- Передо мной не ставили таких задач, когда отправляли на разведку в партизанские отряды.
- Ситуация меняется. Если раньше вам нужно было выявить отряд, места его дислокации, численность, имена командиров, оперативные планы, то теперь вам предстоит самому сформировать партизанскую группу и возглавить ее.
- Ложный отряд? - спросил Доронин, будто бы не поняв, к чему клонит Герлиц.
Начиная с 42-го, абвер и СД практиковали засылку в леса своих людей, которые под видом «народных мстителей» терроризировали население, вели антисоветскую пропаганду. Такие операции давали результат: когда в села приходили настоящие партизаны, их встречали настороженно, а то и вовсе враждебно, прятали скот и продовольствие.
- Нет, отряд настоящий. И название у него может быть весьма распространенное - скажем, «За Родину». Только Родина эта - не СССР, а Россия без большевизма. И действовать этот отряд должен где-нибудь в 300 километрах от Москвы. Назначение отряда - разведывательно-диверсионные операции. Да, да, придется, видимо, кое-что и повзрывать. Вы готовы к выполнению такого задания?
- Да, герр оберст!
- Это моральная готовность. Похвально, что она есть. На профессиональную подготовку уйдет несколько месяцев. Заниматься с вами будет лично зондерфюрер Штефан по специальной программе. Она выходит далеко за рамки учебных мероприятий обычных разведшкол, поэтому потребует от вас усиленного внимания. И еще. Понятно, что полетите в тыл к русским вы не в одиночку. Подбором команды займутся наши сотрудники, но ваше мнение о кандидатах будет учитываться в первую очередь - вам с ними работать! Подготовка вашей группы носит характер строгой секретности, поэтому жить вы будете отдельно от разведчиков, засылаемых нами в обычном, так сказать, порядке. У нас есть на примете один особнячок, в котором, я уверен, вам понравится. Ну, что ж, успешной вам работы на благо рейха!
…Особнячок на улице Берсона, 11 оказался и впрямь приветливым. Он не бросался в глаза и в то же время был просторным, теплым, умело спланированным. В нем уже жили несколько незнакомых Доронину агентов, три нижних чина абвера. Доронину отвели отдельную комнату со старой, но крепкой мебелью. В шкафу за стеклянными створками рядком стояла посуда.
- Будете угощать меня кофе, - заметив вопросительный взгляд Доронина, сказал Штефан. - Нам предстоят долгие, но интересные беседы. Кстати, где-то там должна быть бутылка хорошего коньяка. Это мой рождественский подарок, но если вы наполните два бокала, будем считать, что вы накрыли стол по случаю награждения второй боевой наградой.
Доронин быстро нашел спрятанный за кофейными чашками коньяк, плеснул в расставленные Штефаном рюмки.
- Не будем произносить длинных тостов, - как бы размышляя, произнес лейтенант, - наступает 1944 год, и я хочу, чтобы он стал милостив к нам, подарив нам самое дорогое - жизнь. А это невозможно без победы немецкого оружия. За победу! И за вас, Доронин… простите, Кравченко, за кавалера двух медалей рейха!
Штефан глоточками выпил коньяк, поставил рюмку и, махнув рукой, направился к двери.
- У меня еще есть дела, а вам надо выспаться: завтра мы начинаем работу, а через неделю приступим к поискам кандидатов в вашу группу. Коньяком не злоупотребляйте. Пока!
Глава седьмая. Вербовка
В начале января 1944 года в Борисовском лагере военнопленных появился молодой офицер в форме старшего лейтенанта войск связи. Судя по всему, в плен он попал недавно: сапоги его, как грустно шутили бойцы, хоть и «топали от Бреста», но «каши» не просили, да и шинелишка зиму могла еще послужить… Старлей оказался общительным, сразу начал искать земляков. Подсаживался то к одному, то к другому, рассказывал о себе: что москвич, что перед Новым годом его слегка контузило при артобстреле в районе Орши, а тут немцы, как назло, передовую линию выровняли. Взяли его с «чугунной головой» прямо в полузасыпанном блиндаже… Три дня подержали в 127-й пересылке, и вот теперь - сюда. Говорил, что на фронте с июля 41-го… что воевать надоело, а командиры - подлецы и сволочи: норовят подальше от огня, поближе к бабам… Да и вообще, не понять, за что русские люди кровь льют? За тех евреев, что в Москве сидят и мандарины жрут?.. За усатого грузина, сгноившего по ссылкам и лагерям тысячи неповинных?.. А может, пришла пора повернуть штыки да очистить русскую землю от жадных инородцев?.. Пока вместе с немцами, но они же - не навек!
Его слушали - как-никак недавно с фронта, может, знает чего… Но в разговор вступать не спешили.
- Сам-то из Москвы? Земляк… Где жил? - откликнулся худощавый сержант, прячась в куцую, рваную телогрейку.
- На Таганке! Сначала в детдоме в Сокольниках, а потом - от тюрьмы недалеко, на Малых Каменщиках. Ты здесь как оказался?
- Да так же, как и ты: ранили, очухался - уже под дулом. Вот коротаю дни… Надоело… Может, на работу в Германию отправят - посмотрю, как живут фрицы. Тут приходил один, уговаривал, да что-то он мне не понравился, похоже, врал много. Мордатый такой, откормленный. А ты о чем хлопочешь? Тоже агитируешь?
- Да нет, земляков ищу, чтоб по душам поговорить.
- Ну, земляков, кроме меня, пожалуй, больше не найдешь - лагерь опустел, я здесь почти всех знаю, а вот «по душам», чтоб от твоих речей не отворачивались, поговори вон с тем, что в углу сидит, видишь?.. Он из казаков, к советской власти особой любви не питает… Вон тот еще, с метлой, - он сегодня дежурный - тоже твоего поля ягода… Есть еще человека три, они где-то на работах, я их тебе покажу…
- Спасибо. Тебя как звать-то?
- Александром. Фамилия - Бугасов. А ты?
- А я Борис. Кравченко.
К вечеру в записной книжке Кравченко значилось полтора десятка фамилий бывших красноармейцев, предрасположенных к сотрудничеству с немецкими военными. Большинство из них не подозревало, какую службу представляет молодой человек со скошенными плечами в форме старшего лейтенанта Красной Армии. Скорее, он был похож на вербовщика РОА, отдельная рота которой размещалась, по слухам, где-то в Минске. Под знамена генерала Власова лагерники шли с неохотой. Не потому, что им не нравился сам генерал и его армия, - не хотелось снова на фронт, под пули и снаряды.
На список Кравченко взглянул приехавший вместе с ним в Борисовский лагерь начальник контрразведки «Абверкоманды 103» капитан Фурман. Он слыл одним из тех специалистов, которыми гордился Герлиц: долгое время возглавлял разведкурсы 107-й абвергруппы, забросил за линию фронта не один десяток агентов.
- Интересно… - заметил он, вчитываясь в почерк Кравченко, - в вашем списке в основном солдаты, попавшие в плен до 43-го. Это случайность?
- Нет, герр капитан. На мой взгляд, те, кто оказался в лагерях после поражения немецких войск под Курском, разительно отличаются от пленных 41-го года. Они почувствовали вкус победы, большой победы. Удача под Москвой - не в счет, ее многие расценивали как случайность, как контрудар из самых последних сил. А Курск показал, что армию рейха можно побеждать. Простите, я говорю, наверное, крамольные вещи…
- Продолжайте, мы не на митинге НСДАП и, слава богу, не на допросе в гестапо.
- Для солдат, оказавшихся в плену в 1941-м, сила и непобедимость немецкой армии - аксиома. В их памяти безостановочное бегство полков, дивизий и армий от немецких танковых колонн. Но и это не главное. Они не тронуты советской пропагандой, изображавшей приход Германии на земли Советского Союза как бесконечную череду зверств и преступлений; они не видели фотографии сожженных деревень и повешенных стариков. В них, возможно, еще живет обида поверженного соперника, но нет гнева оскорбленного и униженного народа. В них нет того, что есть в сегодняшних пленных.
- Да вы философ, Кравченко.
- Это результат занятий с зондерфюрером Штефаном.
- И как давно вы берете у него уроки?
- Да уже дней десять.
