— Сюденъельм, — закричала Розамунда.
В ее голосе было столько отчаяния, что по спине у Виллема побежали мурашки.
Карина всхлипнула.
Внизу вдруг стало тихо.
Виллем осторожно глянул вниз. Розамунда стояла у стены и широко открытыми глазами смотрела на Сюденъельма. Сюденъельм застыл перед шкафом. Он молчал. Одной рукой он держался за верхний край дверцы, с его волос сыпалась пыль. На лице медленно появилось выражение безысходной тоски и одиночества.
Но вот в дверях появился другой человек и завладел вниманием Виллема. Голос у него был папин, но таким папу Виллем видел впервые.
Папа остановился на пороге и заглянул в комнату. Он долго смотрел на Розамунду, потом бросил беглый взгляд на Сюденъельма. Вот он протянул руку, но тут же опустил ее.
Нет, Виллем никогда не видел папу таким. Он вдруг вспомнил слова Розамунды:
— Ночью все видится иначе. Невидимое становится видимым.
Неужели он сейчас видит настоящего папу?
Этот папа мог бы отправиться с экспедицией в джунгли, поплыть на поиски затонувших сокровищ, он мог бы пуститься в пляс, не думая, что его кто-то увидит, такой папа не стеснялся своих слез, готов был смеяться в любую минуту, никогда не раздражался, его руки могли погладить по голове даже в самый неподходящий момент…
Виллем не верил своим глазам, это был совершенно новый папа. Неужели достаточно лунного света, чтобы человек так изменился? Может, родись папа дикарем, он был бы именно таким?
Питер… впрочем, о Питере лучше сейчас не думать, тем более, что возле шкафа опять что-то происходило.
Сюденъельм, Розамунда и папа глядели в раскрытую дверцу шкафа. Изнутри шкафа лился серебристый свет, отчего лицо Сюденъельма сделалось еще бледнее, вид у него теперь был совсем жалкий.
Зато в глазах у Розамунды появилось теплое мерцание, как будто она увидела что-то, таившееся у нее в душе.
Папа сделал несколько шагов в глубь комнаты. Он хотел подойти к Розамунде, но остановился и снова заглянул в шкаф.
— Я и не знал, что ты все это хранишь…
— Ты вообще многого не знаешь, — прошептала в ответ Розамунда. Неожиданно в комнату ворвался непонятный шум. Виллем вздрогнул, хотя ему казалось, что его уже ничем нельзя удивить. У двери дома кто-то кашлял, бурчал, бубнил, скребся, шуршал, топотал и стучал. Потом дверь распахнулась, и кто-то, запнувшись о порог, вошел в коридор. Хриплое бурчание и бормотание возобновилось, и Виллем разобрал слова:
— Интересно, зачем ей понадобилось разворачивать дом задом наперед?.. Взял я с собой зонтик или нет?.. Ну-ка, ну-ка… Кажется, меня пригласили к обеду…
На пороге показался Мерлинсен. Его седые волосы были аккуратно причесаны и лежали красивыми волнами, как у всех уважающих себя волшебников. На плечи он накинул голубой плащ. Плащ был длинноват и путался в ногах.
— Розамунда, милая! — воскликнул он, устремляясь в комнату и не замечая никого вокруг. — Надеюсь, праздник еще не начался?.. Я так рад, что буду ночевать в палатке… Что с тобой?.. Неужели я опять что-то напутал?..
Это было последней каплей.
Сюденъельм яростно захлопнул дверцу шкафа, но она снова раскрылась. Мерлинсен даже подпрыгнул от неожиданности, он начал кричать о больном сердце, о стариках, о современной молодежи…
— Где Карина? — взревел Сюденъельм. — Во всем виноват этот проклятый мальчишка! Я этого не потерплю…
Он пулей вылетел из комнаты, оставив позади себя облако пыли. Мерлинсен в полном недоумении смотрел ему вслед.
— Вы уже начали играть в прятки? — спросил он.
17
Розамунда засмеялась. От смеха она согнулась и бессильно прижалась к стене. Мерлинсен отступил на шаг и с удивлением уставился на нее.
— Я… Я что-то напутал?.. Разве сегодня не среда?.. Праздник на свежем воздухе… Жаркое на вертелах?..
— Успокойся, ты ничего не напутал, сегодня четверг, и никакого праздника не будет, — ответила Розамунда, продолжая смеяться.
— А почему ты смеешься? Я плащ надел наизнанку? Или у меня нос в саже? Может, я не вытер ноги?
— Я вообще-то не смеюсь, — тихо сказала Розамунда. — Это только так кажется.
Мерлинсен огляделся. Он вытянул шею и, прищурившись, стал разглядывать папу Виллема.
— А это кто?.. Ты?.. Вы?.. Розамунда, ты забыла представить меня своему гостю.
— Ты его знаешь, — устало сказала Розамунда.
— Я?.. Неужели?.. Прошу прощения… Мои глаза уже не те, что были раньше…
Он еще больше вытянул шею, казалось, он вот-вот упадет.
— Ну, надо же… Подумать только… Какая приятная неожиданность… — бормотал Мерлинсен.
Карина ущипнула Виллема за бок и тихонько фыркнула. Виллем вздрогнул — он был слишком поглощен происходящим внизу и совсем забыл про нее. Он даже не сразу сообразил, кто она. Карина, как завороженная, смотрела вниз.
— Не верю своим глазам!.. — воскликнул Мерлинсен. — Неужели это ты?..
— Да, я, — подтвердил папа Виллема.
— Я столько лет не видел тебя… А тут еще такое расстройство… Обещали праздник… А праздника нет… Ничего не помню…
Он схватился руками за голову и стал бегать по комнате. Плащ, как голубой флаг, развевался у него за спиной.
— Прискорбно… весьма прискорбно…
Он остановился перед шкафом и заглянул внутрь… Постепенно лицо его преобразилось. На губах заиграла легкая, нежная улыбка, Виллем никогда в жизни не видел такой улыбки.
Карина шмыгнула носом. Виллем толкнул ее, чтобы она не шумела, но Карина и не думала подчиняться.
— Я вспомнила слово, которое никак не могла вспомнить, — прошептала она.
— Какое еще слово? — шепотом спросил Виллем, не глядя на нее.
— Дедушка, — ответила Карина. — Только не знаю, что это значит.
Виллем вздрогнул. В голове опять, в который уже раз, закололо, а в темноте памяти мелькнул светлый луч. Дедушка? Но ведь у него нет дедушки. Он посмотрел на папу. Губы у папы были сомкнуты. У него рот всегда как будто на замке, подумал Виллем.
— Всегда! — крикнул он неожиданно.
— Т-с-с! — шикнула Карина. — Ты нас выдашь.
Розамунда быстро глянула наверх. Виллем прижался к шкафу, он не знал, заметила она его или нет.
— Милые, чудные друзья, — начал Мерлинсен. — Возможно, я сказал что-то не то. Но одно несомненно, я совершил непростительную глупость…
— Глупость? — удивилась Розамунда.
— Ты уверен, что это глупость? — опросил папа.
Виллем еще теснее прижался к шкафу. Он ничего не понимал. Мерлинсен. Розамунда. Папа. Покалывание в голове усилилось. Он стиснул зубы. Ему вдруг все стало безразлично.
— Я пришел, Розамунда, чтобы рассказать, какую я сделал глупость… Ты знаешь, какой я рассеянный… Вечно думаю не о том…
— Еще бы мне не значь! — вырвалось у Розамунды.
— Но что касается моей работы или моего хобби, тут у меня полный порядок.
— Да, к сожалению! — со вздохом согласилась Розамунда.
— Сегодня вечером ко мне пришел мальчик и пожаловался, что он… что он… Нет, не могу говорить об этом в присутствии посторонних.
— Посторонних! — возмутился папа. — Это я-то посторонний?
— Конечно, нет. — Мерлинсен, прищурившись, посмотрел на папу, — Чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что ты изменился до неузнаваемости. Стал как-то больше похож на самого себя.
— Ну, не тяни же! — сказала Розамунда.
Виллем затаил дыхание и дотронулся до головы, в которой теперь уже стучало. Он почувствовал тошноту.
— Да… мм-м… Так вот, значит, приходит ко мне мальчик. А ты сама знаешь, как неприятно, когда приходят ночью, уже при луне…
Виллем глянул вниз. Папа кивнул, мол, он-то прекрасно это знает!
— И вот этот мальчик… С ним приключилась одна неприятная история… Как бы это сказать…
— Он стал невидимкой, — договорила за Мерлинсена Розамунда.
— С чего ты взяла? Мой сын вовсе не невидимка, — возмутился папа.
Розамунда хотела ответить, но Мерлинсен поспешил предупредить готовую вспыхнуть перепалку.
— Ты совершенно права! — воскликнул он. — Именно это я и хотел сказать. Тяжелая форма невидимости, не поддающаяся традиционным методам лечения, совершенно необратима. Это я в конце концов нашел в своих книгах. Ни в одной из них нет ничего про детскую невидимость. Ты только подумай! Сперва я решил, что такого не бывает и мальчик ошибается. Но он говорил так серьезно, что мне пришлось поверить ему. Но помочь ему я не мог. Я, в сущности, мало кому могу помочь, вот я и подумал о тебе, Синемунда…
Розамунда вздохнула:
— Ты и в самом деле не знаешь, отчего дети становятся невидимками?
— Понимаешь, мы хотели назвать тебя Синемундой, по-моему, синий цвет гораздо красивее, чем розовый, но твоя мама сказала… А где мой зонтик?..
— И ты послал мальчика ко мне? — спросила Розамунда.
— Какого еще мальчика? Ах да, мальчика!.. — вспомнил Мерлинсен. — Почему же ты заговорила о зонтике? Вечно ты меня перебиваешь, когда я рассказываю о чем-нибудь важном!
