Мюрат приказал своим войскам, кавалерии и пехоте, идти в обход Вязьмы с известной осторожностью: он всерьез опасался налетов казачьей конницы на те части авангарда, которые в поисках крова и провианта с фуражом удалялись от Смоленской дороги. Маршал империи теперь каждодневно получал известия о нападениях на отряды фуражиров и безжалостном истреблении «французских бродяг», то есть мародеров Великой армии.
Наполеоновские войска стали «теряться» на Смоленской дороге в силу самого непредвиденного обстоятельства. Противник в лице казачьих партий и местных крестьян стал спиливать верстовые столбы вдоль дороги, таким необычным образом вредя подходившему врагу. Спиленные или срубленные столбы, разумеется, на месте не оставлялись.
Теперь командирам походных колонн корпусов Великой армии приходилось выставлять на дороге конные ведеты (посты) вместо верстовых столбов. В противном случае колонны, чаще всего не имевшие проводников или имевшие не слишком надежных, могли просто-напросто заблудиться в темное время суток, что и не раз случалось. Как, к примеру, заблудился близ Смоленска целый армейский корпус генерала гусар Жюно.
Была и другая «напасть» на французов по пути к Москве, начиная от Смоленска. Казачьи партии арьергарда старательно истребляли (сжигали) любые мосты и мостики через водные преграды. Неприятелю приходилось в летний зной заниматься построением «разоренных» мостов, что изнуряло его. Движение походных колонн Великой армии возобновлялось только после того, как переправа через водную преграду восстанавливалась и обеспечивалась ее достаточная защита.
Французский мемуарист Комб, описывая перипетии неудачного преследования Великой армией противника, отходившего все дальше и дальше в глубь России, сделал интересную запись, датированную 5–6 сентября:
«Русская армия… прикрывала свое отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир. Последние были вооружены луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену, из моего полка, была пронзена под гривой одной из этих стрел, имевших приблизительно четыре фута в длину. Мы убили нескольких башкир, и я никогда не видал более безобразной расы людей».
Начальный период наполеоновского Русского похода не сразу убедил императора французов, плеяду его блистательных маршалов и в первую очередь маршала Иоахима Мюрата в том, что их тактика ведения войны против казачьей конницы успеха не имела. Если посмотреть на события июня, июля и августа 1812 года, то вырисовывается, с одной стороны, любопытная, с другой стороны – правдивая картина. Великая армия почти всегда выставляла против иррегулярной конницы армии России свою легкую кавалерию в лице улан, гусар, конных егерей, шеволежеров (легких конников) и шеволежеров-пикинеров. Так маршалы империи желали уравнять шансы своих легкоконных дивизий и бригад с отрядами казачьей конницы и, прежде всего, с платовским летучим корпусом.
В Великой армии легкая кавалерия составляла значительную силу, хотя численно и уступала тяжелой кавалерии (карабинеры, кирасиры, драгуны). Ее основой являлись французские полки: 6 гусарских, 17 конно-егерских и 9 шеволежерских-пикинерных. К ним следует добавить три полка гвардейской кавалерии: один конно-егерский и два шеволежер-пикинеров.
Не менее многочисленной была легкая кавалерия иностранных контингентов наполеоновской армии. Она состояла из 14 гусарских полков (2 польских, 2 вестфальских, один саксонский, один баденский, 4 прусских и 4 австрийских), 14 шеволежерских (6 баварских, 3 саксонских, 2 вюртембергских, 2 австрийских и один гессенский), 12 уланских полков (10 польских, один прусский и один бергский), 7 конно-егерских полков (3 польских, 2 итальянских и 2 вюртембергских) и 2 шеволежерских пикинерных полков (саксонский и вестфальский).
В ходе Отечественной войны наполеоновское командование начало на территории России формирование еще двух полков легкой кавалерии – литовского шеволежерского пикинерного (преимущественно из поляков, проживавших в Литве) и из литовских татар. Но закончить их полное формирование французской администрации не удалось. Эти два полка должны были войти в состав Императорской гвардии.
В русской армии на начало Отечественной войны русская легкая регулярная кавалерия состояла из 11 гусарских и 5 уланских полков (они состояли из двух батальонов по пять эскадронов в каждом). Основу же легкой конницы России составляли иррегулярные полки: казачьи и национальных формирований, а также конные полки ополчения, носившие названия казачьих.
Наполеоновские маршалы и генералитет Великой армии довольно быстро привыкли к прозе Русского похода императора Наполеона Бонапарта. Куда бы ни шли французские войска в преобладающих силах, впереди них всегда маячили казаки – одиночными дозорными, легкоконными разъездами силой до сотни всадников, а то и целыми полками. Один из участников вторжения вспоминал: «С самого начала кампании солдаты дивизии Клаперада еще не видели никакого врага, кроме нескольких казачьих отрядов, показывавшихся на горизонте».
Для наступавшей в глубь России наполеоновской Великой армии сложилась парадоксальная ситуация в отличие от войн в Европе, будь то в Испании или Австрии, в германских государствах или Голландии. Ни один французский квалерийский разъезд не мог безнаказанно осмотреть попавшуюся по пути и оставленную жителями деревню у Смоленской дороги. Не мог приблизиться вплотную к походному стану русской армии. Французам постоянно приходилось быть начеку, чтобы не стать добычей казаков или, как их продолжал насмешливо называть Наполеон, «степных ос».
Отступление для казачьей конницы, привычной к походным тяготам, выдалось по родной земле тягостным и тяжелым. Если походные невзгоды были привычны людям степных краев, то бедствия войны на Смоленщине и в других губерниях России виделось платовскому поколению впервые.
Страдали не только люди, но и лошади, которые, будучи полуголодными, вынуждены были совершать длительные, утомительные переходы без положенного на то в мирное время «роздыха». Лето 1812 года в западных губерниях России выдалось жаркое и сухое. Казаки-донцы шли арьергардом за отступавшей армией, шли по обобранному пехотными солдатами пути. Крестьяне, выполняя указания местной администрации и не желая, чтобы их достояние досталось недругам, жгли свои избы, уничтожали запасы хлеба и фуража (или прятали их в лесах и в земле). Целые деревни и села со скарбом и скотом уходили от войны подальше в леса.
Наполеоновские войска с самого начала Русского похода привыкли ночевать в брошенных жителями селениях или на их пожарищах и не могли найти там продовольствия. По крайней мере, в достаточном количестве. Но вместе с французами, немного впереди их, на тех же пожарищах и в брошенных деревнях ночевали и казаки армейских арьергардов. И они испытывали те же походные невзгоды, что и их преследователи: страдали и люди, и их кони. Особенно тяжелыми оказывались ночные переходы. Преследуемые спешили оторваться от преследователей, а те спешили догнать тех, кто от них уходил все дальше и дальше на московском направлении.
Пожалуй, армии императора Франции впервые за все минувшие военные кампании пришлось постепенно свыкаться с мыслью, что кормиться за счет населения чужой страны невозможно. Наполеону пришлось воочию убедиться в эффективности так называемой скифской войны, которую вела противная сторона. В ходе ее перед наступающим врагом уничтожалось все (или очень многое) из того, что могло служить пропитанием для сотен тысяч людей и многих десятков тысяч их коней.
Некоторые историки считают, что автором «скифского плана» ведения войны против Великой армии на российской территории являлся не кто иной, как генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли. Но прямых подтверждений тому нет, хотя военный министр России свой операционный план войны базировал на использовании давно известной тактики «выжженной земли» с использованием иррегулярной конницы.
При этом Барклай де Толли опирался не столько на примеры из древней истории (войны скифских племен с Персией), сколько на успешные действия испанцев и англичан против императора французов на Иберийском полуострове. Такие рекомендации давала военному министру российская внешняя разведка. Рекомендации давались и по использованию легкой армейской конницы.
Мемуарист Ложье, рассказывая о том, как «столкнулись» две дивизии корпуса вице-короля Эжена (Евгения) Богарне – французская и итальянская при дележе чудом уцелевшего на их пути провиантского магазина противника (вспоминал уже после войны), с нескрываемой иронией заметил: «Тут был запас сухарей, не попавших в мешки казаков».
Каречи, Мир, Романово, Лубино… Там, на взлете Отечественной войны 1812 года, под ударами лихих лав казачьих таяла и гибла кавалерия лучшей армии Европы рубежа двух столетий. И ее венценосный вождь-корсиканец, бесспорно великий полководец из когорты завоевателей, ничего не мог противопоставить «степным осам» Дона и Урала, Приволжья.
