Анна едва вытолкала от себя подругу. Ей надо разобраться во всем, что произошло с того момента, как она пульнула в инспекторшу стаканом с водой. Было что-то неприличное в ее истерике - она знала, и пуговичку рвала, и туфли с нее снимали - все это, конечно, фи! Но если в результате всего Алексей успокоится, то все это стоило и можно пережить. Завуч позвонит ему на работу, говорить она не умеет, что-нибудь ляпнет, но то-то и хорошо. Чем глупей история - тем лучше. Вот уперся он в эту квартиру, глупо уперся - и это его слабина. Хочет Анну запихнуть в квартиру пассии - это вообще в дурном сне не приснится. Здесь уж не просто слабина - слабоумие. Со слабым, глупым и растерянным она справится. Всю жизнь справлялась.
Сильных она боялась, это у нее с пятнадцати лет, когда на дне рождения подруги ее в кухне резко повернул к себе, а потом прижал к стене взрослый совсем парень и стал целовать, а она боялась, что войдут, боялась крикнуть, боялась всяких страшных последствий, а вырваться не могла, такой он был сильный. Он тихо, прямо в ухо говорил: «Спокуха, девочка, спокуха!» Не бандит, не хулиган, даже не пьяный, просто сильный парень, которому она понравилась. И этого было для него достаточно. С тех пор она стала бояться сильных. Все ее романы до Алексея были с деликатными мальчиками. Ей нравилось «доводить их», а потом размыкать их руки и уходить. И Алексею размыкала руки - сильные руки, не слабее, чем у «того», но он никогда, никогда не использовал свою силу ей вопреки. Именно за такого она выходила замуж, таков был ее идеал. Потом выяснилось, что та жизнь, которую они вели, не требовала ни особой силы, ни особого ума. Все шло, как шло, и только однажды пришлось поднапрячься: когда воевали за эту квартиру. И Анна тогда утвердилась в своем убеждении: Алексей тут был и расторопен, и ловок, и умен. И она была ему под стать: и умна, и хитра, и оборотиста. А во всей остальной жизни Анне нравилось разглагольствовать на тему о феминизации мужчин, о том, что все они уж очень стали нежные, чуть что - инфаркт, но, заметьте, все микро-, микро-… А женщины как раз умирают сразу. Они всей учительской писали разгневанное письмо в «Литературку», когда там опубликовали эту пресловутую статью «Берегите мужчин». Вот уж они возмущались, вот возмущались!
И сейчас Анна боялась возможного проявления энергии и силы Алексея, хотя, честно говоря, не очень в это верила. Он обожает свой кабинет с этими фиглями-миглями на стене. Он замирает в нем, как она в раннем детстве, во время войны, замирала зимой на русской печи в деревне. Лежит и не шевелится, и слушает - себя ли, печку ли, избу ли… И так становится тепло, покойно, защищенно. Нет, чем глупее будет звонок завуча, тем лучше. Глупость, как и все в природе, обладает центробежной и центростремительной силой. Смотришь - и уже две глупости. Три… Двенадцать… А если ты их запрограммировал и ожидаешь, то тебе бывает очень просто. Ума не надо.
***
…А его и не было.
Звонок в партком, обещание Вики родить сына, неприятные ощущения в груди и под лопаткой - все вместе вызвало в душе Алексея Николаевича не силу и желание что-то предпринимать и действовать, а какую-то пакостную, мелкую ненависть ко всему сущему. Он без причины наорал на помощника, потом отдал нелепое распоряжение по поводу нового оборудования - велел оставить его во дворе и накрыть брезентом, а для оборудования уже было освобождено место в цехе, и теперь получалось, что станки будут фактически гнить во дворе. В общем, глупое решение, слов нет, а он уперся и кричит: «Где я возьму людей? Где у меня грузчики? Откуда у меня на это деньги?» А помощник уже отыскал людей, не за так, конечно, надо было им заплатить, но Алексей Николаевич топал ногами, будто никаких нарушений никогда не делал. Помощник вышел на дребезжащую лесенку, в сердцах сплюнул, назвал начальника идиотом и направился в кладовую за брезентом. Разгневанного помощника видел и слышал приятель Алексея, поэтому он поднялся узнать, что там случилось.
Алексей Николаевич стал ему рассказывать, но не про станки, а про звонок в партком и что туда вызывали Вику.
– Земля горит, - сказал приятель. - За три месяца вы не разведетесь - это точно, тем более не решите ничего с квартирой. Я б на вашем месте ушел пока в подполье.
– Ну нет! - возмутился Алексей Николаевич. - После этих пакостей? Я как раз собирался говорить с Анной окончательно.
– Ну и идиот, - повторил недавно услышанное приятель. - Все надо наоборот. Погасить страсти. Никто не дурак, чтобы думать, что у вас все наладится, но мирным сосуществованием с Анной ты поможешь людям не выступать против Вики. Замри и ляг. Можешь вести мелкую прицельную обработку, но только так, чтобы никаких больше звонков. Знаешь что? Прикинься больным. Больные решения не принимают.
– Это подло, - сказал Алексей Николаевич.
– Конечно. Но нельзя в твоей ситуации быть хорошим для той и другой. Тебе надо, чтобы у Вики было о'кей. Так?
– Да, - согласился Алексей Николаевич. - Безусловно.
– Замри и ляг…- повторил приятель. - Тебе все будут благодарны за отсутствие склочного дела.
– Как же я должен себя вести?
– «Ай, ай, ай, Анюта! - скажешь ты дома. - Зачем же ты меня провоцируешь, если я еще ничего не решил!» - «А ты решай!» - завопит она. «Быть бы живу!» - скажешь ты и ляжешь на три месяца.
– Обман, притворство… Не могу!
– Так только говорится! - философски рассудил приятель. - Все не могут, и опять же - все могут. Потому что такова се ля ви: хочешь жить, умей вертеться.
От разговора с приятелем отвращение ко всему сущему только усугубилось. Алексей Николаевич вдруг поймал себя на мысли, что он и Вику видеть не хочет, не то что Анну, что ему ничего не надо, оставили бы его все в покое. В этом смысле совет заболеть, может, и был стоящ. И тут снова заныло сердце и вызвало у него такую жалость к себе самому, что хоть плачь…
Ну действительно… Он ведь хочет, чтоб все порядочно. Чтоб разойтись, но здороваться и руку протягивать при встрече. Он не хочет никаких омерзительных обманов, он же предлагает Анне идеальный вариант… И поволокло его волоком, опять по этому сто раз хоженному лабиринту: кабинет… Федоров… семь квадратов, семь квадратов… Ощущение полной безысходности.
Домой он решил идти пешком. Слава богу, у Вики была политучеба, она потопталась было - может, сбежать? - но сама, умница, решила - вот этого делать сейчас не следует.
Алексей Николаевич выходил вместе с секретарем парткома.
– Подвезти? - спросил секретарь. - Или ты не домой?
– Домой, домой! - сердито сказал Алексей Николаевич и залез в машину, хоть ехать-то как раз и не хотел. Говорили о разной ерунде.
Алексей Николаевич вышел чуть раньше, чтоб пройтись сквером. Он шел медленно и обдумывал очередные квартирные варианты. Ну, к примеру, Викину квартиру обменять на другую, аналогичную, тогда не будет этого нюанса, что Анна въезжает в ее квартиру. Он-то считает, что это ерунда. Ничего страшного, если все делать по-хорошему. Жаль только, что ничего нельзя обсуждать с Анной, она совершенно не умеет вести себя по-человечески… Может, тогда с Ленкой? И тут он увидел Ленку.
Она шла впереди с каким-то парнем, и он почти повис на ее плечах. Сначала Алексей Николаевич именно на это и обратил внимание. Потом он опустил глаза и узнал сумку, что привез Ленке из Финляндии. Впереди Алексея Николаевича шла его собственная дочь, до невозможности искривленная, и он остолбенело должен был идти сзади. Они шли медленно, о чем-то говорили и смеялись, а потом он увидел совсем ужасное - они курили. И он был не в силах ничего изменить в этой ситуации. Казалось бы, чего проще - догони и выпрями дочь, и отбери сигарету, и выдай парню за хамство - висеть на девичьих плечах, но такая, казалось бы, простая возможность была невозможна изначально, и в этой изначальной невозможности и был весь ужас. Он вдруг понял, что не вправе вмешиваться в поступки дочери, не потому, что она выросла и ее уже обнимают на улице, а потому, что это право им утрачено. Представил, как он все-таки подходит, пусть даже с идиотской улыбкой. Нехорошо, мол, детки мои, курить в вашем возрасте, а она ему, Ленка, отчетливо так отвечает: «А не пошел бы ты, папуля, подальше…» Алексей Николаевич даже замедлил шаги, так отчетливо он услышал приказ держать дистанцию. Да, с Ленкой у него давно никаких контактов, она и раньше не считалась с его мнением, но, утешая себя этим, он не мог не осознать, что право вмешиваться у него раньше все-таки было.
«Вот это и есть разбитая семья, - сказал он сам себе, - когда уже все близкие не в твоей власти».
Как ни странно, это его утешило. Значит, на самом деле конец… Вика очень удивилась бы, если б узнала, что только сейчас, медленно бредя за дочерью, Алексей Николаевич осознал, что оторвался от семьи окончательно и летит сейчас неуправляемо неизвестно куда.
«Что же теперь делать? Что делать?» - спрашивал себя Алексей Николаевич, когда Ленка с парнем миновали поворот к дому. Они пошли дальше, а он остановился с ощущением полного непонимания, куда ему идти. Сказать Анне, что он видел, или не говорить? Она обязательно спросит: а почему не вернул дочь, не затоптал сигарету? Он ответит: я ей чужой. Зачем же ты сюда пришел, спросит Анна. Иди туда, где ты не чужой. Что он скажет на это? Какие-то жалкие слова - лепет! - про квартиру?
