Его беда, если не считать отсутствия высшего образования, неумение ясно говорить. Он как будто набил рот кашей.
– Что вы хотите? – спрашивает он. Я тоже произношу одно слово, являющееся для него святым:
– Полиция.
Его лицо тут же освещается, будто внутри включили лампу. Он просто светится.
– Проходите, пожалуйста... Какая история, а? Моя девочка! Дочь бывшего полицейского находит труп! Это судьба!
– Наследственность, – говорю я.
– Точно, наследственность...
– Она дома?
– Нет...
– Вы не знаете, где ее можно найти?
– Но... у вас.
Я смотрю на моего тестя на час. Его холодные глаза полны удивления.
– Как это – у меня?
– В полиции.
– А! В по... Мне об этом ничего не сказали... За ней кто-то приехал?
Я удивлен и смутно обеспокоен.
– Нет, – отвечает он, – ей позвонили по телефону... Было семь часов утра. Она спала, и трубку снял я.
– Звонил мужчина?
– Да.
Старик перебивает себя, в его котелке появилась тревога.
– А что, что-то не так?
– Немного...
– Как это?
– Если тут нет никакого недоразумения, полиция не вызывала бы вашу дочь. В семь утра уж во всяком случае. Вам это не показалось странным?
Папаша немного бледнеет.
– Да, теперь, когда вы сказали...
– Что вам сказал тот мужчина?
– Он сказал: «Это из районного комиссариата. Я хочу поговорить с мадемуазель ДюбЕк».
Комиссариат! Магическое слово для этого старого тупицы. С ним он готов маршировать по потолку!
– А потом?
– Я пошел будить Жермен... Жермен! Наконец-то я узнал ее имя!
– Да?..
– Это было непросто, потому что из-за ночной драмы она поздно заснула.
– Конечно... Ну и?
– Она подошла к телефону. Я мыл ноги... Я мою ноги каждое утро: они у меня сильно потеют...
– В жандармерии это распространенное явление, – говорю я с тем, чтобы положить конец этому откровению, интерес которого всем очевиден.
– Правда?
– Ну конечно... Так что сказала Жермен?
– Не знаю. Она положила трубку, крикнула мне: «Мне надо срочно идти давать показания, потому что они вышли на след», оделась в пять секунд и ушла... Я ее даже не видел: я вытирал ноги...
– Понимаю.
– Можно умереть в любую секунду, – говорит отставной жандарм, – но я спокоен: ноги у меня чистые. Ноги для жандармов всегда были важнее мозгов.
– Ваша дочь вела размеренную жизнь?
– Даже очень.
– Она билетерша в кинотеатре, не так ли?
– В «Синеклере»... Конечно, это не профессия, но округляет ее сбережения... Ведь однажды этот ребенок выйдет замуж...
По-моему, она выходит замуж чуть ли не ежедневно, но у отцов, даже отслуживших тридцать лет в жандармерии, всегда есть иллюзии.
– А кроме этого, у нее есть какое-нибудь занятие? Он хмурится.
– Знаете, – говорит он, – я всегда хотел, чтобы малышка стала специалистом по бухгалтерскому учету, но она никогда не проявляла особых способностей в учении.
Я знаю, у нее способности к другому. Каждому, как говорится, свое.
Я прячу улыбку.
Старик продолжает:
– В наше время без дипломов хорошей работы не найти...
Это факт.
Между нами говоря, старый лопух начинает действовать мне на нервы со своими ногами, необразованной дочечкой и замечаниями о проблемах трудоустройства, но надо дать ему выговориться, чтобы узнать то, что мне нужно.
А его как прорвало... Приходится набраться терпения.
– Короче, – говорит он через четверть часа трепотни, – она убирается по утрам, днем и вечером продает билеты... Не самые глупые занятия, а?
Доказательство то, что сам он был жандармом.
– Да, – великодушно соглашаюсь я, – глупых профессий не бывает.
– По-моему, пусть уж лучше убирает квартиры, чем работает официанткой в кафе, где подвыпившие мужчины иногда дают волю рукам...
– Это верно.
– Жермен такая свежая...
«Прям едва распустившийся цветок невинности», – мысленно говорю я.
– У кого она работает?
– О! У очень приличных людей. Он часто в отъезде... Его жена остается одна...
Я прислоняюсь к стенке, потому что этот пентюх даже не предложил мне сесть.
– Как их фамилия? Следует четкий ответ:
– Ван Борен.
В моем котелке как будто разорвалась ракета фейерверка.
– Ван Борен?
– Да...
– Вчера она у них работала?
– Нет, вчера у нее был выходной.
– Скажите, месье ДюбЕк, вы читаете газеты?
– Каждое утро! Когда вы позвонили, я как раз собирался читать «Ла МЕз».
Я сердечно улыбаюсь ему.
– Ну что же, месье ДюбЕк, прочтите ее. Я уверен, что она вас заинтересует.
Я подношу палец к шляпе и отваливаю.
Глава 16
Я уже перестал считать пункты моей истории. Когда я говорю «моей», то слишком далеко завожу чувство собственника, потому что мне она почти не принадлежит.
Теперь оказывается, что Мисс Возьми-меня-кто-хочет, иначе говоря Жермен ДюбЕк, прибирала квартиру милашки Югетт!
Я всякого видел, как поется в песне.
Выходит, это она открыла дверь почтальону? И может, сделала это совершенно естественно?
Хотя нет. Она уверяла, что хозяйка в ванной, а когда я вошел в квартиру, в ней никого не было.
Я смотрю на городские куранты, которые мне сообщают, что сейчас десять часов с мелочью. Время идет, ребята! Летит галопом!
Скоро мне надо будет возвращаться в отель собирать багаж, но до того я должен решить чертовски трудную проблему. Понимаете, когда зашел в тупик, остается только биться башкой об стенку и стучать себя кулаком в грудь. Так вот, я направляюсь в полицию. Отведу Робьера в сторонку и выложу ему все, что знаю. С теми сведениями, что я принесу, он сможет успешно завершить расследование, а у меня на это нет времени. Не буду же я, в конце концов, рисковать карьерой ради удовлетворения каприза! А оставаться в Льеже до тех пор, пока не найду разгадку, было бы крайне дорогостоящим капризом.
Новое такси довозит меня до здания, в котором размещается льежская полиция.
Я прошу сказать, где находится кабинет моего бельгийского коллеги, и направляюсь туда медленной благородной поступью мученика, идущего на казнь.
Стучу в дверь. Меня приглашают войти, что я и делаю без тени сомнени. Комната довольно просторная, в ней стоят несколько почерневших столов, заваленных бумагами. В комнате сидит всего один тип, но это не инспектор Робьер, а маленький юнец в очках, с лицом, похожим на нож для резки бумаг. Он с необыкновенно проникновенным видом печатает на машинке двумя указательными пальцами.
– Можно видеть инспектора Робьера? Маленький юнец перестает терзать «Ундервуд».
– Он на докладе!
Сухой голос, полицейский взгляд. Миляга только начинает, но уже законченный легашок. Поверьте мне, он далеко пойдет, если его не остановят пули бельгийских блатных. Он станет спецом по допросам с мордобоем, значит, перед ним прекрасная карьера.
– Ладно, – говорю, – я его подожду...
– Ждите в коридоре, – скрипит бумагорезка-машинистка.
Это подтверждает его неопытность.
Надо быть невероятно плохим психологом, чтобы разговаривать со мной таким образом в такой момент. Неужели очкарик не видит, что я доведен до ручки? И неужели на моей физии не написано, что я тоже занимаюсь благородной профессией легавого?
Я недобро улыбаюсь.
– Не надо проявлять излишнее рвение, малыш, – говорю я резким тоном, доставая из карману сигарету.
Он смотрит на меня и собирается рявкнуть, но мои глаза советуют ему закрыть пасть, и он молчит.
Я подхожу к окну, перед которым он тюкает на машинке, и, покуривая сигаретку, смотрю на серый пейзаж, расстилающийся передо мной. И вдруг впервые со дня приезда в этот город понимаю: несмотря ни на что, я за границей. На меня накатывает ностальгия... Мое воображение заменяет МЕзу Сеной, а на место доков ставит башни Нотр-Дама.
Клево...
Набережные с их зеленью, букинистами, влюбленными... Дорогие старые набережные Парижа... И сладкий воздух...
Я вздыхаю и поворачиваюсь к «ножу для резки бумаг», вернувшемуся к своей работе. Мои глаза останавливаются на его указательных пальцах, исполняющих танец умирающего лебедя на черных клавишах.
Я мечтаю. И вдруг... да, вдруг я вздрагиваю.
Меня поразила одна деталь клавиатуры машинки. Важная деталь. Я привык к печатным машинкам. Все полицейские, хотя и не умеют печатать, выдают на них свои рапорты. Но я никогда не задумывался, что находится на клавише с двойкой и семеркой. Чтобы получить цифры, надо нажать на клавишу перевода в верхний регистр, но неопытный или торопящийся «печатник», желающий напечатать «27», но не нажавший на эту клавишу, получит " – ".
Я вытаскиваю из лопатника записку, найденную этой ночью у мадам Ван Борен. Я о ней совсем забыл! Не о Ван Борен, а лаконичной записке.
"Жорж, я в – ".
Это никакой не код, а просто опечатка.
Надо читать: «Жорж, я в 27».
Я тихонько посмеиваюсь над этим открытием. Ко мне вдруг вернулась надежда.
Наша Югетт сообщила любовнику, что отправляется в 27. Раз она выразилась так кратко, то Жорж, которому адресована записка (то бишь Рибенс), должен был хорошо знать, о каком месте идет речь.
