- Ишь, оскалилась, тварь фашистская! - крикнул кто-то из деревенских. - Да пристрели ты ее, дядь Миш, а мотоцикл поделим: тебе машину, а мне коляску.
- А на кой тебе коляска без мотора-то? - спросил сосед, затевая балаган.
- А я ее к телеге приделаю. Красота! Сел в коляску, поводья в руки, жену с тещей - на солому, и поехал. Не трясет: колеса резиновые и рессоры есть. Вещь в хозяйстве незаменимая!
По толпе, высыпавшей на улицу, пробежал смешок. Народ постепенно смелел, подтягивался к перевернутому мотоциклу и сидящей рядом с ним собаке. Послышались ласковые причмокивания, Шарик… Тузик… Полкан… Овчарка оглядела окруживших ее людей и вдруг дернула поводок, почти вырвав убитого из коляски. Пес разразился громким злобным лаем, народ шарахнулся в стороны.
- Ну чего разлаялся, чего, убили твоего хозяина, - крикнула из толпы какая-то сердобольная женщина.
- Да не потому он лает, что убили.
- А почему?
- А ты его Шариком назвала.
- А как же еще, Петром Иванычем, что ль? - рассмеялась сердобольная.
- Ну сказала! Он же немец. Тебя попробуй какой-нибудь Кларой назови, ты ж глаза выцарапаешь.
- Ну, если ты вечерком шепнешь на ушко, я, может, и Клару стерплю, - кокетливо подбоченилась «сердобольная», и все снова расхохотались.
Скажи этим людям года два назад, что они будут шутить, стоя рядом с покойником, не поверили бы, обиделись: «Да что на нас, креста нет?» - а тут смеялись, радовались, что неразлучная с войной смерть теперь уже миновала их деревушку, оставив на память о себе совсем не святую троицу: собаку, мертвого унтера и мотоцикл…
Стало смеркаться, народ разошелся по домам, а лесник все сидел на корточках, не сводя глаз с собаки.
А поутру, когда деревня проснулась, от вчерашней картины не осталось и следа: колея от мотоциклетных колес тянулась к калитке лесникова дома, за забором слышался собачий лай.
- Слышь, дядь Миш, а немца покойного ты тоже к себе на постой взял? - со смехом спросила сердобольная соседка, что жила напротив колодца.
- Закопал я его в овраге, чтоб вони не было.
- А кобеля чем приручил? Иль по-немецки с ним разговаривал? Так ты, вроде, только по-русски, и то с матерком… Ха-ха…
- Лаской, Катерина, лаской, она на всех языках одинаковая.
- И как же теперь величать кобеля-то, ведь он наши клички не признает?
- Геббельсом назвал, уж больно громко лает. Да и ему, может, понятнее будет.
С неделю соседи ходили к дяде Мише «на погляд»: кого интересовал мотоцикл, кого пес по кличке Геббельс.
- Дядь Миш! Ты ему чего б покороче придумал. И потом, Геббельс - это фамилия. Кто ж собак по фамилии называет? - приставал местный грамотей, списанный из армии еще в Гражданскую по недостатку зрения.
- А как Геббельса зовут?
- Да вроде Иозеф.
- Так давай его Иозефом звать.
Прошел месяц, и к дяде Мише нежданно-негаданно явился участковый.
- У тебя, Никулин, говорят, диковинная собака завелась, - спросил с порога.
- Да вон она, в конуре, на тебя даже не глянула, видать, форму уважает.
- А зовут ее как?
- Иозеф.
- На немецкий, значит, манер? А когда тебе его позвать надо, ты как кричишь?
- Как, как, Иоська, Иоська, ко мне, сукин сын!
- Иоська?.. Иосиф, значит… Чего это ты замер, дядь Миш?
Только теперь до лесника дошло, что кто-то из деревенских при случае, а то и нарочно, рассказал в районной милиции, что завелась в деревне псина, которую зовут… Хорошо, в начальниках райотдела НКВД ходил ганинский парень, которого Никулин знал с пеленок.
- Ты вот что, дядь Миш, зови его, как хочешь, но только вождей мирового пролетариата не трогай, а то… сам знаешь. А за мотоциклом я в следующий раз приеду, это трофей Красной Армии, а ты его в свой сарай припрятал. Бывай!
…Лесник повесил на крюк длинный кожаный ремень, которым иногда пугал Геббельса, и соскреб грязь, налипшую на обрезанные старые сапоги. Мартовская ночь была на удивление теплой и лунной. Можно было еще покурить минуту-другую, да вот табачок остался в доме… Никулин решил сходить в сени, свернуть самокруточку, но пес вдруг опять залаял, выскочив из своей будки.
- Да что тебя расхватывает-то среди ночи! - сердито прошипел дядя Миша и топнул ногой. - Марш на место!
Геббельс не унимался. Лесник с крыльца попытался разглядеть кусок деревенской улицы за забором, не увидел ничего, что могло бы встревожить пса, и поднял голову кверху. Подсвеченные матовой луной, высоко в небе раскачивались несколько парашютов. Лай собаки перекрывал легкий гул самолета. Никулин прикинул, что парашютисты должны приземлиться километрах в двух-трех от деревни. «Кто такие, чьи, откуда?» Самолет уходил в сторону линии фронта. «Немцы? А что им здесь делать вшестером… да нет, вчетвером, там каких-то два мешка?» - Никулин рассмотрел приближающиеся к земле парашюты. Вот уже два года война была далеко от деревни Ганино. О ней напоминали только редкие письма-треугольники и газеты, которые раз в неделю привозил почтальон. Зимой и того реже. Радио в деревню обещали провести как раз весной 1941-го, да на тебе, не успели!.. О телефоне здесь не мечтали, да и кому звонить?.. Начальство, коли надо, запрягало тачанку - и в Шапошниково, там в сельсовете стоял аппарат, который берегли и абы кого к которому не допускали.
«Завтра надо сходить в Шапошниково… если они сегодня ночью здесь не объявятся», - подумал Никулин, еще раз цыкнул на собаку и вошел в дом. Пробравшись в полутьме в «залу», освещенную тусклым пламенем лампадки, извлек из-за сундука завернутый в старые тряпки немецкий карабин, доставшийся вместе с мотоциклом, но почему-то не конфискованный как «трофей Красной Армии», осмотрел снаряженный магазин, потрогал затвор и лег спать.
…Даже легкий свист в заснеженном, сумрачном лесу был слышен издалека. Волков снова дал сигнал и прислушался. Кажется, справа треснула ветка, потом еще раз… Кто-то пробирался… Через минуту можно было различить сап и кряхтение человека, несущего по трудной дороге тяжелую ношу.
- Веселов, ты? - громким шепотом спросил Волков.
В ответ сквозь ветки мигнул фонарик.
- Я, я. Снег-то какой глубокий… Россия-матушка. - Человек появился неожиданно и совсем рядом, поставил на землю, судя по всему, тяжелый чемодан и присел на него. - С прибытием на родную землю, командир.
- Где остальные?
- Корытко спускался в полусотне метров от меня, должен быть где-то рядом. А Сименцова я потерял из виду еще в воздухе. Думал, он впереди, а присмотрелся - грузовой мешок…. А ну-ка, что там… да нет, левее…
- Кажется, фонарик.
- Это Сименцов… Точно… Рядом… Сименцов! - сложив ладони рупором, крикнул Веселов.
- Я здесь! - донесся из-за деревьев совсем мальчишеский голос. - Зацепился парашютом, хорошо, невысоко, обрезал стропы. Утром его надо будет снять.
- Не утром, а сейчас, - приказал Волков, - рядом, километрах в трех, деревня. Слышал, собака лаяла? Откуда в деревне собака? Или люди, или волки давно уже всех поели. Значит, там есть кто-то не местный. Кто? Охотники? На нас… Появится Корытко, пойдете с ним, соберете парашют, закопаете - и назад. А мы с Веселовым пока присмотрим место для ночевки и проверим рацию. А вот и последний!..
С трудом вытаскивая ноги из снега, на поляну вышел одетый в темное крепкий парень. На плече он нес гору белой ткани - парашют.
- Все удачно, командир. Сел прямо на лужайку. Парашюты где будем закапывать?
- Можно здесь. Для ночевки подберем другое место.
- Земля промерзшая, копать тяжело.
- А где ты ее рыхлую в начале марта найдешь?
- А точно, нигде. Так я копаю?
- Сначала сходи с Сименцовым, он покажет, куда.
Пара, изредка включая фонари, скрылась за стеной деревьев.
- Посмотри рацию, - устало бросил командир и присел на сложенный парашют.
- А что ей будет? - ответил радист, но раскрыл чемодан, пошарил внутри фонариком, довольно хмыкнул, захлопнул крышку и снова уселся на кофр. - Закурить, что ли? А лучше выпить. Ты как, командир?
