Мы шли по залитым солнцем широким улицам Кировабада. В сквере присели передохнуть. Шариф поднял опавший лист, широко развел пальцы и положил ладонь на лист платана. Ладонь и лист совпали.
— Листья, как руки, всегда в работе,— заговорил скульптор.— Платан улавливает углекислый газ и пыль, а отдает кислород и влагу. Для нас, азербайджанцев, лист чинара — это символ трудолюбия...
— А почему чинар носит имя Низами? — спросил я.
— Говорят, великий поэт сочинил под ним свои лучшие стихи...
Мне вспомнились работы, которые я только что видел в мастерской Шарифа Шарифова, лауреата премии Ленинского комсомола Азербайджана. Мастер-умелец Мамед, азербайджанский поэт XIX века Мирза Шафи Вазех — скульптуры были выточены из древесины платана... Шариф говорил, что уже несколько лет обдумывает тему «Дерево жизни». Сколько же художников вдохновило и будет вдохновлять это удивительное дерево!
— Чинару Низами столько же лет, сколько и самой Гяндже, так когда-то называли наш город,— заметил Шариф.
Чинар Низами рос рядом с Джума-мечетью. Древний чинар и два минарета были видны в городе отовсюду. Тысяча пятьсот лет вот этой площади, этому месту, на котором мы стояли, чинару... Но каждую весну одеваются свежей зеленью его могучие ветки...
Впервые я встретил чинар-долгожитель в местечке Бирюза под Ашхабадом. Имя его было «Семь братьев». Ровно столько сросшихся стволов у дерева. Говорят, ему больше тысячи лет. Есть у меня и фотография этого платана: семь человек не могут обнять его ствол, так он широк. С «Семи братьев» и началась моя дорога к чинару...
Оказывается, на далеком острове Кос в Эгейском море растет настоящий патриарх среди деревьев — ему 2300 лет. Другой — еще старше и больше, почти с двенадцатиэтажный дом, а крона в окружности—100 метров. Он возвышается в долине Буюкдере у Босфора. Недавно азербайджанские ученые определили возраст другого долгожителя, что растет в Мартунинском районе республики: ему оказалось две тысячи лет. Корни этого платана питает родник; за сутки гигант забирает из земли около пяти кубометров воды. Мартунинский платан, как утверждают специалисты,— старейший на территории нашей страны. Вообще у нас платаны встречаются в Средней Азии, на юге Украины, на Черноморском побережье Кавказа, в южном Закавказье... Восточный платан занесен в Красную книгу. Чтобы спасти этот реликт от исчезновения, на юге Азербайджана создан Басутчайский платановый заповедник, а в Армении — Шикахохский.
...Я слышу голос Шарифа, он рассказывает историю города, но кажется, говорит само дерево: это от легкого ветерка шелестят листья. Как будто вспоминают, как в клубах пыли мчались монголо-татарские орды на Гянджу. Как остановились у села Келаил: дорогу им перегородил чинар. Он был один — как лес. Кинулись наземь вражеские воины. И тот, кто вел их, тоже на колени пал. А потом, не проронив ни слова, поднялся чернее тучи, сел на коня, ударил плеткою что было силы и поскакал в сторону от чудо-дерева. За ним в ужасе и страхе отступило и его войско...
Так говорит легенда, что живет в Гяндже-Кировабаде, вблизи величавой горы Кяпаз, совсем рядом с прекрасным озером Гекгёль.
Калитка большого двора
Мало кто видел платан поверженным. Вот и дал народ ему еще одно имя — «бессмертный». Ни жечь, ни рубить его нельзя было. Настоями из кожуры платана лечили раны, мазями из свежих плодов избавлялись от разных заболеваний. Даже прикосновение к дереву уже считалось полезным, приносящим удачу.
Лучшей похвалой считалось, если говорили: «Гордый, как чинар», «Сильный, словно чинар». А если упрекали в зазнайстве или наставляли, то спрашивали: «Ты сколько чинаров вырастил, что так невежливо разговариваешь?»
Редко кто имел свой чинар у дома. Но в селах чинары росли. Это место считалось особым. Ни курить, ни мусорить, ни браниться там не смели. Если сложный вопрос решался, аксакалы под чинарами собирались.
...Мы сидим в саду у дома № 15 по улице Комсомольской города Мингечаура. Я в гостях у шофера Консула Велиева. Это необычное имя — «Консул» — дал ему уважаемый в их селе Оджак столетний аксакал Мамедали. «Нужным стране человеком твой сын будет, дорогой Замир,— взяв младенца на руки, сказал мудрец отцу,— как наш чинар...»
Не ошибся седобородый Мамедали: Консул — ныне уважаемый гражданин города, рабочий человек, водит КамАЗ. Вместе с отцом каждое утро спешат на работу семеро его детей.
От ветки того чинара, у которого дали имя Велиеву, выросло в саду Консула новое дерево.
— Скажи, какие у тебя традиции, и я скажу, сколь силен и славен твой народ. Эти слова древних мудрецов мы всегда помним.— Консул бережно провел ладонью по стволу чинара и продолжал: — У нас, Велиевых, от деда Гюльмамеда пошло — сажать чинары у родного дома, слово чинару давать...
Отец посвятил Консула в эту традицию осенью 1947 года, после случая у переправы на речке Алиджанчай. Никто из колхозников, и среди них сын, не захотел войти в холодную воду, когда арбы с хлопком к берегу подошли. Отец бригадиром был, коммунистом. И первым в воду вошел...
На другой день отец стоял у чинара в наглаженной гимнастерке при всех орденах и медалях, две золотые и одна красная ленточки на груди — два тяжелых и легкое ранения. Сын знал, зачем отец привел его сюда. «Буду смелым! Слово даю, чинар»,— сдвинув брови, сказал он. В тот день Консул срезал ветку чинара и посадил у дома.
А был в жизни Консула и такой случай.
...От ворот предприятия до самого дома бригадира Велиева они шли молча. Слесарь Гамид не поднимал головы, у него не прошли еще обида и стыд. За дверью, откуда только что вышли, никто из товарищей по работе не поверил его обещаниям. Только Велиев сказал: «Я поручусь за Гамида».
Хозяин открыл калитку во двор, пригласил войти Гамида.
— Садись,— указал он на ковер под чинаром. Подали армуды с душистым чаем, сласти, мед. Гамид заметил, что в его стаканчике ароматного напитка чуть меньше. Это знак особого уважения к гостю. В груди защемило... Консул сказал: «Когда мне бывает трудно или если ошибусь, я прихожу под чинар. Так делали мой отец и мой дед. Побудь и ты наедине с чинаром...» И Консул ушел.
Шелестели широкие листья над головой, и наверное, в первый раз в жизни Гамид чувствовал каждым своим нервом, что он и все вокруг — это одно целое...
— Я тоже могу посадить чинар у своего дома? — спросил Гамид Консула, когда тот вернулся.
— Конечно! — не сдерживая радости, ответил Велиев.
Геннадий Остапенко
Баку — Шеки — Кировабад — Мингечаур — Москва
Нарушители режима
В феврале разразился южак, и не местный, холодный, который часто срывается с окрестных гор, а могучий, сырой и теплый, посланный в замороженные северные просторы Тихим океаном. Температура в течение суток поднялась от минус сорока трех до плюс четырех. Ветер тряс дом, забивал дым обратно в печную трубу, дергал дверь в сенях, стремясь оборвать крючок из трехмиллиметровой проволоки. А когда он стих и образовалась даже не тишина, а какая-то абсолютная звуковая пустота, мы явственно услышали с улицы:
— Цив-цив!
Живые голоса! Они звучали мелодично и нежно, как согретые дыханием серебряные колокольчики. Мы замерли и только поглядывали друг на друга недоверчиво. Мол, после такой круговерти всякое может почудиться.
— Птички прилетели! — радостно объявил сын.— Пуночки!
— Какая-то мистика,— не поверил я.— Февраль, Заполярье, тундра...
— Троим померещиться не может,— сказала жена.
Потрогав входную дверь, мы кое-как спихнули с крыльца свежий сугроб и увидели на темном снегу белую пуночку. Она посмотрела на нас и весело выкрикнула:
— Цив!
— Здрасьте вам!—сказала жена.
— Ци-тив! — крикнула вторая пуночка с крыши дома, а еще одна, с печной трубы над баней, завершила приветствие: — Цив-цив!
— Я первый угадал! — закричал сын.— Надо их покормить.
— Конечно,— сказал я.
Пуночки прожили на Рымыркэне два дня. Потом вновь потекли с севера по долинам морозные туманы, на третье утро птицы исчезли. Сын вздыхал весь день, да и нам стало как-то неуютно. Повеяло весной, а впереди еще почти половина зимы... По вечерам мы долго гадали, откуда они взялись, эти птицы. На зиму пуночки откочевывают из тундры в таежные места, все об этом знают. Но ближайшие леса находились от нас в сотнях километров, за пустынными нагорьями и замороженными цепями гор Анадырского хребта. Может, их принес южак? В доме был ветромер, и отдельные порывы мы замерили: сорок пять метров в секунду! Конечно, такой ветер легко унесет крохотную пичугу. Но для этого надо застать ее врасплох, «выковырнуть» из леса, а это не так просто. Да потом еще нести сотни километров горными закоулками, где всегда найдется тихий закуток для желающего спрятаться. А тут ветер унес сразу трех птиц и не разметал их в пути? Нет, так не бывает.
