— А камень для чего?
— Все его ищут, а у меня уже будет.
— Камень я могу из-за пазухи достать. Держу на всякий случай. Мы же в армии…
В кухню вошел Гоменский:
— Они такие прикольные! — сказала дочка папе про нас, словно видела перед собой двух клоунов. Майорской дочке все солдатики казались забавными. Я узнавал в ней самого себя — подростка в гостях у дядьки. Тогда мне все солдаты тоже казались славными парнями, готовыми по-доброму услужить.
— У вас чайник убегает! — указал майор на плиту и вышел.
— Чайник убегает! — подхватила дочка с другой интонацией.
— Это не страшно, — успокоил я, поворачивая ручку на плите. — Плохо, когда солдат срочной службы убегает…
Пока девушка расставляла чашки, выкладывала печенье, конфеты, а Серега разливал чай, карандаш у меня забегал по бумаге. Лиза Гоменская не спрашивала, что же я в итоге рисую — жирафа или философский камень, но с интересом поглядывала на меня. Что и требовалось.
Майор зашел ко мне за спину, глянул на рождающийся рисунок и с загадочной улыбкой — на дочку.
— Ну, кто там, кто? — не выдержала она и вскочила с места. Я дунул на листок и подал ей ее портрет.
— Ничего себе! Как здорово! Я думала, вы прикалываетесь насчет рисования…
— Еще как прикалываемся, — проговорил я, вспомнив подсиженного художника.
— Они, Лиза, молодцы, — похвалил нас Гоменский дочери. — Клуб оформляют просто профессионально.
— А вы кого можете нарисовать, сударь? — спросила Лиза Серегу.
— Я только рамки для картин делаю, — отвел скромный Серега себе место второго плана.
— Сергей за короткий срок изготовил десяток планшетов, обтянул их тканью, все получились одна к одной — в мастерской так не сделают! — воздал должное я товарищу.
— Правда? Но это ведь трудно — делать все одинаково. У меня даже бумажные цветы и хлопушки получаются всякий раз другие!
— Есть хитрость, — сказал Серега. — Надо выключить воображение, оно мешает. Семь раз отмерять не обязательно, достаточно одного, но — точно. Затем…
Серега с Лизой увлеклись разговором, я прихлебывал крепкий чай, в прихожей у Гоменского затренькал телефон. Поскольку служебная квартира офицера была небольшой, я слышал каждое слово.
— Илья Петрович, я не знаю, когда именно они пропали, твои препараты, — оправдывался перед кем-то Гоменский. — Все лежало в шкафу, в нижнем ящике. Я, признаюсь, уж забыл про твою посылку. Только вчера хватился — нету, сразу тебе позвонил. Чего он так долго не ехал, человек твой? Недели две прошло!.. Простудился?.. Грипп?.. Сейчас вроде бы не сезон для гриппа… Ну, извини, извини… Ты мне скажи, что за дефицитные лекарства там были, я сам все соберу, по новой, раз уж так вышло… Не соберу? Почему не смогу? Что же за препараты там были? Хорошо, давай не по телефону. Своего заместителя пришлешь? Да, пожалуйста! Встречу, помогу, чем сумею. Выведет моих архаровцев на чистую воду — еще спасибо скажу…
Гоменский положил трубку на аппарат, судя по звуку, я вновь переключился на Серегу:
— Так что, — подытожил его слова, обращаясь к дочке начальника отделения. — Тебе, Лиза, Сергей нарисует философский камень, если надо…
Майор появился в кухне с озабоченным видом:
— Ну как, почаевничали? Тогда, по коням! Спускайтесь в машину, я вас догоню.
— Как тебе Лиза? — спросил Серега.
— Что я? Главное, чтобы она своему папе нравилась, и у него не было б нужды вымещать недовольство своим чадом, заступая на службу, на подопечных.
— По-моему, девочка хочет казаться вундеркиндом, — высказал свое мнение Перепелкин. Вероятно, Наутилусу Помпилиусу удалось его зацепить.
Водителя «уазика», сальной улыбочкой похожего на нашего Бондаря, на свой манер взволновало то обстоятельство, что мы общались с дочерью начальника отделения, которую он, очевидно, уже встречал:
— Понравилась дочка Гоменского? Фигуристая телка? Присунул бы ей?
Я лишь молча посмотрел на него, а про себя подумал: наши офицеры смелостью превосходят цирковых дрессировщиков. Что там медведь на велосипеде? Тут за руль целого автомобиля посадили животное!
Возвращаясь в клуб, вновь заприметили Люцию. У нее, видно, выдалась свободная минутка, чтобы посидеть на скамейке. Вид девушка имела печальный. Она сделала движение рукой, мне показалось, — подносит к губам сигарету. Но нет, в отличие от моего московского видения в руке у медсестры оказалась шариковая ручка. Красавица подняла на нас задумчивые глаза. Я остановился, щелкнул невидимыми каблуками, по-офицерски коротко кивнул, после чего замер, глядя на нее. Означало — весь к ее услугам! А Серега кивнул и одними губами прошептал: «Здрасте». Девушка едва улыбнулась, кивнула в ответ.
Мы с Перепелкиным вернулись к работе, но, оказалось, ненадолго. В дверях зала вдруг возникла Люция. Сердце мое сжалось — она пришла к нам. Сама! Оказалось, даже не к нам, а ко мне.
— Здорово получается! — кивнула она на стену, безоговорочно спасшую меня и Перепелкина от Рубликова.
— Спасибо на добром слове, — ответил я за нас обоих.
— Олег, можно тебя на пару слов?
Я изо всех сил постарался скрыть волнение, — она назвала меня по имени!.. Мог бы сказать, что от Сереги секретов не имею, но это было бы неправдой. У меня были секреты и от Сереги. Пока были. Но вовсе не от того, что не доверяю. Просто говорить про все, не касающееся напрямую нашей совместной службы, было не обязательно. Еще успеется.
Мы вышли из клуба с Люцией.
— Я хотела спросить тебя про Романа, — сказала она. — Зачем ты сказал о том, что он думал сделать мне предложение?
— Немножко не так, — мягко поправил я ее. — Я узнал, что Рома предложения не делал. Мне это было важно.
— Важно для чего?
— Чтобы удостовериться — у него не было повода для суицида. Это было не самоубийство.
— Не самоубийство? А что же?!
Я усмехнулся:
— Помнишь старый анекдот? Мужик под окнами роддома кричит своей жене: «Кто у нас, мальчик?.. А кто?!!»
— Хочешь сказать, Романа убили?
— А тебе такая мысль в голову не приходила? — ответил я вопросом на вопрос, как это принято в том городе, где работает в психиатрической больнице моя тетя.
Люция, опустив голову, сказала:
— Следствие считает, что Роман покончил с собой. Меня допрашивали…
— Думаю, следователь своими вопросами подталкивал тебя укрепить его в такой версии? — спросил я Люцию. Все же я немало разговоров дядьки с отцом наслушался в свое время… Она согласилась:
— Пожалуй. Но если это не так, за что могли убить Романа?
Я пожал плечами:
— Из ревности, например.
— Кто? — Люция так наморщила нос, будто я сморозил глупость.
— Вам виднее, ваше королевское… Кого вы тут выдвинули в фавориты — мне, право, и спрашивать неудобно.
Люция посмотрела на меня долгим взглядом и ничего не сказала. Признаний от нее я и не ждал. Почувствовал на себе еще чей-то взгляд и увидел на крыльце отделения Назара. Люция тоже его увидела. Он двинулся к нам. Люция не стала дожидаться, пока Назар подойдет, сама пошла ему навстречу. Мне сказала: «Ладно, потом».
Я увидел, как Назар распахнул объятия, растянув губы в улыбке, Люция увернулась от шутовских нежностей, но к отделению они пошли вместе. На меня сантехник больше не взглянул, кто я ему тут? Не разделял, видно, мнения Латуся, что набираю вес, ассенизатор хренов! Конечно, несостоявшиеся объятия можно было назвать невинным флиртом. Но я помнил, как Назар смотрел на девушку в прошлый раз… Так, может, он фаворит и есть?
Впрочем, мне-то что?
Едва я вернулся в клуб, собрался при помощи работы бороться с внезапно подступившей ревностью, как явился Гоменский. Он еще раз похвалил готовую стену: «Молодцы, молодцы…» — и… тоже позвал меня на пару слов! Главное, не зазнаться, — подумал я.
— Слушай, Смелков, ты здорово рисуешь, прекрасные портреты нарисовал — мой и Лизкин. Как ты схватываешь движение, настроение… Талант!
— Спасибо, товарищ майор. — Я сделался пунцовый от смущения, аки девица на выданье.
— У Лизы скоро день рождения — совершеннолетие. Такой день! Ты не мог бы написать ее портрет — настоящий, красками?
Я внутренне улыбнулся. Это конгениально, как говорил известный герой.
— Мог бы, товарищ майор. Только дело это небыстрое. Потребуется несколько сеансов — даже не могу сказать заранее, сколько. Мне нужно побольше пообщаться с Лизой, присмотреться к ней получше… Вечерами не получится. Нужен свет — дневной.
— Как-нибудь мы это решим.
— Тогда я готов.
— Здорово, новый художник! — остановил меня Латусь по возвращении из клуба. — Присядь-ка.
Я опустился на почетное место Десантуры.
— Покури! — послал Латусь хозяина кровати. Если бы тот буквально выполнял каждый раз, что ему предлагают делать, протянул бы не дольше той лошади, что пала жертвой капли никотина.
