за ним последовал и Веселов.
Оленев не трогался с места, вцепившись пальцами в спинку кровати. Бесшумно передвигались сёстры, отключая аппаратуру, раскладывая по столикам шприцы и лекарства. Грачёва накрыли простынёй с головой, но Юра тотчас отбросил её. У Грачёва было спокойное выражение лица, и только уголки губ напряжены, будто он собирался сказать что—то резкое.
— 48 —
В палату зашла женщина в белом халате, с фонендоскопом на шее — жена Грачёва, тоже врач. Она молча села на стул рядом с кроватью мужа, провела ладонью по небритой щеке и тихо сказала:
— Всё хорошо, Матюша. Ты поспи, я подожду.
— Он не умер, это анабиоз.
— Я знаю. Я читала его записи.
— Вы верите?
— Конечно. Он ни разу меня не обманывал.
— Извините, я скоро приду. Я не оставлю Матвея Степановича.
— Я знаю. Идите, Юрочка, я посижу.
В коридоре его ждал Веселов.
— Дай закурить.
— Сейчас нам дадут. И закурить, и прикурить, и по шеям. Света белого не взвидим, — вздохнул Юра, протягивая пачку сигарет.
В ординаторской шумела разноголосица. Как всегда, выделялся властный голос Марии Николаевны. Слов не разобрать, но чувствовалось, что атмосфера накалена.
— Пять лет расстрела через повешение, — плоско пошутил Володька, — Ну ладно я: с шутов и дураков и спроса нет, с меня и взятки гладки. Но ты—то что встрял, тихушник? Сидел десять лет, мусолил книжки, в халат помалкивал, а тут — на тебе! Вызверился, бросился, аки лев рыкающий!
Оленев приобнял его.
— Пойдём, что ли?
— Знаешь что, пескарь премудрый? Я иду первым и принимаю основную клизму на себя. Как только у них иссякнет критическая касторка, так и ты явишься.
— Нет, идём вместе.
— Не дури, — Веселов натянул колпачок на глаза другу, — Зайди лучше в соседнюю палату.
Совсем забыл тяжёлую больную.
Володя толкнул дверь ординаторской, и оттуда сразу донёсся возглас Марии Николаевны:
— Ага! Вот и он, голубчик!
Оленев одёрнул халат и пошёл к палате незнакомки.
Медсестра вводила её что—то в вену. Юра сел у монитора, пошуршал широкой бумажной лентой, полистал тоненькую историю болезни. Нашёл запись нейрохирурга: «Данных на гематому нет».
Подошёл к респиратору, что—то подкрутил там, скорее для вида, а сам пристально вглядывался в лицо женщины — бледное, неподвижное.
— 49 —
«Прости, что не встретил тебя раньше, — мысленно сказал он, — Моя первая, моя единственная. Я люблю тебя, моя Вера, Надежда, моя Любовь… Я с тобой, я спасу тебя!».
Узкое обручальное кольцо поблескивало на её левом безымянном пальце.
Он вышел и сразу же столкнулся с Веселовым.
— На выход, месье! Второй акт мармизонского балета. Третий звонок, господа лицедеи! Прошу на подмостки.
— Жив?
— А то нет! Но какие щепки летели! А тебя решили обмазать дёгтем, обвалять в перьях и выставить в конференц—зале в назидание молодым, дабы с армейским уставом в женский монастырь не лезли. Так что, раздевайся. Форма одежды — голый таз.
И, распахнув дверь ординаторской, церемонно раскланялся перед Юрой, пропуская в кабинет.
— Если не ошибаюсь, это вы первым обнаружили Грачёва в состоянии клинической смерти? — спросил Черняк, — Расскажите подробней, как это произошло.
— И как вы оказались в лаборатории, — вставила Мария Николаевна.
— Привезли тяжёлую больную, — начал Оленев, но профессор перебил:
— И самое главное: почему вы взяли на себя непосильную ответственность, почему помешали действиям более опытных коллег?
— Вскрытие покажет, когда наступила смерть, и по какой причине! — ни с того, ни с сего выступил проректор по науке с угрозой в голосе.
— Что?! — взорвался Юра, — Какое к… О каком вскрытии идёт речь?! Грачёв жив, можете это понять или нет?
— Вот как? — приподнял бровь Черняк, — И это говорит опытный реаниматолог? Вы что, начали верить в чудеса?
— А вы читали дневник Матвея Степановича?
— Читал. Как это ни печально, но своей жизнью Грачёв доказал абсурдность применения так называемого ребионита. Это его большая трагедия и наша общая вина, что мы не остановили его. Надо было просто запретить любую деятельность в этом направлении! Изъять документы. Направить, в конце концов, Матвея Степановича на психиатрическую экспертизу! Да, бестактно говорить так о покойном, но он явно был не..
Подслушивавший в коридоре Веселов бросился к палатам реанимации.
Профессор, видимо, не мог подобрать деликатного слова, и Оленев снова перебил его:
— Грачёв не умер! В дневнике всё ясно и логично доказано. И пусть этот спор решают не хирурги, а специалисты. Я беру ответственность на себя и не позволю относиться к Матвею Степановичу как к умершему. Если же вы будете настаивать на своём, то именно вы окажетесь преступником!
— 50 —
В ординаторской замолчали. Из открытого окна доносилось пение птиц в парке.
— М—да, — поморщился заведующий горздравотделом с депутатским значком на лацкане пиджака, — Дисциплинка у вас того… не на высоте.
Мария Николаевна хотела что—то сказать, но в это время вошла жена Грачёва.
— Простите. Здесь, кажется, решается судьба моего мужа. Почему же вы не спросите моего мнения? По закону и по совести — моё слово должно быть решающим. И я тоже врач.
— Отчего же, — смутился Черняк, — Конечно, вы правы… Ваше право подать в суд на виновных. Ваше право — простить их. Но мы должны вынести и свои решения, чтобы впредь подобное не повторилось.
— Я в курсе всех работ мужа и считаю, что это вы довели его до отчаянного поступка. И если муж умрёт, я подам в суд не на этого доктора, — она кивнула на Оленева, — а на тех, кто тормозил его работу. Вы отвернулись от него, иначе он не решился бы на такой шаг.
Он жив, и говорить о нём, как о мёртвом, я запрещаю.
Тишина установилась тяжёлая, давящая. Врачи отворачивали взгляды. Черняк помрачнел, лицо его покрылось красными пятнами. Молчание нарушил заведующий горздравотделом:
— Скажите, на чём основано ваше убеждение и убеждение этого молодого человека, что ваш муж не умер. Он ведь уже…
— Это не входит в вашу компетенцию! — оборвал его Юра, — Вы давно уже не врач, а администратор. Грачёв сделал выдающееся открытие, способное перевернуть всю медицину. В данном случае наши обычные критерии не верны, и он жив!
— Ну, знаете, — выдохнул начальник, — Вы что, пьяны?! Все данные говорят о биологической смерти!
Черняк угодливо разложил бумаги на столе, а медицинский начальник встал, взял у профессора ручку, и начал доказывать свою компетентность:
— Температура тела 32 и пять. Сердечная деятельность остановлена. Дыхания нет.
Абсолютно! Что вам ещё нужно?
— Анализы, — твёрдо сказал Оленев, — Кислотно—щелочное равновесие, электролитный баланс, ну и всё остальное, — он глянул на часы, — Прошло достаточно времени, чтобы убедиться в правильности расчётов Грачёва. Надо взять анализы,
