Роджер медленно сказал:
— Однажды мне пришлось дожидаться целых сорок восемь часов, пока не заговорил один упрямец. Мне вовсе не улыбается перспектива так долго оставаться без питья и еды, но, согласитесь, игра стоит свеч. Тот тоже заговорил в конце концов. — Он достал из кармана сигареты, прикурил одну и далеко отбросил спичку. От его глаз не укрылось, как Фолей жадно втянул в себя воздух, очевидно, тоже мечтая о сигарете. Бледность и пот по-прежнему оставались, точно так же, как и страх. Однако, оказалось, что наружность Лайонела Фолея была обманчивой: он обладал куда большей храбростью, чем можно было предположить.
Он упрямо твердил:
— Я не буду говорить!
Потом отвернулся и стал смотреть на открывающийся перед ним вид, надеясь, что он его успокоит и умиротворит.
«Оказывается, он и правда может быть настойчивым и упорным», — угрюмо подумал Роджер. Конечно, ему самому ничего не стоило проявить твердость, которая не только мальчишке, но и умудренному опытом человеку показалось бы поистине «гранитной», но он не мог допустить, чтобы попавший в беду человек лежал без помощи в то время, как сам он был жив и здоров. Тем не менее, он не имел права этого говорить. Он изменил свое положение, выпустил струю сигаретного дыма поближе к лицу Фолея и сказал:
— Дайте-ка мне взглянуть на вашу ногу.
— Только врачу…
— Покажите мне ногу и перестаньте валять дурака.
Он решительно наклонился и принялся ощупывать бедро выше колена. Похоже с этим малым вообще ничего серьезного не случилось. Расстегнув пуговицы, он продолжил осмотр. Фолей морщился, но никаких признаков перелома или трещины не наблюдалось. Наконец, Роджер снял ботинок, полностью расшнуровав его. Колено уже распухло и могло действительно сильно болеть, но и тут не было серьезной травмы. Роджер осторожно нажал на него и подвигал ногой. Фолей шумно выдохнул.
Тогда Роджер осторожно опустил его ногу на землю.
— Это всего лишь растяжение связок, никакого врача вам не требуется, нужен просто холодный компресс. — Он поднялся: — Как вы думаете, каковы шансы на то, что нас здесь найдут?
— Откуда мне знать?
— Послушайте меня, Фолей, — заговорил Роджер, внутренне кипя от негодования, но внешне оставаясь таким же холодным и беспристрастным, как в самом начале. Если только ему удастся уговорить сейчас этого осла, может, он получит возможность отыскать пропавшего мальчика, что было важнее всего. Он должен воспользоваться удобным случаем и запугать Фолея до такой степени, что тот заговорит. Своеобразная психологическая третья степень. Конечно, впоследствии Фолей может начать жаловаться и доставит ему, Роджеру, много неприятных минут, но сейчас имела значение одна правда. И как бы страшно она ни звучала, ее надо узнать.
— Я мог бы вернуться и сделать вид, что потерял дорогу, — пригрозил он. — Или позабыть, что я был здесь. Я могу заставить вас лежать тут до наступления темноты, потому что я сильно сомневаюсь, чтобы какая-нибудь поисковая группа догадалась заглянуть в эти места. Не недооценивайте меня, Фолей!
— На каком основании вы ведете себя так непозволительно? Кто дал вам такое право?
— Двое Картрайтов, один с проломом в черепе, а второй — пропавший, причем, его шапочка найдена неподалеку от вашего дома… Где он?
— Не спрашивайте меня, я не знаю.
— Знаете! Где Сид?
— Говорю вам, я не знаю.
— Вы знаете. Если вы его убили…
— Что вы несете?
Роджер снова приблизил свое лицо к лицу Фолея. Он ясно различал тревогу в этих сине-серых глазах, видел, как губы ослабели, стали безвольными. И, однако же, в этом по виду слизняке оказалось куда больше непокорности и упорства.
— Вы лжете, и я это великолепно знаю. Это вы вели машину, в которой находился захваченный вами мальчик. Он выбросил жокейку из окна, а вы этого не заметили. Вы пытались сжечь свою машину, поскольку вам не удалось уничтожить все пятна крови, которые там имеются. Глупо запираться, давайте выкладывайте все начистоту!
— Это неправда!
— Настолько правда, что вас осудит любой суд.
— Говорю вам, это неправда.
— Слушайте меня, проклятый убийца! Я же могу вытрясти из вас душу! — Роджер угрожающе приблизил пальцы к горлу Фолея. — Мальчик совершенно определенно находился в вашей машине, а теперь вы пытались ее уничтожить. Это неоспоримые факты. Говорите, где он!
— Я этого не знаю.
— Где он?
— Отойдите от меня! — завопил Фолей, пытаясь подняться. Он даже ухитрился ударить Роджера по руке. — Я его не видел. Я видел только…
Он поперхнулся.
— Живее выкладывайте! — прикрикнул на него Роджер. — Причем не забудьте, что вы должны убедить членов суда в своей невиновности, а улики говорят против вас. В вашей машине остались кровавые пятна.
Роджеру казалось, что последнее должно было доконать Фолея. Уж если это не подействует, тогда что же сможет заставить его заговорить?
— Я всего лишь видел, как жокейка была выброшена из окошечка машины, — пробормотал Фолей и закрыл глаза, как будто ему было стыдно смотреть на Роджера после такого акта малодушия. — Я находился в поле, услыхал тарахтение мотора, увидел нашу машину и подумал, что это… мама. Потом я заметил, как кто-то выбросил из окошка шапочку, которая застряла в зеленой изгороди. Я этому не придал никакого значения, даже не сообразил, насколько это важно… Видите ли, наш садовник иногда берет машину, чтобы привезти из школы ребятишек своей сестры, вот я и подумал… — Он снова замолчал.
Роджер сказал гораздо спокойнее:
— Продолжайте.
— Подумал, что кто-то из ребятишек балуется, только и всего. И лишь после того, как миссис Гейл принесла жокейку и сказала, что она принадлежит Сиду Картрайту, я понял, что это означает.
— А что это означает?
Фолей открыл глаза.
— Мне тошно на вас смотреть, — сказал он чуть ли не по складам. — Обещаю вам довести до общего сведения, как вы со мной обращаетесь… Вы еще пожалеете, что не оказали мне своевременной помощи и…
— Что это означает? — чуть повысил голос Роджер.
— Вы знаете не хуже меня. Если была использована машина моей матери…
Он прижал обе руки к глазам.
— Господи, я так измучился, что просто не знаю, что и думать, Почему бы вам, для разнообразия, не поломать свою голову? Я — я живу на нервах вот уже целую неделю, прошлой ночью я практически совсем не спал, плохо соображаю, что я делаю.
— Это вы убили Сида Картрайта?
Фолей не сразу среагировал, просто опустил голову на землю. Теперь его лицо выглядело много спокойнее, как будто то немногое, что он сообщил Роджеру, сильно сократило его страхи. И заговорил он куда ровнее:
— Я никого не убивал и не похищал, Вест, и вы это знаете. Возможно, с моей стороны было безумием стараться избавиться от нашей машины, чтобы вы не могли сказать, что ее использовали, но я перепугался, заметив в ней пятна крови. Я их замывал, однако кое-что осталось. Когда вы к нам пришли, я решил, что любой ценой надо добиться того, чтобы вы не увидели «Остин». По-видимому, у меня началась паника.
— Откуда такое донкихотство?
— Я ей кое-чем обязан!
— Вашей матери?
— Разумеется, я имею в виду свою мать. Неужели вам надо все говорить целыми распространенными предложениями, да еще расставив знаки препинания?
— Не обязательно.
Роджер сунул руку в задний карман и достал фляжку с бренди, отвинтил крышечку и протянул Фолею:
— Глотните-ка.
Фолей, удивленный переменой в настроении суперинтенданта, послушно взял левой рукой фляжку, поднес ее ко рту и набрал полный рот обжигающей жидкости.
— Спасибо.
— Сигарету?
— Пожалуйста. Мои кончились.
Роджер дал ему сигарету и зажег ее.
— А теперь посвятим пяток минут тому, чтобы привести все в порядок, а потом уж займемся проблемой вашего подъема наверх, — заговорил Роджер. — Вы заметили, как из машины выбросили жокейку, и когда миссис Гейл принесла шапочку Сида Картрайта, решили, что это та самая шапочка? Так?
— Конечно. Это была та же самая шапочка.
— Очень может быть. Вы заподозрили, что машина вашей матери была использована для похищения Сида. Верно?
— Но ведь это же очевидно, не правда ли?
— Вы видели водителя?
— Нет.
— Мужчина или женщина?
— Я вообще не видел, кто сидел за рулем.
— Вы говорите, что ваш садовник часто пользуется машиной?
— Да, поэтому я и подумал, что это он везет своих племянников. Но когда я вернулся домой, то убедился, что это был не он… Все утро он возился в саду или в огороде. Так мне сказала горничная.
— Спасибо. У вас только один садовник?
— Вообще-то двое, но лишь один настоящий. Это Джордж Энзелл. Второй — его отец, однако этот уже не работник, его время миновало.
— Что это за дети его сестры?
