Понравился Новосельцеву и командир катера Корягин. Был он требовательным, подчас даже беспощадным, но всегда справедливым. Он приучал своего помощника ко всему, что требуется на войне.
Через три месяца после начала войны Корягина назначили командиром дивизиона морских охотников, а Новосельцев принял от него корабль.
Новосельцев искренне радовался, что опять будет служить в дивизионе, которым командовал капитан-лейтенант Корягин.
Докурив папиросу, лейтенант поднялся и торопливо зашагал к бухте.
2
И первый, кого он встретил у входа на пирс, был именно Корягин. Он оставался все таким же, каким лейтенант знал его до войны и в дни боев. А если говорить точнее, он знал двух Корягиных — одного на берегу, другого на корабле. Береговой Корягин был медлителен в движениях, зеленоватые глаза на круглом лице чуть прикрыты, словно в дремоте, тонкие брови красиво изогнуты, на сочных губах еле заметна усмешка. Фуражка с короткими полями и нахимовским крутым козырьком сдвинута на затылок, обнажая высокий и чистый лоб. Что-то беспечное было в береговом Корягине. Но стоило ему подняться на палубу корабля и выйти в море, как внешность его менялась. Фуражка сдвигалась набок, касаясь левого уха, и это сразу придавало Корягину залихватский вид. На лбу появлялись две продольные морщины, глаза темнели и суживались. Губы сжимались, и лицо уже не казалось круглым и добродушным, а как будто вытягивалось, становилось строже.
Сейчас перед Новосельцевым стоял береговой Корягин, из чего можно было заключить, что дела в дивизионе идут нормально, чрезвычайных событий не предвидится.
— Кого я вижу! — воскликнул Корягин, стискивая руку лейтенанта, а другой обнимая за плечо.
Отступив на шаг, он оглядел Новосельцева оценивающим взглядом и, видимо оставшись довольным, весело произнес:
— Вид отличный, словно в доме отдыха побывал. Ну, пойдем ко мне.
Они вошли в полуразрушенное здание в порту, в котором находился штаб дивизиона. В маленьком кабинете командира дивизиона стояли письменный стол, четыре стула и узкая железная койка, аккуратно застланная темно-синим одеялом. На стенах висели карта Европы с нанесенными красным карандашом значками и вырезки из газет, повествующие о боевых подвигах черноморцев. Новосельцев знал привычку своего командира вырезать из газет понравившиеся ему материалы и наклеивать их на стены.
— Садись.
Корягин сел напротив лейтенанта.
— Годен к строевой?
— Здоров на все сто.
— Покажи документ из госпиталя. — Корягин прочитал заключение медицинской комиссии. — Советуют послужить на берегу.
— Перестраховщики! — воскликнул Новосельцев. — Вы же знаете, товарищ капитан-лейтенант, какие медики придиры. Хотите, спляшу? Увидите, что полный порядок.
В зеленоватых глазах командира дивизиона появилось веселое выражение.
— Верю, верю, лейтенант. Явились вы вовремя. Еще немного, и пришлось бы на ваш корабль назначить другого офицера.
С минуту Корягин молчал, полуприкрыв глаза, затем встал, подошел к карте Европы и повернулся к Новосельцеву:
— Четыре дня тому назад во время налета авиации тяжело ранило твоего помощника.
— Эх! — вырвалось горестное восклицание у Новосельцева. — Значит, Пети Марченко нет.
Марченко полгода плавал у него помощником. Это был добродушный и покладистый парень, отлично знающий штурманское дело.
— Ранены также комендор носовой пушки и строевой матрос, — продолжал Корягин. — Корабль получил повреждения. Но они незначительны, к завтрашнему дню катер будет в строю. Помощника обещали прислать на днях. Комендора назначил с катера Самохвалова. Его катер немцы утопили.
— А команда?
— Спаслись только боцман и комендор. Строевого матроса дали из новичков. Его надо обучать.
Новосельцеву уже не сиделось спокойно, хотелось скорее пойти на корабль. Он поднялся, одернул китель и сказал:
— Разрешите принять корабль.
— Принимай. Вечером зайдешь, доложишь.
Вахтенный матрос увидел подошедшего к катеру Новосельцева и, забыв уставные правила, воскликнул:
— Товарищ командир! Вот радость!..
На его возглас обернулся боцман Ковалев. Узнав своего командира, стремительно подбежал к нему, взял под козырек:
— Здравствуйте, товарищ лейтенант!
— Здравствуйте, друзья, — и Новосельцев с чувством пожал обоим руки.
— Вот вы и опять у нас, — сказал Ковалев таким тоном, словно был уверен, что иначе и не могло быть.
На широком, бронзовом от загара лице боцмана появилась довольная улыбка. Он был на целую голову выше своего командира. Ему недавно исполнилось двадцать шесть лет, но на вид можно было дать куда больше. Старили его пышные усы. Он отрастил их для солидности после того, как стал боцманом.
Новосельцев оглядел палубу и спросил:
— А где люди?
— Отдыхают. Закончили ремонт, пообедали и залегли. Несколько человек пошли в баню.
Сказав вахтенному матросу, чтобы отнес его чемодан в каюту, Новосельцев пошел осматривать корабль.
Боцман шел позади, то покусывая ус, то почесывая затылок, стараясь, чтобы этот жест не видел командир. У него были основания почесывать затылок. Знал он, что командир придирчив, любит, чтобы все блестело. А о каком виде сейчас может быть речь? Ведь война, не до блеску. Главное, чтобы моторы работали безотказно, а оружие было в порядке. Помощник командира лейтенант Марченко только на это обращал внимание. Может, и командир не станет придираться. Но на это была слабая надежда. Знал боцман характер своего командира и потому почесывал затылок в ожидании нагоняя.
Во время осмотра Новосельцев молчал, только иногда покачивал головой. И в такие моменты рука боцмана невольно тянулась к затылку или усам. Видел командир, что металлические части потускнели, краска в ряде мест облупилась, палуба грязная, и знал боцман, что будет ему нахлобучка.
Поднявшись на палубу, Новосельцев с укором заметил боцману:
— Запустили корабль. Непорядок, боцман.
— Так точно, — подтвердил тот, виновато моргая. — Не требовал лейтенант, ну и я, конечно…
Ах, этот Петя Марченко! Будь он тут, Новосельцев поругал бы его. Хороший был парень, отличный штурман, но тюфяк. Стеснялся требовать с подчиненных, сам любил поспать в одежде, часто ходил помятый, небритый. И вот результат!
— Ребята проснутся и будут драить, — заверил боцман.
Новосельцев глянул на часы и распорядился:
— Через час подъем, построить всю команду.
Несколько минут он ходил по палубе, потом опустился с свою каюту.
«Вот я и дома», — с радостным волнением подумал он, садясь на узкую койку.
Необъяснимое чувство охватило его. Оно было похоже на чувство человека, вернувшегося после долгой разлуки в отчий дом, в родную семью.
Впрочем, оно так и есть. Этот небольшой корабль давно стал для него родным домом, а команда моряков — семьей, большой, дружной, сердечной.
Новосельцев обвел глазами свою маленькую, уютную каюту, улыбнулся, как хорошим знакомым, миниатюрному столику, книжной полке, платяному шкафчику, зеленым шелковым занавескам. В каюте было чисто, полированное дерево блестело. Новосельцев открыл чемодан и выложил часть вещей в шкафчик. Потом побрился, подшил к кителю чистый подворотничок, почистил фуражку.
В ожидании подъема команды он прилег на койку и с удовольствием вытянулся на ней, узенькой и жесткой, но зато своей. Спать не хотелось, хотя и чувствовал усталость, думалось о предстоящей встрече с командой. Что он скажет матросам и старшинам? Что рад возвращению на свой корабль, рад опять вместе служить с ними? Но зачем об этом говорить, когда и без слов каждому понятно, с какими чувствами возвращается моряк на родной корабль. А будет ли лучше, если он с первой же встречи заведет разговор о службе, поставит перед командой определенные задачи? Интересно, как бы на его месте поступил Корягин? Вероятнее всего, он не разводил бы нежностей, а сразу завел деловой разговор. У него на первом плане морская служба. А впрочем, кто знает, о чем бы он заговорил.
Размышления Новосельцева прервал стук в дверь. В каюту просунул голову боцман и доложил:
— Товарищ лейтенант, команда выстроена.
Новосельцев надел фуражку, поправил китель и поднялся на палубу.
— Смирно! — раздалась команда.
Подойдя к лейтенанту, боцман доложил о составе команды. Новосельцев поздоровался и скомандовал:
— Вольно…
Перед ним стояла его морская семья. На правом фланге Дмитрий Абрамович Ивлев, механик и парторг катера, самый старший по возрасту на корабле — ему уже тридцать пять лет. У него худое, остроскулое лицо с живыми серыми глазами, руки большие, с прочно въевшимся в кожу машинным маслом, которое невозможно отмыть никаким мылом. Корягин называл его богом моторов. Рядом с ним командир отделения мотористов Харитон Окальный. Это серьезный, немногословный, знающий свое дело моряк. На его лице всегда сосредоточенное выражение, словно он решает какую-то головоломку. А вот стоит рулевой Степан Дюжев, весельчак и плясун, смуглолицый, с озорными цыганскими глазами и чубом светлых волос. Это не просто рулевой, а настоящий виртуоз, чувствующий малейшее движение корабля. Рядом два акустика — Антон Румянцев и Борис Левшин, один высокий и тонкий, другой низенький и широкий в плечах, первого матросы именуют Посейдоном, второго Цефеем. На левом фланге стоит кок Кирилл Наливайко, кучерявый, широконосый, с маленькими глазами-пуговками. Кажется, что он так и родился с приветливой улыбкой на румяном лице…
