Маме он привез упаковку длинного «Кента». С подарками для мамы всегда было легко. «Знаешь, что? Я очень беспокоюсь из-за Яни-ва», – сказала она и яростно разодрала целлофан на сигаретной пачке. «Что не так с Янивом?» – спросил Авнер-сын равнодушным тоном человека, знающего, с кем он имеет дело. «В детской консультации сказали, что для своего возраста он слишком маленький и не дает сдачи, когда его бьют. Но это бы еще ладно…» «Что значит "когда его бьют"? Кто-нибудь его бьет?» «Я его бью немножко, не бью, конечно, а так, толкаю, чтобы научить его защищаться. Но он только забивается в угол и визжит. Я тебе говорю, в следующем году он пойдет в ясли. Если он до тех пор не научится себя защищать, другие дети сделают из него котлету». «Никто из него ничего не сделает! – рассердился он. – А ты перестань, пожалуйста, быть сумасшедшей бабушкой!» «Хорошо, хорошо, – обиделась мама и закурила. – Но если бы ты дал мне договорить, ты бы заметил – я сама сказала, что это еще ничего. Но ребенок не умеет говорить «папа», а это, на мой взгляд, действительно никуда не годится. Ты когда-нибудь слышал о ребенке, который не умеет говорить «папа»? И не то чтобы он не разговаривал, – он знает много слов: «баба», "свет", «вода» – только «папа» он не знает. А если бы не я, так он бы и слово «баба» никогда бы не выучил». «Он не называет меня «папа», он называет меня ласкательным именем, – попытался улыбнуться он. – Не делай из мухи слона». «Прости меня, Авнер, но "Алло!" – это не ласкательное имя. "Алло!" кричат в трубку, когда плохо слышно. Ты знаешь, что Авива, соседа снизу, он называет по имени, только своему отцу кричит "Алло!", словно ты был какой дебил, занявший его стоянку».
«Эта страна – вроде женщины, – сказал Авнер-бизнесмен немецкому инвестору на вымученном английском. – Красивая, опасная, непредсказуемая – в этом часть ее шарма. Я не променял бы ее ни на одну страну в мире». Как нередко случалось и раньше, он не знал, говорит ли правду. Может быть, и да. По крайней мере, инвесторы гораздо хуже восприняли бы другие, пугающие мысли, которые вертелись у него в голове. «Эта страна – грязь под ногтями арабского мира, она считает себя Европой, а на самом деле она – всего лишь комок грязи и пота с развитым сознанием». Нет, на такие слова дивидендов не получишь. «Теперь скажи честно, Герман, – улыбнулся он и легко протянул кредитную карточку татуированной официантке, – есть ли у вас во Франкфурте место, где подавали бы такие прекрасные суси?»
Когда он кончил, они остались в прежней позе. Она – раскорячившись на четвереньках, он – навалившись на нее сверху. Они не двигались и ничего не говорили, словно боялись разрушить что-то хорошее, удавшееся им по ошибке. Устав, он положил голову ей на плечо и закрыл глаза. «Нам хорошо», – прошептала Дафна словно самой себе, но на самом деле – ему. Он почувствовал раздражение. «Пусть говорит, что ей хорошо, – подумал Авнер-мужчина, – но почему ей обязательно надо втянуть в это меня? Всем управлять, все называть своими именами». Не открывая глаз, он почувствовал, как она выскальзывает из-под его тела и как он сам тонет в матрасе. «Нам хорошо вместе», – настойчиво повторила она и ладонью провела вдоль его позвоночника, почти врачебным жестом, будто пытаясь измерить расстояние от затылка до кончика члена. Он все глубже зарывался в матрас. «Скажи что-нибудь», – шепнула она ему на ухо. «Что?» – спросил он. «Неважно, – шепнула она, – просто скажи». «Тебя не удивляет, что он не умеет говорить "папа"? – спросил он. – Ты знаешь, что он умеет уже говорить даже «яблоко» и называть по именам половину людей в нашем доме?» «Меня это совсем не удивляет, – ответила Дафна своим обычным деловым голосом. – Он зовет тебя "Алло!" – и ты идешь, вот он и думает, что тебя зовут "Алло!". Если тебе это мешает – поправляй его». «Не то чтобы мешает, – пробормотал он, – я просто хочу понять, нормально ли это».
Вечером Авнер-зритель сидел перед телевизором и наблюдал за Янивом. Тот играл с плюшевой обезьяной, по какой-то непонятной причине переставшей завывать. «Алло! – крикнул ему Янив и помахал обезьяной. – Алло!" «Папа», – шепнул Авнер-папа себе под нос почти беззвучно. «Алло! – настаивал Янив и бешено тряс обезьяной. – Полёман!» «Выбирай сам, – не сдавался он. – Или "Алло!" и "Полёман!", или «папа» и "Уаааа!"». Янив услышал, как Авнер-бизнесмен подражает обезьяньим завываниям, на секунду застыл, а затем расхохотался. Сперва Авнер-человек подумал, что это издевательский смех, но через минуту сумел понять, что это – подлинная радость. «Уаааа! – захохотал Янив, бросил обезьяну на пол и двинулся к нему упрямыми, но не слишком уверенными шагами. – Уааа, алло!» «Уа-аа! – взвыл Алло! – папа и подбросил хохочущего Янива в воздух. – Уааа!»
Младенец
В его двадцать девятый день рождения дул приятный ветер с моря, и он это знал, хоть и был далеко, потому что она ненавидела песок и воду, но он все равно знал – на море постоянно ветер. Они как раз вернулись откуда-то на такси, и всю дорогу он держал завернутую в бумагу картонную коробку из «Машбира». То, что лежало в коробке, было самым большим подарком, какой он получал за всю свою жизнь. Не самым красивым, но безусловно самым большим. Он обнимал ее всю дорогу, целовал в щеку и в грудь. С каждым поцелуем заново удивлялся, что она не смущается. Когда он расплачивался, уродливый таксист сказал, что еще никогда не видел такой хорошей пары. Уж сколько он мотается по дорогам, наворачивает круги вокруг Гуш-Дана, как стервятник над открытой могилой, – но такую пару, как они, он никогда не видел. Стоило водителю произнести эти слова, как он почувствовал что-то вроде жарa во всем теле. Жара, готового разлиться в те редкие моменты, когда во вселенной присутствует Великая Истина. Когда потом он рассказывал ей в постели, как он почувствовал себя в тот миг, она сказала, что, если ему нужно позитивное мотивирование от прыщавого таксиста, не способного удержаться на одной полосе, то их любовь, по всей видимости, действительно подходит к концу. Он прижался к ней и сказал, что у нее доброе сердце и что он ее любит, а она заплакала, как принцесса, и сказала, что хотела бы, чтобы он любил ее всю-всю, не только отдельные органы. Теперь его глаза были закрыты, и ветер с моря холодил ему лицо, когда он заснул рядом с ней, обнимая сам себя, как младенец.
How to Make a Good Script Great[15]
Моя подружка считает, что я фраер, что меня все кидают, что у меня морда этого просит. Четыре месяца назад мы освободились из армии и поехали в Америку, а теперь она говорит, что меня облапошили на билетах. Еще она думает, что я слишком тощий, но по этому поводу у нее претензий нет – тут уж я не виноват.
Мы, как приземлились в Нью-Йорке, бросили вещи в гостинице и пошли гулять. И вот в ста метрах от гостиницы, прямо посреди улицы, сидит себе на тротуаре какой-то мужик, и не просто мужик, а неф, а вокруг него на кривых таких плитках, какие есть только на Манхэттене, разложены чуть ли не сотни книжек, и у каждой на обложке написано желтыми буквами: «HOW TO MAKE A GOOD SCRIPT GREAT». Лично я всегда мечтал стать сценаристом, еще с детства. Я даже пытался пару раз кое-что набросать, но ничего не получилось, и уж точно ничего GREAT. Потому-то я и поступил на психологию. Только вот вся эта история с черномазым и его книжками показалась мне чем-то вроде знамения, вроде Божьего намека. Моя подружка сказала, чтобы я не смел ничего у него покупать, потому что книжки, которыми он торгует, наверняка ворованные, или поддельные, или червивые. Короче, мол, что-то здесь сосет. Но я уперся. Не так уж много было в моей жизни знамений, чтобы я мог позволить себе привередничать. «Ну, так хоть убедись, что внутри у нее не пустые страницы», – сказала она. Я проверил.
Книжка стоила семь долларов. У меня была только сотня. У ниггера не было сдачи. «Присмотри за книжками, – сказал он, – я подскочу в газетный киоск через дорогу и разменяю». Моя подружка зашептала мне на иврите, чтобы я не давал ему уйти. «Для черномазого сто долларов – это куча денег, – сказала она. – Сейчас он перейдет дорогу, и можешь попрощаться со своими деньгами». Но ей не стоило этого говорить: в конце концов, этот человек оставил на тротуаре чуть ли не сотню книжек общей стоимостью семьсот долларов, так что я знал – он вернется. Он и в самом деле вернулся. Перебегая через дорогу на нашу сторону, он улыбался и махал нам пачечкой десятидолларовых купюр, а мне ужасно захотелось сказать моей подружке что-нибудь ядовитое. Но в этот самый момент его переехал грузовик.
Он скончался на месте. Это было ясно хотя бы потому, что он лежал на животе, а взгляд его был направлен в небо. При этом он продолжал улыбаться, и это было жутковато. Переехавший его водитель грузовика был худым везде, кроме живота. Издалека он походил на змею, проглотившую теннисный мячик. Он рухнул на колени около грузовика, зарыдал и просил Бога простить его, пока не приехала полиция и не забрала его оттуда. Еще до полиции приехала «скорая». Доктор закрыл негру глаза и попытался разжать пальцы, сжимающие деньги, но, по всей видимости, они были сжаты по-настоящему крепко. В конце концов им пришлось засунуть его в «скорую» вместе с нашей сотней, разменянной на десятки, и «скорая» уехала.
