я отправился к отцу:
– Все закончилось, я свободен.
– Значит, поверили тебе, очень хорошо. – Он опустил голову и продолжал работать.
Я был обижен на него, он ни разу не пришел туда ко мне, я чужие бычки там курил.
– Верни мои деньги, – сказал я.
– Поднимись вечером, отдам.
– Дай сейчас, сколько есть, я голоден.
Он достал из кармана три рубля и протянул мне.
– Этого мало.
– Сколько же ты собираешься съесть?
– Добавь.
Он добавил пять рублей. Я купил два хлеба и поднялся на чердак. Аттестат положил на полку. Затем раскрошил хлеб, вышел на крышу и насыпал голубям. Осмотрел голубятню, грязная фанера лежала все там же, никто к ней не прикасался.
Я немного замешкался, не знал, пойти сразу в больницу к Манушак или сперва к Кития, поставить перед собой харчо в глубокой тарелке и вооружиться ложкой. Лучше с Манушак повидаюсь, решил наконец. Переехал на трамвае через мост и спрыгнул с подножки у травматологической больницы. Манушак встретилась мне в коридоре с полным судном в руках. Увидев меня, покраснела.
– Сейчас выйду, – сказала она и вошла в туалет.
Она показалась мне отчужденной, но от того, что она сказала потом, я и вовсе растерялся.
– Как мне жаль Рафика, – на секунду задумалась и добавила: – Этого негодяя.
Я знал, что у нее добрая душа, как же иначе можно было объяснить услышанное, и все-таки мне стало не по себе.
В палате, кроме Сурена, было еще пятеро. У кого рука была подвешена, у кого – нога. Завидев меня, Сурен отвернулся.
– Пусть эта гнида убирается отсюда, – приказал он Манушак.
– Почему? – расстроилась Манушак.
– Воротит меня от него.
Я разозлился, но ничего не сказал. Вышел в коридор и встал у окна. Чуть погодя вышла и Манушак.
– Не хочу больше в нашем квартале жить, – сказала она, и слезы показались у нее на глазах.
– Успокойся, через месяц никто ни о чем помнить не будет.
Она задумалась:
– Я-то буду помнить.
– И ты забудешь, – сказал я, погладил ее по голове и поцеловал. – Ты знаешь, что такое «Ноев ковчег»?
– Нет, зачем тебе это?
– Мне незачем, Сурен говорит, когда нога заживет, он найдет этот ковчег, войдет внутрь и застрелится.
У меня чуть с языка не сорвалось: «Если узнаю, где это, сообщу». Но я промолчал.
Я пробыл там с час. Манушак была растеряна, подавлена, что-то недоговаривала. Когда я уходил, пообещала, если вернется из больницы не очень поздно, поднимется ко мне на чердак и посмотрит на мою новую постель.
Из больницы я поехал в Ортачала, там в закусочной умял две тарелки харчо, а потом пошел в серную баню. Долго лежал в бассейне и думал о Рафике: «Кто же убил эту суку?» В те времена в нашем городе авторитетов такого типа часто пускали в расход, в этой истории не было ничего необычного, кроме того, что мы с Хаимом нарвались на неприятности.
В больнице, когда разговор зашел о Хаиме, Манушак сказала: «Он тут ни при чем, зря его арестовали». – «Ты откуда знаешь?» – «Знаю». Ей не верилось, что он мог попасть в такую историю, по правде сказать, и мне тоже, но ее уверенность меня немного удивила. Показалось, она что-то знает, но не говорит, скрывает. Но что могла знать Манушак? Я задремал, какой-то педераст тронул меня рукой за низ живота:
– Не утони, мальчик.
– Убери руку, мать твою…
Я вышел из бассейна и оделся. Потом стал ждать автобус у Метехского моста. Глаза слипались, в ментовке ни одной ночи не спал нормально. «Поднимусь на чердак, лягу в новую постель и захраплю», – думал я и так и сделал, не поднимал головы до двенадцати часов следующего дня.
Манушак не заходила. Может, на Сурена опять нашло, и она не смогла его оставить, либо вернулась очень поздно и пошла прямо домой, предположил я. Умылся во дворе и вышел на улицу. Перед подъездом Хаима собрался народ. Когда я подходил, встретил Грантика Саркозяна и Цепиона Бараташвили.
– Выпустили? – спросил Цепион.
– А как, по-твоему, я здесь оказался? – ответил я.
– Поздравляю. – Грантик положил руку мне на плечо.
– Что там происходит? – спросил я.
Все я мог себе представить, кроме того, что услышал.
– Тела дядей Хаима привезли, – ответил Грантик.
– Да ты что?
– Тела нашли на дороге во Мцхета, – продолжал Цепион, он считал, что в такой момент у него должно быть скорбное выражение лица. – Менты говорят, что авария, попали под грузовик, но в это никто не верит.
– Умерли во время пыток, их бросили на дороге, да еще грузовиком по ним прошлись, – с такой уверенностью добавил Грантик Саркозян, будто видел все это собственными глазами.
Выражение лица Цепиона стало еще печальнее:
– Так исхудали, что и не узнать, ни у одного на руках и ногах ногтей нет.
Когда они отошли, я прислонился к стене и вздохнул с облегчением, чувствуя, как с меня сваливается тяжесть: «Значит, теперь с этой стороны все закончилось, опасности стало вдвое меньше».
– Что такое, парень, кому улыбаешься? – услышал я и поднял голову. Передо мной стоял Трокадэро. Мне стало неловко, хотел сказать: видишь, какая беда приключилось, но не успел, он прошел дальше. Рядом с ним шел крупный светловолосый парень, из-за вдавленного носа создавалось впечатление, что кто-то только что лягнул его в лицо. Это была правая рука Трокадэро, звали его Романоз, и он считался в городе одним из лучших в драке. Они смешались с толпой, Трокадэро был знаком со многими евреями, с некоторыми здоровался за руку, с другими целовался. Было по меньшей мере человек пятьдесят. Говорили, что из-за разлагающихся трупов в доме стоит страшное зловоние.
Тем, кто интересовался моей историей, отвечал, что я был ни при чем, потому меня и оставили в покое. На лицах многих я после этого замечал разочарование, они не только теряли ко мне интерес, но как будто и уважение. Голодный, я решил наверх не подниматься, подумал: «Завтра зайду».
Я уже собирался уходить, как вдруг над толпой нависла тишина – появился дядя Чарлик и остановился тут же, в двух шагах от меня, возле керосинщика Дитриха, он с сожалением качал головой:
– Мы этих несчастных три дня назад отпустили, и что им только понадобилось во Мцхета, что они прямиком домой не поехали.
Дитрих был доволен, что капитан либо майор КГБ обратил на него свое внимание, и сказал, подлизываясь:
– Уверен, вы расследуете это дело и накажете виновных.
Стоявшие рядом усмехнулись, но это не подействовало на дядю Чарлика, он поговорил еще с двумя-тремя мужчинами и
