(тут индукции с дедукцией особо не требуется), а еще знаю – он сказал мне в библиотеке, – что ему нравится бывать в университетском Центре искусств Харриса[23], потому что там тихо.
Сегодня во время ланча я заказываю в «Панде-Экспресс» две порции еды.
До переезда в Юту я слышал о СПД от людей, которые, похоже, никогда не имели с этой церковью ничего общего. «Они выдают дочерей замуж в двенадцать! Они многоженцы!»
И первое, и второе – ерунда, полигамию, кстати, запретили в 1890 году. Благодаря маме я понимал, что мормоны – просто люди, и думал, что мормонские подростки ничем не отличаются от своих сверстников из Пало-Альто. Самое невероятное то, что они отличаются. Еще как! В плане лоска они похожи на верх кривой Гаусса: чистенькие, одежда скромная – такие опрятные-преопрятные.
На мне джинсы, дранные лишь местами, и старенькая футболка фаната «Соушл дисторшн»[24] поверх синей термомайки. Понятно, что появиться в таком прикиде в кампусе Университета Бригама Янга – все равно что натянуть пурпурный костюм цыпленка и лунной походкой пройтись по двору. Семестр только начался, и у главного студенческого центра проходит какая-то молодежная программа. Вокруг много длинных юбок, скромных рубашек, гладких, аккуратно постриженных волос и искренних улыбок.
Несколько парней играют с фрисби, один роняет тарелку и беззлобно орет: «Черт тебя дери!»
Три девчонки играют в ладушки и сами себе подпевают.
Университет Бригама Янга именно такой, каким представлял его я, и, наверное, такой, каким надеялись увидеть его основатели сто сорок лет назад. Он через дорогу от средней школы Прово, а кажется, что в другой вселенной.
В Центре искусств Харриса на удивление темно и тихо. Современная архитектура создает обстановку, больше подходящую суровым технарям, чем любителям изящных искусств. С верхних этажей, как в прямоугольной раме, открывается вид на первый этаж. Каждый звук – мои шаги по мраморному полу, ропот голосов – эхом разносится по всему атриуму.
На втором этаже Себастьяна не видно ни в креслах, ни за маленькими письменными столами. Крепкий задним умом, я понимаю, что пакет с едой – чудовищная самонадеянность. Интересно, тут есть скрытые камеры? Интересно, появятся ли университетские секьюрити, чтобы распознать во мне постороннего, деликатно выпроводить из Центра, пожелать доброго пути и пообещать молиться за меня, когда отпустят у границы кампуса?
Через пару минут на третьем этаже я собираюсь заесть стресс азиатской едой сомнительной аутентичности, когда замечаю пару красных адидасов, выглядывающих из-под письменного стола.
Я подхожу ближе и заявляю, что готов поделиться «самым нездоровым ланчем на свете».
Себастьян вздрагивает, и, пока оборачивается, я молю небеса повернуть время вспять, чтобы я не совершал таких глупостей. В начале этого учебного года девятиклассница сунула мне конверт, потом буквально сбежала от меня. В полном недоумении я вскрыл конверт. На ноги мне посыпались блестки. Петельчатым почерком и целой россыпью стикеров девушка сообщала, что мы с ней созданы друг для друга. Я даже имени ее не знал, пока не прочитал в конце странички: Пейдж, с блестящим стикером-сердечком вместо галки над Й. Лишь тогда я понял, что четырнадцать лет – это совсем детское детство.
Здесь и сейчас, дожидаясь, когда Себастьян заговорит… я превращаюсь в Пейдж, в умирающего от волнения ребенка. Притащить сюда еду вдруг кажется жутким, совершенно инфантильным порывом. Какого черта я сюда приперся?!
Себастьян медленно снимает наушники.
Я чуть не умираю от облегчения. Зардевшиеся щеки Себастьяна говорят мне все, что я хочу узнать.
– Таннер? – Себастьян расплывается в улыбке. – Привет!
– Привет! Я тут…
Взглянув на часы на ноутбуке, Себастьян отмечает очевидное:
– Ты ушел с кампуса.
– Разве не все так делают?
– Нет, не все. – Он снова смотрит на меня с легким недоумением.
– Я… принес тебе ланч. – Я киваю на пакет, который сжимаю в руках. – Но сейчас чувствую себя преступником.
– «Панда-Экспресс»? – уточняет Себастьян, приглядываясь к пакету.
– Ага. Знаю, это полный отстой.
– Полный. Но раз уж ты здесь… – Себастьян улыбается. Другого приглашения мне не нужно.
Я достаю из пакета контейнер с лапшой и контейнер с курицей в апельсиновом соусе.
– Еще креветки есть.
– Нет, курица – это здорово. – Себастьян открывает контейнер, стонет, и я замираю. – Спасибо большое. Я так проголодался!
Бывают моменты, не укладывающиеся в голове настолько, что возникает обоснованное сомнение: «А это не сюр?» Бывает, что подобные вопросы не гипербола и буквально на миг ощущается выход в астрал. У меня сейчас так. Я стою перед Себастьяном, и голова кружится.
– Папа называет такую курицу жирной жирухой, – говорит Себастьян, когда я отодвигаю стул и сажусь рядом с ним.
Я хлопаю глазами, стараясь включить мозги и утихомирить пульс.
– Я не расскажу ему про жируху, если ты сам не расскажешь.
– Он ест ее как минимум дважды в неделю, так что ничего страшного! – хохочет Себастьян.
Себастьян ест жадно, вилкой, а не палочками, и умудряется отправить горку лапши в рот, не испачкав подбородок жиром. Есть в нем что-то от чистюли-аккуратиста: он всегда чистый-аккуратный-причесанный. Я оглядываю себя и гадаю, какое впечатление произвожу. Я не грязнуля, но безукоризненным, как у него, блеском похвастаться не могу.
Себастьян сглатывает и, пока не начинает говорить – проходит секунд десять, – перед моим мысленным взором проносится миллион порнокартинок.
– Зачем ты пришел к нам в кампус? – спрашивает он, ловко подцепляет вилкой кусочки курицы и отправляет в рот.
Себастьян признание из меня выбивает? Или впрямь думает, что я притащился в университет не ради встречи с ним?
– Я был неподалеку, – начинаю я, откусываю креветку и жую, не переставая улыбаться, – вот и заглянул к вам потанцевать и спеть пару песен.
Судя по блеску глаз, Себастьяна не задевает ни что я не из СПД, ни что я посмеиваюсь над его церковью.
– Здорово!
– А тут у вас всегда… какой-то праздник?
– Нет, но хандрить мы не любим.
Я с ухмылкой наклоняюсь к нему.
– Один парень от досады крикнул «Черт тебя дери!».
– Ну, а что еще кричат от досады?
Себастьян снова меня подначивает! Наши взгляды сталкиваются и… намертво склеиваются. Глаза у него зеленовато-ореховые с темно-карими вкраплениями. Ощущение такое, что я очертя голову сиганул с обрыва – прыгнул в воду, не зная броду.
Наконец Себастьян поворачивается к контейнерам с едой.
– Прости, что я так внезапно сбежал в тот день.
– Ничего страшного.
Вроде бы тема закрыта, но то, как Себастьян прячет глаза и как заливается румянцем, красноречивее некуда.
Черт подери, между нами впрямь что-то происходит!
Снизу слышится зычный голос взрослого мужчины:
– Здравствуйте, брат Кристенсен!
Доносится вежливый ответ брата Кристенсена, потом оба уходят из атриума, и эхо голосов постепенно
