не пойдете,Коль на карте путей не найдете.
И вам чужд тот безумный охотник,Что, взойдя на нагую скалу,В пьяном счастье, в тоске безотчетнойПрямо в солнце пускает стрелу.
На море
Закат. Как змеи, волны гнутся,Уже без гневных гребешков,Но не бегут они коснутьсяНепобедимых берегов.
И только издали добредшийБурун, поверивший во мглу,Внесется, буйный сумасшедший,На глянцевитую скалу
И лопнет с гиканьем и ревом,Подбросив к небу пенный клок…Но весел в море бирюзовомС латинским парусом челнок;
И загорелый кормчий ловок,Дыша волной растущей мглыИ, от натянутых веревок,Бодрящим запахом смолы.
Сомнение
Вот я один в вечерний тихий час,Я буду думать лишь о вас, о вас,
Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,И вновь душа пьяна и смятена.
Я брошусь на скрипучую кровать,Подушка жжет… нет, мне не спать, а ждать.
И крадучись я подойду к окну,На дымный луг взгляну и на луну,
Вон там, у клумб, вы мне сказали «да»,О это «да» со мною навсегда.
И вдруг сознанье бросит мне в ответ,Что вас, покорной, не было и нет,
Что ваше «да», ваш трепет, у сосныВаш поцелуй — лишь бред весны и сны.
Сон. Утренняя болтовня
Вы сегодня так красивы,Что вы видели во сне?— Берег, ивыПри луне. —
А еще? К ночному склонуНе приходят, не любя.— ДездемонуИ себя. —
Вы глядите так несмело:Кто там был за купой ив?— Был Отелло,Он красив. —
Был ли он вас двух достоин?Был ли он как лунный свет?— Да, он воинИ поэт.
О какой же пел он нынеНеоткрытой красоте?— О пустынеИ мечте.
И вы слушали влюбленно,Нежной грусти не тая?— Дездемона,Но не я. —
Отрывок («Христос сказал: убогие блаженны…»)
Христос сказал: «Убогие блаженны,Завиден рок слепцов, калек и нищих,Я их возьму в надзвёздные селенья,Я сделаю их рыцарями небаИ назову славнейшими из славных…»Пусть! Я приму! Но как же те, другие,Чьей мыслью мы теперь живём и дышим,Чьи имена звучат нам, как призывы?Искупят чем они свое величье,Как им заплатит воля равновесья?Иль Беатриче стала проституткой,Глухонемым — великий Вольфганг ГётеИ Байрон — площадным шутом… о ужас!
Тот другой
Я жду, исполненный укоров:Но не веселую женуДля задушевных разговоровО том, что было в старину.
И не любовницу: мне скученПрерывный шепот, томный взгляд, —И к упоеньям я приучен,И к мукам горше во стократ.
Я жду товарища, от БогаВ веках дарованного мнеЗа то, что я томился многоПо вышине и тишине.
И как преступен он, суровый,Коль вечность променял на час,Принявши дерзко за оковыМечты, связующие нас.
Вечное
Я в коридоре дней сомкнутых,Где даже небо тяжкий гнет,Смотрю в века, живу в минутах,Но жду Субботы из Суббот;
Конца тревогам и удачам,Слепым блужданиям души…О день, когда я буду зрячимИ странно знающим, спеши!
Я душу обрету иную,Все, что дразнило, уловя.Благословлю я золотуюДорогу к солнцу от червя.
И тот, кто шел со мною рядомВ громах и кроткой тишине, —Кто был жесток к моим усладамИ ясно милостив к вине;
Учил молчать, учил бороться,Всей древней мудрости земли, —Положит посох, обернетсяИ скажет просто: «мы пришли».
Константинополь
Еще близ порта орали хоромМатросы, требуя вина,А над Стамбулом и над БосфоромСверкнула полная луна.
Сегодня ночью на дно заливаШвырнут неверную жену,Жену, что слишком была красиваИ походила на луну.
Она любила свои мечтанья,Беседку в чаще камыша,Старух гадальщиц, и их гаданья,И все, что не любил паша.
Отец печален, но понимаетИ шепчет мужу: «что ж, пора?»Но глаз упрямых не поднимает,Мечтает младшая сестра:
— Так много, много в глухих заливахЛежит любовников других,Сплетенных, томных и молчаливых…Какое счастье быть средь них!
Современность
Я закрыл Илиаду и сел у окна,На губах трепетало последнее слово,Что-то ярко светило — фонарь иль луна,И медлительно двигалась тень часового.
Я так часто бросал испытующий взорИ так много встречал отвечающих взоров,Одиссеев во мгле пароходных контор,Агамемнонов между трактирных маркеров.
Так, в далекой Сибири, где плачет пурга,Застывают в серебряных льдах мастодонты,Их глухая тоска там колышет снега,Красной кровью — ведь их — зажжены горизонты.
Я печален от книги, томлюсь от луны,Может быть, мне совсем и не надо героя,Вот идут по аллее, так странно нежны,Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
Сонет («Я верно болен: на сердце туман…»)
Я верно болен: на сердце туман,Мне скучно все, и люди, и рассказы,Мне снятся королевские алмазыИ весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман),Мой предок был татарин косоглазый,Свирепый гунн… я веяньем заразы,Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены —Вот океан весь в клочьях белой пены,Закатным солнцем залитый гранит,
И город с голубыми куполами,С цветущими жасминными садами,Мы дрались там… Ах, да! я был убит.
Однажды вечером
