— Ты что будешь? — спросил он.
— Ничего. Я совсем не хочу.
— Значит, я должен есть один? А ты будешь смотреть? Ты желаешь увидеть, как я не смогу держать вилку от смущения?
Она улыбнулась наконец-то.
— Ну, тогда — стакан сока.
— Стакан? Возьми хотя бы мороженое. Я знаю, ты любишь мороженое.
— Люблю.
На мгновенье он совершенно изменился: исчезла веселость, исчезла уверенность. Исчезло все вокруг, потеряв значение. Но лишь на мгновенье.
Он болтал все время, пока ел. Она смотрела то на него, то на снежную белизну мороженого, тающего в вазочке.
Это случилось пять лет назад. Целый месяц он не мог сказать ей: «Я тебя люблю». Он был уверен, что просто не способен любить. Не желает. Он не мог любить. Не мог. Уж он-то себя знал. Так стоит ли говорить?
Хотя раньше казалось, чего уж проще. «Я тебя люблю!» — ну что стоит произнести? Почему не сказать женщине то, что она мечтает услышать? «Я тебя люблю», — чуть проникновенный голос, и все. Если кто-то спрашивает: «Ты меня любишь?», почему бы ни ответить: «Да! Люблю!» Я люблю тебя. Люблю лето, тепло, море. Люблю немножко выпить с тоски. Люблю тихий шелест деревьев и ласковый ветер в лицо. Люблю женские губы, сладкие и горькие, напряженно-холодные и нежно-податливые. Ну, мало ли, что я еще люблю. Например, мороженое.
«Любишь? — Люблю». Странные слова, неосязаемые, невесомые, нереальные. Легкий вздох случайно сложенных губ. Отчего временами они бывают так значимы, так властны и так действительны? Отчего им придается особый смысл, особая важность? Разве не похожи они на растаявшую на ладони снежинку, от неощутимой хрупкости которой через секунду уже не остается и следа?
— Спасибо за компанию, — они уже вышли из ресторана и какое-то время стояли лицом друг к другу. — Тебя проводить?
Его взгляд откровенно и безудержно ласкал ее, сводил с ума и пробуждал желания, а руки… руки безучастно прятались в карманах. Она не двигалась, только пыталась отвести взгляд.
Вдруг рука его шевельнулась, устремилась вперед и замерла, едва не дотронувшись до нее.
— Возьми!
Она заметила металлический блеск на его ладони.
— Что это?
— Ключи. Если вдруг… Мало ли что… Может, я когда-нибудь понадоблюсь. Конечно, вряд ли ты меня там застанешь, но… можешь оставить записку. Хотя… Может, и не надо меня заставать. Но все равно, возьми.
— Не надо.
— Возьми!
Она протянула руку. Он осторожно положил ключи на ее ладонь, даже не коснувшись ее кожи. Она сжала кулак. Ключи были согреты теплом его руки.
5
Что ей делать? Как разобраться в себе? Как соединить в единое целое два разных мира, на которые разделилась ее жизнь? Она жила то в одном, то в другом, и ощущала себя счастливой в обоих и в обоих чувствовала свою вину. Она любила двоих, таких разных и так по-разному. Одна любовь была спокойной, уверенной, уютной. Она бы ни за что не хотела расстаться с ней, как и с Алешкой, ее мужем, надежным, милым, уравновешенным, добрым Алешкой, отцом ее самой лучшей в мире дочки. Да и с другой любовью она не желала расставаться, пусть непонятной, безумной, неустроенной, отчаянной, недозволенной. Они обе были ей дороги и безнадежно несоединимы.
Она обманывала мужа. Он не знал ни о чем. А если бы узнал? Она была уверена: он бы ее не простил, потому что, как бы ни был он нежен и добр, он властно, эгоистично не хотел делить с кем-то другим то, что безоговорочно считал своим, бесспорно своим. Только он имел право любить свою жену, жить в ее желаниях, в ее мыслях, только им она должна дышать и существовать, только им. Она принадлежит лишь ему. Он не хотел делить ее с кем-то еще. Но, оказывается, и тот, другой, не хотел.
Он целовал ее руки, и вдруг его взгляд упал на обручальное кольцо, обыкновенное обручальное кольцо.
Он знал, что разрушит своим поступком хрупкую гармонию момента, мгновенно охладит страстный пыл, смутит и напугает ее, но упрямо и зло сорвал кольцо с ее пальца, намеренно причинив боль.
Она метнулась взглядом за его рукой, попросила:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Верни!
— Нет! — сначала рассержено, потом мрачно и безнадежно: — Не сейчас! — и отвернулся.
Он бы хотел погнуть, а еще лучше сломать кольцо, он остервенело сжимал его побелевшими пальцами. Но холодное золото было твердо и прочно, и тогда он просто уронил его на пол. А позже специально вышел из комнаты, чтобы не видеть, как она поднимает этот никчемный символ скрепленных отношений, как надевает его. Но она, взяв с пола свое обручальное кольцо, отчего-то смущенно спрятала его в карман.
Она предавала обоих, своенравно желающих обладать ею в одиночку, но она и любила обоих, обоим отдавала себя, прося взамен у одного надежности, защиты и теплого семейного благополучия, у второго — взаимности, непредсказуемости и волнующего равновесия на грани исполняющейся мечты. Часто она предпочитала второго, представляя, как прекрасно складывалась бы ее жизнь, будь он на месте ее мужа. Но чуть позже сама насмехалась над своими фантазиями и уверяла себя: желать большего, чем-то, что дано ей в ее семейной жизни, непростительно и грешно.
Разве ей было плохо? Разве не чувствовала она себя спокойной и счастливой рядом с Алешкой? Разве благополучие и мир хуже безумства и страсти? Она должна, обязана выбрать мужа и отказаться от другого.
Временами она давала себе клятвы забыть о нем, не встречаться, а, случайно встретившись — не поддаваться, уйти, не откликнуться на его зовущий голос. И опять уступала, ему и себе, опять твердила, что любит, любит, невозможно любит, и не раскаивалась в счастье коротких запретных мгновений. А однажды даже забыла, что ей пора идти домой.
6
Кислый привкус виноградного вина, его колючие искры на языке, теплый песок, спокойное море и попытка вернуть то, что вернуть уже никак нельзя. Глупость, безумие, странная мания. Поэтому и необходимо вино. Много вина.
Аня была пьяна, и не столько от выпитого вина, сколько от возбуждающего предчувствия несбыточного: неожиданного возвращения прошлого, и неопределенности, непонятности будущего. А Богдан был взволнован ее необычной откровенностью и страстностью и тоже сладко, восторженно пьян.
Расстегнутая рубашка, ее ласковые руки на груди, ее нежные губы касаются плеча. Он боялся пошевельнуться, он замер, жадно ловя каждое прикосновение, он ощущал нетерпеливую, возбужденную дрожь своих желаний, своих чувств, он прижимался щекой к ее волосам, вдыхал их тонкий, едва приметный аромат. Он измерял жизнь одним мгновением и жалел, что оно не может длиться вечно, что ему суждено промелькнуть безвозвратно.
Сегодня Аня была непредсказуема, металась от страстности к холодности, от радости к печали, от нежности к жесткости, а он принимал ее любую, словно странные ласки, ловя ее неожиданные перемены.
— Уже ночь? — внезапно удивленно проговорила она, будто впервые заметив окружавшую их темноту. — Меня же ждут дома! Мой муж.
Она испуганно отстранилась, но Богдан успел обхватить ее рукой и опять привлек ее к себе.
— Не надо. Не говори о нем.
— Но как же? — она вопросительно заглянула ему в глаза, а он грустно усмехнулся.
— Зачем ты вышла замуж?
— Разве ты не понимаешь? Это мечта каждой женщины: иметь свой дом, иметь свою семью, знать, что есть место, где тебе всегда спокойно, тепло и уютно.
— Неужели об этом мечтает каждая?
— Конечно! Иначе, какая же она женщина?
Вдруг она заметила недовольную складочку между его бровей и попыталась разгладить ее пальцами.
— Ты что?
— Ничего. Странные мечты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Она рассмеялась, отодвинулась.
— А ничего странного, — она возвысила голос. — Мужчины, чтобы быть уверенными в себе, стараются переспать как можно с большим числом женщин. Ведь так? А женщины, чтобы быть уверенными в себе, выходят замуж.
Так и не разглаженная складочка стала еще больше и глубже.
— И ты теперь уверена и довольна?
