Алешка, я люблю тебя. Я совсем-совсем не хочу тебе делать больно. Но, если я боюсь этого, значит, это возможно? Пожалуйста, не заставляй меня думать так. Пожалуйста, спроси: «Что с тобой, девочка моя?» И ответь сам. Ну, догадайся же, догадайся. Ведь «сейчас» должно быть сильнее, чем «раньше». Оно такое же замечательное, удивительное, счастливое. Оно так же полно любви и тепла. Твоя нежность — это мои силы, это мой воздух, это моя жизнь.
А между ласками: «Ань, я, может, задержусь завтра на работе. Ты понимаешь? Надо все успеть сделать». Между ласками: «Да. Конечно. Мы с Сашенькой будем ждать». Между ласками. Разве это страшно?
***
— Ну, внучек у меня заработался, — сочувственно проговорила баба Сима. — Целыми днями пропадает. А ты все дома сидишь. Даже неудобно мне. Приехала девушка к морю, а среди загорелых красоток ходит бледная, как смерть, и мужу никакой заботы. Анечка, ты бы хоть на пляж сходила, позагорала, отдохнула. Я с Сашей пока посижу. Хоть в море искупаешься. Люди для этого издалека едут, а ты живешь рядом, а, наверное, еще ни разу не купалась.
— Когда близко, не очень и хочется, — рассудительно заметила Аня.
— Сходи, сходи, — продолжала уговаривать баба Сима. — Пока время есть. Гляди, какая жара-то сегодня.
Действительно, было жарко, очень жарко. Даже все, обычно холодное, на сей раз нагрелось и раскалилось.
Наверное, народищу сейчас на пляже! Ловят за зиму ставшими жадными до тепла телами горячие лучи и, окончательно одуревшие от солнечного огня, представляющие себя грудой чадящих углей, ползут к живительной прохладе моря.
Ане не очень хотелось идти одной, но, глядя в ласковые глаза бабы Симы, она послушно отыскала купальник и собралась.
— Я недолго, — предупредила она.
Что делать на пляже одной среди огромного скопища народа? И, надо же, по пути встретила Богдана.
Откуда он знает, когда и куда она пойдет? Почему он все время попадается на дороге? Не сторожит же ее целыми днями?
— Ты куда?
— На пляж.
— Хочешь, составлю компанию?
— А если я скажу «нет», ты уйдешь?
— Не знаю. Попробуй!
И она, как когда-то давно, опять не стала пробовать.
Белый песок обжигал ступни. Пляж напоминал большую раскаленную сковородку, на которой жарилось до румяной корочки множество человеческих тел.
Аня испытывала непонятное смущение, когда снимала платье. Было немного не по себе от чувственного, осязаемого взгляда, открыто скользившего по ее телу, так и хотелось сказать: «Отвернись!» Конечно, он нарочно, не отрываясь, смотрел на нее наглыми, откровенными глазами, и ехидная, бесстыжая улыбка играла на его губах.
Аня легла на живот, подставив горячим лучам спину, уткнулась щекой в ладони. Почти сразу плечи охватило жаром, словно солнце спустилось совсем низко и коснулось кожи своими пылающими пальцами. Внезапно спину защекотало и легко закололо, будто горячие снежинки высыпали вдруг. Аня подняла голову.
Он сидел и чуть заметно улыбался, сжимая в кулаке песчаную пыль. Она увидела сразу и смуглые плечи, и ровно вздымающуюся широкую грудь, и заметный след шрама на боку, и вместо шершавой поверхности песка руки ощутили вдруг живое тепло тела, упругость и нежность кожи. Аня сжала пальцы.
— Я пойду — искупаюсь.
Он встал вслед за ней.
Обычно она чувствовала, как входила в воду. Сначала пена ласково касалась ног, накатывала волна, жадно слизывала налипшие песчинки, обнимала и, словно испугавшись своей случайной нежности, отбегала назад. Чем глубже, тем выше и откровенней касания моря, и уже сама, теряя голову, бросаешься в его прохладный плен. Но сегодня она не ощущала ничего, кроме одновременно тяготившего и желанного его присутствия. Она спряталась в воду от его неудержимых, наглых глаз, она окунулась в прохладу, растворившую горячность неуправляемых желаний.
Аня плыла, видя перед собой бесконечную синеву моря и неба, не замечая своих движений, ощущая на губах горький, соленый вкус. Темная, прыгающая на волнах башня буйка качнулась впереди, и Аня неожиданно почувствовала, как обессилели руки, как потянуло вниз. Она судорожно вздохнула, пытаясь ухватиться за воду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Что с тобой?
Она не могла ответить. Она сделала последний, отчаянный гребок и вцепилась в край буйка.
Аня никогда раньше не видела испуга на его лице. Она тяжело дышала и смотрела, смотрела на него.
— Как ты?
— Все в порядке.
— Можешь плыть назад?
— Только немножко отдохну.
— Ты держись за мое плечо.
— Нет. Я сама.
Когда вышла на берег, Аня чувствовала себя так, словно переплыла океан: ноги дрожали и с трудом передвигались, очень-очень хотелось упасть и больше никогда не двигаться. Богдан осторожно, но уверенно приобнял, а она почти не ощутила его руки, только внезапную надежность и стойкость. Она без сил рухнула на полотенце, сжалась, сдерживая озноб, а он, по-прежнему осторожно и уверенно, гладил волосы и плечо и что-то говорил, она не понимала слов. Она даже голос его не слышала сначала, лишь позже он с нежным упорством пробился к ней и стал успокаивать, укачивать, баюкать.
Немного придя в себя, Аня подняла глаза.
— Уйдем отсюда.
Она все еще ощущала сильную слабость. Делая шаг за шагом, она испытывала непреодолимое желание вновь опуститься на землю.
— Так ты до дома не дойдешь.
Она только устало опустила веки.
— Идем.
У нее не хватило сил ни согласиться, ни отказаться, ни спросить: «Куда?» Она послушно побрела следом. Только уже в незнакомой квартире, забравшись с ногами на диван и прильнув к твердой, надежной спинке, Аня проговорила, оглядываясь по сторонам:
— Где мы?
— Дома, — ответил Богдан как-то по-особенному тепло. — Это мой дом. Я здесь жил, когда был маленький.
Это была его первая откровенность, первое воспоминание, первая фраза о том, о чем он раньше непробиваемо молчал.
— А теперь?
— Иногда, — произнес он уже холодно и равнодушно, и Аня поежилась.
— Как жарко сегодня, — проговорила она неожиданно и натянула на себя теплый плед.
Богдан держал в руках толстенький, низкий стакан с золотисто-коричневой жидкостью и иногда делал из него небольшой глоток.
— Что это? — спросила Аня.
— Бренди, — ответил Богдан.
— Ты же не пьешь!
Будто и не прошло пяти лет, будто некогда было чему-то измениться.
— Я испугался и никак не могу успокоиться, — глядя ей в глаза, объяснил он, и тогда Аня решительно протянула руку.
— Можно мне?
Он отдал ей свой стакан, внимательно наблюдая, как маленькая ладонь обхватила круглое дно, как пальцы крепко сжали тонкие стеклянные бока, как губы робко коснулись края, и как золотисто-коричневая волна осторожно тронула их. Аня отпила немножко, совсем немножко, и не вернула ему стакан, поставила на спинку дивана.
— Ты, правда, здесь жил, когда был маленьким?
— Да, — он проследил за ее заинтересованным взглядом. — Только с тех пор мало, что осталось.
Аня встала с дивана. Конец пледа потянулся за ней, словно не желая отпускать, и мягко упал на пол. Но она не заметила его смешной привязанности, прошла пол комнате, мельком взглянула в окно. Легко задетая занавеска качнулась, едва ощутимо тронула ее плечо. Аня сделала шаг назад и очутилась в объятиях Богдана. Тот отчаянно прижал ее к себе, прислонился щекой к волосам. Она осторожно и ласково погладила его руки и попросила тихонько, но твердо:
— Отпусти.
— Нет. Не хочу. Не могу.
Аня стояла к нему спиной и не могла заглянуть в лицо. Он нарочно, нарочно сделал так.
Она не сказала больше ни слова, запрокинула голову, стараясь сглотнуть подступающий к горлу комок, а он поцеловал напряженную шею, и вдруг почувствовал, как она податлива и безучастна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Неправда! Это ненастоящая, поддельная безучастность. Главное — не выпускать ее из рук.
— Я надеялась, что никогда не встречу тебя здесь. Я так не хотела ехать сюда. Не надо, не обижай меня! — она говорила негромко, без надрыва, без трагичности, ее спокойный, ласковый голос делал невозможными любые возражения, но ее разгоряченная голова независимо от воли и праведных стремлений беспомощно склонилась к его плечу.
