И вот теперь он сам в тисках этих инструкций. Спорить можно лишь абстрактно, бороться – ради других. А как требовать для себя?! Как для себя просить нарушения инструкций?! Он молчал – и всё делали без него. Лукавство наступало со всех сторон: жизнь-то продолжается. Липовая госпитализация была оформлена «как положено». И, нарушая все правила и инструкции, Галя (правда, дрожа и страшась) брала наркотики домой – и когда боли нарастали, делала мужу укол перед сном. Все понимали… то ли еще будет. Боли будут… должны нарастать.
Спать не спать, но после таблетки в голове немножко затуманилось. Мишкин повторил про себя слова Ильи – по существу, почтительно льстивые и пустые. Какие, мол, могут быть эксцессы, когда всю операцию, мол, Евгений Львович сделали сами. Мишкин вспомнил эпизод своей хирургической молодости.
Профессор тогда практически закончил всю операцию. Оставалось лишь зашить рану на животе, он предоставил это молодежи, а сам ушел. И вдруг, уже почти при последних швах – остановка сердца. Реанимацией в нынешнем объеме и понимании тогда и не пахло. Наркоз давали методом наливания эфира на тряпку, что проделывала любая в этот момент свободная нянечка. Какая-нибудь тетя Шура… баба Маня… Все могло случиться… Сейчас, когда Мишкин вспоминал их молодые подвиги, ему становилось страшно. Естественно, ему, да и всем участникам тех геройств, спокойнее было не верить, что впереди нас ждет неведомое там.
«Женя, не дышит!» Тогда были идиотские пособия типа «камфара!», «кофеин!». Или искусственное дыхание – руками давили на грудную клетку. Приблизительно так. Даже капельницы тогда не играли такой постоянной роли, как сейчас. Короче – тыры – пыры – нашатыры… Больной умер, и нашатырь уже впору было давать операционной бригаде.
Оперировался молодой, около пятидесяти лет, мужчина. Хоть у него и был рак желудка, но во время операции удалось все убрать. И на тебе!
Мишкин пошел к шефу: «Степан Васильевич, остановка сердца». Сейчас эти слова не воспринимались бы фатально. Сейчас Степан Васильевич спросил бы: «Завели?» И в случае неудачи Мишкин стал бы расписывать, как они массировали сердце, что капали, куда и как кололи. И, разведя руками, завершил бы: «Реанимационные мероприятия были неэффективны». Нет, такими словами он бы закончил на бумаге эту историю болезни. Во всяком случае, шефу он бы подробно рассказывал про их борьбу, барахтанье со смертью. А вот если бы был успех, коротко: «Завели. Увезли в реанимационную». Да, а тогда шеф, в конце концов, сказал самое страшное для молодого Мишкина, да и для любого начинающего врача: «Ну что ж! Там жена в вестибюле ждет. Пойди скажи». – «Я?!» – «Ну а кто же? Я, что ли, пойду? Ко мне они потом сами придут». Вспоминая это, Евгений Львович поежился. «Хм! Мне и сейчас так же плохо, когда я представляю себе бесконечность Вселенной или Бога. Черт хоть в видениях появляется, а…»
Вошел Вася.
– Ты где? Чего не заходил?
– К Галине Степановне ездил в роддом. – В ажиотаже от ловко остановленного кровотечения Вася забыл о Галиной просьбе. – Кровотечение после кесарева.
– А что мне не сказал? Может, я что-нибудь передал бы. Да и вообще…
– Да я как-то…
– Я что – больше не заведующий?! Списали уже?
– Евгений Львович!..
– Ладно! Кончили. Что там было? Рассказывай… Или нет – докладывай! Совсем забываться стали!
– Все как обычно. Они тампонами остановили и ждали.
– Ну и что? А ты?
– Там кровило – не поймешь откуда. Пережал внутренние подвздошные, разобрался, прошил… В общем, остановил. Уехал – она стабильная.
– Переливали много? Какой гемоглобин?
– Восемьдесят пять. Достаточно. Они еще переливают, но уже не кровь.
– Бог с ними. Восстановится. Молодая? Хотя старые не рожают. Всё. Прокапало. Сейчас посмотрю поступивших… и домой. – Мишкин сам отключил капельницу, прикрыл бранюльку, довольно легко встал и взялся за штатив. – Отнесу в процедурную.
– Да вы что, Евгений Львович! Я отнесу.
– Отстань, я сам! Рано меня хоронить.
Он прошел несколько шагов со штативом, опираясь на него, словно на посох. Навстречу Илья:
– Господи, вы чего сами? Никого, что ли, нет больше? Дайте…
Мишкин стоял, тяжело опершись на штатив.
– Ты освободился? Можешь отвезти? – подвинул штатив Илье. – Что-то мне стало тяжеловато – как ведро воды. Неси. Знаешь, пожалуй, я больных не буду смотреть. Смотри уже ты… И вот что… Знаешь, я, наверное, всё… больше в отделении не буду… Всё.
Мишкин резко отвернулся и, пошатываясь, сделал несколько шагов в сторону кабинета. Не оборачиваясь к Илье, довольно громко произнес:
– Бывший мой кабинет, – и прошел в дверь.
Десять… Девять… Восемь…
* * *
Галя была дома. Мишкин скинул на ходу куртку, лег на свою тахту поверх одеяла.
– Устал? Есть будешь?
– Полежу. Ты чего Ваську вызывала? Зашились?
И не ругался, не шипел, не пиявил, как могло быть и бывало не раз. Как бывало, когда силы еще не оставляли его так явно, как сегодня. Галя, не отрываясь глазом от стола, делала вид, что очень увлечена кухонным производством. Но все ж крохи былого еще оставались в нем:
– Сами не можете, а мне не говорите! – хотя что и зачем ему сейчас говорить. Он и сам это понимал, но привычка. – А кто оперировал? Небось, кто-нибудь из ваших баб. Небось, просили мне не говорить. А Васька прямой – забыл и брякнул. – Мишкин тихо и мелко стал похохатывать, как бы забивая слова, рвущиеся наружу. – Женщины вообще фальшивее, чем мужчины… Я, пожалуй, сначала посплю немножко. Потом поедим. Да надо ли?.. Пожалуй, пожалуй, пожалуй… Сделай мне, пожалуй, укольчик, по-моему, боль подступает.
Мишкин смотрел на мир сквозь дремотный занавес. То ли спит, то ли дремлет, то ли видит, то ли видится ему…
– Чего это ты, братец, на женщин напал?
– Не знаю. Так получилось.
– Конечно, они фальшивы.
– Да я так просто.
– Лживы, браток, лживы.
– А мужики, что ли?..
– Меньше, меньше. Вот в сексе, например, мужик не может обмануть, а женщина пожалуйста.
– Мужики изменяют больше…
– Я ж не о любви. Я о сексе. Это придумали сейчас. Когда занимаются сексом, называют это заниматься любовью. Глупость какая.
– Я это где-то уже слышал.
– Так ведь очевидно. Везде мог слышать. Так вот, в сексе обмануть легче женщинам. Вот и отсюда фальшь.
– Любовь…
– Что ты привязался к любви – миром правит секс, а не любовь какая-то никому не ведомая.
– Чертовщину несешь…
– А что ж мне еще нести?! Зачем существует человечество? – Не знаете. В чем смысл вашего существования? – Не знаете. Когда-нибудь узнаете. Для этого когда-нибудь вам дожить надо. А для этого надо, – рассмеялся, – ре-про-ду-цироваться. Сиречь, размножаться. Сиречь, е…ся, – опять рассмеялся. – А это можно и без любви. Вот и получается, что секс главнее и он определяет, кто лживее.
– Ну тебя. Мне не до того.
– А зря. Вспомни-ка Тамару, вечеринку после экзаменов.
– Молодые были. А ты-то…
– Это уж мое дело. Работа такая. Она говорила: «не надо, не сейчас…»
– И что? Всегда так говорят.
– А ты не перебивай. Уж почти дошел… Помнишь?
– Ну и к чему это ты?
– А потом ты уехал в ординатуру – и все. Исчез.
– Это да.
– А помнишь?..
– А тебе-то что?!
– А то, что в конечном-то счете обманул ты… Ведь обманул же!
– Да, я…
– Я и говорю, бабы-то фальшивее, а ты…
– Прекрати! Прекрати! Мало что можно…
– Покопаться, так и не мало! Праведники хреновы. – И собеседник махнул рукой.
…Одна махающая рука и больше никого, ничего…
Резкая боль пронзила от живота к пояснице. Мишкин приподнялся. Ему почудилось, что кто-то в комнате. Но никого… Но вспомнил, что Галя вколола ему этот чертов наркотик. А всё равно – боль… Чертовщина! «Да, почувствовал я правильно. Вовремя сделали укол. Еще чувствую, еще понимаю. Или лучше еще сделать…» Боль немного отпустила, и он опять стал задремывать, не додумав, что-то припомнив… Какая-то тяжесть в груди. «Плохо. Что-то плохо. Что плохо? Может, все же еще?..» Но тут раздался звонок в дверь – вечер начинается. Жизнь продолжается.
…Семь… Шесть… Пять…
* * *
Анатолий Яковлевич лихорадочно запихивал в свой портфель миллион каких-то бумаг, рукописей, папок – со стороны могло показаться, будто он собрался в дальнее путешествие, командировку для работы над очередной исторической проблемой. Однако это были стандартные утренние сборы: человек готовился к обычному дню, на который было запланировано посещение архива, библиотеки, студенческого семинара, просмотр на предмет научной экспертизы какого-то исторического фильма, затем вечер у Жени (ему был обещан рассказ о царствовании Павла I, к чему надо отдельно подготовиться, но это можно сделать заодно, в библиотеке). Предварительно же предстояло встретиться с Борей, Борисом Георгиевичем – они перед походом к Жене собирались посидеть где-нибудь и немножко поесть и, разумеется, выпить. Это уже традиционно.
