Прошла минута.
А затем громыхнул остановившийся лифт, на площадку вышел полицейский, за которым семенила соседка, да так и замерли они, увидев лежащего Баллона и стоящего в пяти шагах от него Германа.
— Вот… — с совершенно достоверной растерянностью произнёс Рыжий. — Я выхожу, он кричать, как обычно, а потом за грудь…
— Вы его трогали? — тут же спросил участковый.
— Не приближался даже. — Герман сглотнул. — Он мне «Смирно!» крикнул, а потом за грудь…
— Стойте где стоите. — Полицейский осторожно подошёл к Баллону, присел и приложил пальцы к его шее.
— Ну? — нетерпеливо спросила женщина.
— Отгулял, — коротко ответил участковый. Выпрямился и властно посмотрел на Германа.
Герман взгляд выдержал.
* * *
Сначала — мужское лицо.
Круглое. Лоснящееся. Противное…
Оно приблизилось вплотную, заполонило собой мир, стало этим миром — страшным и омерзительным. Стало символом всего плохого, что только может быть. Стало воплощением всего плохого…
«Тебе хорошо?»
Этот вопрос давно превратился для неё в кошмар. Обладатель лоснящегося лица обожал его задавать и принимал только один ответ.
«Да… — шепчет девушка. — Очень…»
Но важны не только слова — важна интонация. Важно, чтобы ответ был произнесён искренне, идеально — с протяжным, полным удовольствия стоном или страстным шёпотом. Лоснящийся чутко прислушивается и, если чувствует фальшь, наказывает.
Беспощадно.
«Мне очень нравится…»
Она неподвижна. Не потому, что связана, — ей запрещено шевелиться. Это игра, и если она проигрывает — её наказывают.
Беспощадно.
Она боится наказания и старается, очень старается… Но трудно сохранять неподвижность, когда его пальцы делают всё, чтобы с её губ срывался протяжный, полный сладостного удовольствия стон.
«Тебе хорошо?»
«Ты сводишь меня с ума…»
«Шлюха!»
Он бьет её по лицу своей маленькой женственной ладошкой, но она не имеет права нарушать правила игры и продолжает сохранять неподвижность.
«Ты сводишь меня с ума…»
«Сука!»
Лицо отодвигается, оказывается неподалёку, расплывается в выступивших слезах, но они разрешены — она может плакать, но не имеет права шевелиться. Главное — объяснить ему, почему слёзы выступили именно в тот момент, когда он проникает в неё…
«Почему ты рыдаешь, тварь?»
«Мне безумно хорошо…»
«Почему ты рыдаешь, сволочь?»
«От наслаждения…»
Он хрюкает от удовольствия.
Её слезы льются рекой…
…Это был обычный кошмар. Можно сказать — повседневный.
Она закрывает глаза и видит его. Каждый день видит его и уже давно не может спать без таблеток.
Но сегодня заснуть не получалось по другой причине, сегодня Карина ворочалась в кровати не потому, что ей мерещилось круглое лоснящееся лицо, а вновь и вновь переживая события прошедшего дня. Вспоминая церемонию. Вспоминая себя после церемонии и остальных ребят. Вспоминая то великолепное настроение, что охватило её после пробуждения.
Она изменилась…
Карина ворочалась до двух часов ночи. Осторожно, конечно, ворочалась, чтобы не разбудить родителей, но иногда забывалась и шумно выдыхала, вспоминая наиболее яркие моменты удивительной церемонии.
И понимая, что с ней происходит нечто странное.
«Интересно, а остальные спят?»
Или так же не находят себе места, елозят по кроватям, пьют чай в тёмных кухнях, курят на балконах… И если выйти сейчас на улицу, то можно встретиться со всеми, поговорить… Но не как днем — торопливо, бессвязно, а спокойно, обдуманно обсудить произошедшее…
«Мы всё уже обсудили, а больше ничего не случилось… Пока не случилось».
Она приложила руку ко лбу — показалось, что он пылает, — но только показалось, температура была в норме. Глотнула воды из приготовленной с вечера бутылки, но жажда не ушла. Во рту постоянно пересыхало, но явно не от жары — сентябрьская ночь была довольно прохладной.
«Может, именно так и сходят с ума?»
Оставаться в кровати больше не было ни сил, ни желания. Карина отбросила одеяло, вскочила, достала из шкафа и натянула спортивный костюм, кроссовки и вышла на балкон.
Жажда…
Осенняя ночь взбодрила и придала сил. Карина улыбнулась, посмотрела вниз — третий этаж, не высоко, конечно, но всё же неприятно, раньше она ни за что не сделала бы то, на что решилась теперь… Отринула сомнения и неуверенность, отринула всё, вообще всё, что было «до», вскочила на узенькую полоску перил, вздрогнула и тут же поймала баланс.
И удивлённо замерла, прислушиваясь к новым ощущениям. К силе, что мягко просилась наружу. К возможностям, которые она только-только начала познавать.
К себе новой.
К себе сильной.
«Я становлюсь другой!»
Карина спрыгнула на балкон и неожиданно почувствовала усталость: эксперимент на перилах стал последней каплей, необходимой точкой, которую следовало поставить в длинном сегодня. Она обязательно превратится в многоточие, но не сейчас.
Девушка улыбнулась, бесшумно вернулась в комнату, разделась, повалилась на кровать и мгновенно уснула.
* * *
— К дому я больше не приближался, магию исключил, использовал направленные микрофоны и фотоаппарат с длинным объективом, — доложил Мустафа.
— Уверен, что Бранделиус тебя не заметил? — После случая с мухой Авдотий сильно осторожничал, но от слежки за подозрительным москвичом не отказался.
— Не должен был, — твёрдо ответил иллюминат. — Он не пользуется магией, видимо, боится привлечь к дому внимание. И электронные гаджеты ему вряд ли помогли: я был далеко и хорошо замаскирован.
— Та-ак… — Меркель потёр руки. — Тогда рассказывай, что узнал?
— Приезжали те же люди, что в прошлый раз. Шестеро: четверо мужиков и две девушки. В доме пробыли около четырёх часов, потом разъехались.
— На улице ничего не обсуждали?
— Несколько раз упоминали, что станут другими, прикоснутся к неведомому… — Джафаров поморщился, вспоминая, после чего закончил: — У меня всё записано — посмотришь.
— Что он, секту, что ли, лепит? — удивился шаман.
— Не похоже. — Мустафа не понял, что вопрос риторический, и ответил всерьёз: — Люди выходили очень довольные, на эмоциональном подъёме…
— Ну, точно — секта.
— Не похоже, — повторил Мустафа.
— Да почему?
— Как бы сказать… — Джафаров потёр пальцы правой руки. — Чувствовалось, что они свободные, понимаешь? Раскрепощённые и свободные. И с Бранделиусом они ведут себя с уважением, но не как с богом. — Лёгкая усмешка. — Некоторые твои клиенты больше смахивают на сектантов.
— Давай не будем о бизнесе, — предложил Меркель. — Ты определил посетителей?
— Сфотографировал и пробил изображения по базам, — подтвердил Мустафа. Магия открывала ему двери во многие информационные хранилища, причём, как правило, таким образом, что хозяева хранилищ ничего об этом не знали. — Есть имена и адреса.
— Что за люди?
— Разные… Но все законопослушные, не привлекавшие внимания полиции или ФСБ.
— Может, он им устраивает оргии? — Авдотий не знал, что и думать. — Лёгкое магическое воздействие гарантирует незабываемые ощущения… Прецеденты были.
— Тогда бы среди его клиентов была золотая молодёжь, — качнул головой Мустафа. — А не нищая студентка или музыкант-неудачник.
— Тоже верно… — Белорус вскочил на ноги. — Но чем, Спящий его покарай за такую скрытность, чем они там занимаются? Чем?
Ради ответа на этот вопрос они и затеяли слежку, но Меркелю хотелось получить всё и сразу, а если не сразу, то как можно скорее, вот он и дёргался.
— Что сказал эрлиец?
Встречу с подданным Тёмного Двора иллюминат пропустил и теперь хотел войти в курс дела.
— К сожалению, ничего не сказал, — мрачно ответил шаман. Упоминание Петриуса его не обрадовало. — Он больше требовал.
— Адрес Бранделиуса?
— Ага.
— Дал?
— Разумеется.
— Мы знали, что он этого захочет, — тонко улыбнулся Джафаров. — Жаль, что ты не сумел его разговорить и выудить хоть что-нибудь.
— Я узнал главное, — самодовольно ответил Меркель. — Брат Петриус занимается частным расследованием и скрывает происходящее от Тёмного Двора. То есть мы можем совершенно спокойно участвовать в игре.
— Как ты это понял? — Иллюминат знал, что его друг умеет вести переговоры и слышать невысказанное, но, как правило, просил объяснить выводы.
— Петриус не угрожал навами, не прикрывался навами, и с ним не приехал ни один нав, — перечислил свои резоны шаман. — Всё вместе означает, что эрлиец работает на себя.
— У него должен быть телохранитель.
— Наверняка есть, и наверняка кто-нибудь крутой, — кивнул Авдотий. — Но здесь он не появлялся.
