О каждом из команды можно рассказывать истории. Все это смелые, знающие свое дело люди, честные и бескорыстные, настоящие товарищи, всегда готовые постоять друг за друга. Новосельцев смотрел на них и чувствовал, как радостное волнение охватывает его, такое же, как в каюте. Да, перед ним родные ребята, морская семья.
— Вот я и опять с вами! — бодро, чуть дрогнувшим голосом произнес Новосельцев. — Опять будем воевать вместе. С сегодняшнего дня я снова ваш командир.
Он замолчал, раздумывая — начать деловой разговор или ограничиться этим. Вроде бы и неудобно сразу после теплой встречи предъявлять требования. Ведь хорошие же ребята!
Пройдя перед строем, он остановился и сказал:
— Больше трех месяцев я не был на корабле. На войне это большой срок. За это время в нашей жизни произошло немало событий. О них расскажет мне вахтенный журнал.
Лица у всех были осунувшиеся, обветренные, и Новосельцев с жалостью подумал: «Измотались ребята, затаскали их по дозорам и конвоям. С начала войны недосыпают».
— Думаю, — продолжал он, — что горького хлебнули за это время немало, по лицам вижу. Но легче едва ли будет. На то война, товарищи. На войне легко не бывает.
«Что я говорю? — осердился на себя Новосельцев. — Они и сами это знают. Разучился по-человечески разговаривать, что ли?»
Несколько мгновений Новосельцев молчал, потом спросил:
— Ну, как вам живется? Может быть, у кого есть претензии?
Боцман кашлянул, покосился на матросов. Те молчали. Молчание нарушил Степан Дюжев. Щуря в усмешке цыганские глаза, он сказал:
— У нас претензии только к фрицам. Надеемся, что наши претензии будут удовлетворены.
— А это зависит от нас, — улыбнулся Новосельцев, радуясь, что Дюжев не утратил веселый характер.
— За нами дело не станет. Всегда готовы загнать фашистов в деревянный бушлат или на мертвый якорь поставить.
— Это верно? — спросил Новосельцев, обращаясь к строю.
— Так точно, товарищ лейтенант! — зычно ответили матросы, и все заулыбались.
— Все ясно. Разойтись.
Матросы и старшины окружили командира, и Новосельцев, перекидываясь шутками, жал им руки.
— Разрешите, товарищ лейтенант, начинать приборку, — обратился к нему боцман.
Новосельцев кивнул в знак согласия.
— И еще, товарищ лейтенант, есть у меня дело, — продолжал боцман. — Вот вы спросили насчет претензий. У меня есть претензия к командиру базы. Мыла надо давать побольше. Матросы, особенно мотористы, сердятся, меня обвиняют в жадности, А где я возьму, если на складе не дают.
— А есть там?
— Есть, конечно. Командир базы очень прижимистый. Все экономию наводит. Как пойдешь что получать, так находишься. Штаны Шабрину надо получить — и второй месяц водят за нос, не дают, а Шабрин ворчит.
— Куда же его штаны делись?
Пряча в усах улыбку, боцман сказал:
— Постирал и повесил сушить. А тут «юнкерсы» налетели. После бомбежки штаны исчезли.
Новосельцев рассмеялся и подозвал Шабрина:
— Как же это вы не уследили за своими штанами? Тоже мне кошачий глаз.
Шабрин покраснел, пожал плечами:
— Ума не приложу. Не иначе взрывной волной сорвало и в море снесло. А теперь видите в чем хожу, — и он показал на свои залатанные разноцветными тряпками парусиновые штаны.
— Да, — протянул Новосельцев, — видик неказистый, на берег не сойдешь. И на мостик, пожалуй, в таких штанах не пущу. Увидят с другого катера, на смех подымут.
— Уже подымали, — уныло произнес Шабрин.
— Подначивали ребята, — подтвердил боцман. — А Шабрин ко мне, а что я могу…
— Ладно, что-то придумаем, — сказал Новосельцев, переставая улыбаться.
Боцман пошел заниматься приборкой, а Новосельцев спустился в каюту, пригласил с собой Ивлева.
— Как протекает жизнь, Дмитрий Абрамович? — спросил он механика, когда тот сел и закурил предложенную ему папиросу.
— Сейчас полегче, чем в Севастополе. Часто, правда, приходилось ходить в конвое и в дозоре, но столкновения с самолетами и кораблями бывают редко. А вот на бухту налетают частенько, почти каждый день, а в иной день и по два раза.
— А какое настроение у людей?
— Настроение боевое. Но все тоскуют по Севастополю. Сами знаете, как тяжело. Снится он ребятам часто, утром только и разговоры об этом. Переживали ребята, когда Новороссийск сдали. Злые были.
Новосельцев уважал механика и наедине всегда называл его по имени и отчеству. Ивлев был не только отличным механиком, но и человеком с большим сердцем. На кораблях было немало механиков и командиров отделений мотористов, обученных им. По его инициативе в дивизионе проводились технические конференции механиков, на которых обсуждались вопросы правильной эксплуатации моторов, использования местных ресурсов при ремонте материальной части кораблей, экономии горючего. Случись на катере у кого какое горе, он найдет нужное слово, чтобы утешить. Корягин, когда был командиром корабля, называл Дмитрия Абрамовича своей правой рукой. Так называл его и Новосельцев. Не раз механик подсказывал им обоим правильные решения.
Новосельцев смотрел на его большие жилистые руки, навечно пропитанные машинным маслом и металлической пылью, и ему вдруг вспомнился отец, мастер новороссийского цементного завода. Где-то он сейчас? Отец любил свой завод и остался недовольным решением сына пойти служить на флот. Он хотел, чтобы Виктор был цементником, как отец и дед.
— У меня есть предложение, — прервал его мысли Ивлев. — Некоторые матросы имеют по две и три специальности. По собственной инициативе изучили. Во время боя такие люди могут заменить выбывших товарищей. Рулевой Дюжев, например, может быть и сигнальщиком, и пулеметчиком. Вот если бы все так! Не стоит ли нам, пока есть время, наладить такую учебу? Желание у ребят есть.
— Правильно, Дмитрий Абрамович, — поддержал его Новосельцев. — Я об этом тоже думал, когда лежал в госпитале. На катере у нас должна быть полная взаимозаменяемость номеров. А то что, в самом деле, получается! — пушка вышла из строя, и комендору на корабле больше нечего делать. Рацию повредило — и радисту хоть загорай. С завтрашнего же дня и начнем. Кстати, Дмитрий Абрамович, что за люди новый командир отделения комендоров и строевой матрос?
— Говорят, что Пушкарев хороший комендор. Но он какой-то нелюдимый, злой, ни с кем не разговаривает. А Токарев молодой, на катерах не служил. Но он из рыбацкой семьи, хорошо плавает и веслом владеет. С матросами он уже подружился.
— Надо, чтобы они быстрее стали своими людьми на корабле.
Поговорив с механиком еще немного, Новосельцев пошел к командиру дивизиона доложить о принятии корабля.
Выйдя из штаба, он увидел лейтенанта Крутова.
— Ваня! — окликнул он его.
Тот обернулся, подбежал и крепко обнял Новосельцева.
— Все-таки вернулся, — зачастил он. — Очень рад видеть тебя, очень. Как здоровье? Что там в Сочи?
Крутов все так же был подтянут, строен, нахимовская фуражка сбита назад: подражает командиру дивизиона, говорит прежней скороговоркой. Голубые глаза, обрамленные черными ресницами, широко раскрыты. На правой щеке розовел рубец.
— Осколком царапнуло? — спросил Новосельцев.
На лице Крутова появилась довольная улыбка.
— О, Виктор, это счастливый осколок! Благодаря ему я женился.
— То есть как это? — поразился Новосельцев, не понимая, какая связь может быть между осколком и женой.
— Пробило мне щеку этим осколком. В госпиталь, конечно. Залатали щеку. А пока латали, подсмотрел я там такую девушку, что голова закружилась. Щека зажила, а я все в госпиталь бегаю. В общем, женился, брат. Она хирургической сестрой работает. Э, Виктор, мне счастье привалило. Если бы не этот осколок, то где бы я такую девушку встретил? Ты должен меня поздравить.
— Поздравляю, — посмеиваясь, протянул руку Новосельцев.
— А чего мы стоим! — вдруг воскликнул Крутов. — Твое возвращение следует отметить. Пошли ко мне. У меня есть бутылочка хорошего вина. От жены подарок. В госпитале выдают по сто граммов вина «Черные глаза», а она не пьет. Таким образом, каждую неделю от нее подарок — бутылка вина. Есть у меня и яблоки, и груши. Геленджикские колхозники подарили. Позовем Школьникова.
Через несколько минут они сидели в кают-компании. Пришел лейтенант Владимир Школьников. Он был худощав, с загорелым продолговатым лицом, четко обрисованным подбородком и красивым, с небольшой горбинкой, носом. Светлые волосы гладко зачесаны назад. Его красивое лицо портили мутно-серые глаза, в которых было какое-то неуловимое выражение не то жестокости, не то недоверия, и тонко сжатые губы, которые редко улыбались. Школьников имел властный и самолюбивый характер. В начале войны он заявил друзьям, что поставил перед собой задачу получить звание Героя Советского Союза. Воевал он превосходно, его корабль не раз отмечал командующий флотом за выполнение рискованных операций. На его счету было шесть сбитых самолетов, два потопленных торпедных катера, несколько налетов на вражеские порты. Любил он действовать в одиночку.
