26 июля 2010 года.
Непогода. Ветер треплет палатку так, что начисто отбивает всякое желание из нее выходить. Вахтенные кутают лицо шарфами и надвигают шапки на самые глаза. Из‑за тумана не видно даже контуров близлежащих скал. Совершенно очевидно, что сегодня к леднику не подступиться. Море свирепствует, заглушая даже истерический хохот пернатых негодников, уже изрядно нам поднадоевший за эти дни. Вне палатки разговаривать приходится криком. Как бы ни было обидно, но весь день экспедиция вынуждена была провести в лагере, пребывая в сдержанном возбуждении.
Бесцельно сидеть в лагере, когда всего в нескольких километрах отсюда непочатый край интереснейшей работы — испытание, убийственное для терпения. Чтобы хоть как‑то скоротать время, мы с Володей Мельником решили сделать ребятам кулинарный праздник и занялись творческой стряпней. Володя оказался настоящим затейником на кухне. К самым обыкновенным отечественным макаронам он наделал несколько видов фантастических соусов, ни одного названия из которых я не в состоянии даже воспроизвести вслух. Из кухни головокружительно пахло поджаренными овощами и чесноком, на раскаленной сковороде завораживающе шипело масло и что‑то весело булькало в котелке. Несмотря на бушующий шторм, время от времени откидывался полог палатки — это выныривала из «спальни» очередная изголодавшаяся и любопытствующая физиономия и нетерпеливо выспрашивала:
— Ну, долго еще?
— Не делайте культа из еды! Ибо сказано: наказывай помыслы скудостью питания, чтоб думать не о блуде, а о голоде! Вы же мешаете творческому процессу, всеядные. Для особо изголодавшихся есть еще пол–ящика сублиматов, — и мы продолжали свое священнодействие на камбузе в неспешном режиме.
— Ты где готовить научился? — поинтересовался я, нашинковывая продукты для мясной солянки.
— Известно где, в командировках, конечно, — взгляд мечтательно затуманился.
Володя всего на год старше меня. Интересно сложилась его судьба: детство прошло в Крыму, там он увлекся походами, горами, морем, пещерами. Потом, как у многих в нашем поколении, служба в армии, погранвойска. Окончил МГИМО, но вопреки здравому смыслу стал не дипломатом, а спасателем. Участвовал в становлении спасательной службы России, впоследствии реорганизованной в Министерство по чрезвычайным ситуациям Работал в Центральном аэромобильном спасательном отряде, в международных организациях, ООН: гуманитарные и спасательные операции в России и за рубежом — Танзания, Турция, Монголия, Босния, Иран, Афганистан; принимал участие в деятельности Международного Красного Креста. А потом вдруг Крайний Север, Якутия, Чукотка, Магадан. Лет десять назад увлекся фотографией. Увлекся так, что это стало основной профессией: его работы публикуются в тематических фотоальбомах в России и за рубежом, многие из них являются победителями и призерами различных национальных и международных фотоконкурсов.
— Ну, а ты где поднаторел? — прервал ход моих мыслей коллега по сковородам и кастрюлям.
Признаться честно, я ни одного блюда в жизни дважды одинаково не готовил. Всякий раз это очередной эксперимент по утилизации пищевых продуктов, правда, многие уверяют, что вполне удачный.
— А меня всегда окружали женщины, которые не любили готовить! Шучу! Ладно, давай заканчивать, а то нас, если не медведи, так свои оглоеды сожрут, не поперхнувшись. Вон, слышишь?
Сквозь хлопанье палаточного тента «на дворе» отчетливо слышался топот потерявших терпение полярников.
27 июля 2010 года.
К обеду туман развеялся ровно настолько, чтобы появилась возможность пройти ледник и возобновить работы в районе находки. Оставив в лагере дежурного, пошли все. Группу вел Женя Ферштер. Темп, как я и предполагал, взвинтили сразу. Наклонившись под грузом рюкзака, я шел, исподлобья упершись недобрым взглядом в его широкую, раскатистую в плечах спину, отсчитывая мерные шаги. Раз–два, раз–два… Буквально через десять минут у меня было ощущение, что я нырнул в одежде в горячий бассейн. Расстегнув на одежде все, что расстегивалось, и, закатав все, что закатывалось, я парил, как чайник на плите, и от нечего делать вдохновенно философствовал. Боже правый! Ты, который все для меня делаешь, скажи мне убогому, какого рожна я, взрослый, вроде бы разумный мужик, оказался на этой позабытой тобой земле? У меня дома остались трое детей и беременная жена, а я прыгаю на краю света как сайгак через трещины ледника, рискуя сорваться туда, откуда мою глубокозамороженную тушку не достанут даже с помощью современнейших нанотехнологий! Под ногами глухо и монотонно чавкал снежно–ледовый фарш. Я оглянулся на своих спутников: десять человеческих фигурок под огромными рюкзаками, окутанные клубами пара. Десять интереснейших судеб, о каждой из которых можно написать отдельную книгу, с оставленной на материке грудой домашних дел. Нет, видать всякий несет тот крест, который полагается именно ему. Мы несем свой и, кстати, могу искренне заверить, что делаем это с нескрываемым удовольствием. В конце концов, ведь это великое счастье, подаренное далеко не каждому: заниматься тем, что умеешь и, главное, любишь! А все мои саркастические измышления — это так, чтобы по- бубнить себе под нос. Старею я, что ли?
В качестве компенсации за пропавший накануне день, сегодняшний был поистине неслыханно щедр на находки. Артемий Дановский — наш экспедиционный археолог — почуяв, что пробил его звездный час, рьяно принялся за работу:
— Как ты держишь рейку? Да не ты, а вот ты! Ну вправо ее наклони! Нет же, вправо от меня, а не от себя! Да, что ж ты…
Мы стоим на хребте морены под нависающими скалами, щурясь от ветра, кося глазом на осыпающуюся со склона щебенку. Проклятая нивелировочная рейка, выдвинутая на всю длину и гуляющая на ветру как былинка, грозила вот–вот огреть меня по голове, которую вполне еще можно было использовать и для более высоких целей.
— Заколебал умничать, — буркнул я себе под нос, и уже громко, — ну записывай ты свои цифры уже поскорей, руки больше не держат!
Наверное, для того чтобы понять археолога, нужно быть археологом. Я никак не мог взять в толк, как от этой нудной, кропотливой и однообразной, на мой взгляд, работы можно получать удовольствие. А ведь он получал! Все предыдущие дни я смотрел на своего спутника с недоумением: Дановский явно не верил, что из экспедиции выйдет какой‑то прок, и откровенно скучал. Мне было жаль его. По стечению обстоятельств Артемий был прикомандирован к нашей группе институтом археологии неожиданно для себя, поэтому никак не мог вписаться в нашу команду и не знал, чем себя занять. Как же изменился он за последние несколько часов! В глазах появился блеск, твердый голос отдавал короткие распоряжения. И ведь злился, да еще как, когда что‑то делали неправильно! Никогда не подумал бы, что в этом худощавом, спокойном молодом человеке может быть столько эмоций!
После тщательной зарисовки, фотовидеофиксации и других мучительно долгих археологических заморочек, из- под намертво смерзшегося конгломерата камней и льда мы начали извлекать многочисленные костные фрагменты и обрывки одежды. Прежде всего, сразу стало ясно, что найденные кости принадлежат одному человеку, а не двум, как я думал раньше. Дело в том, что при первичном осмотре алы ничего руками не трогали, и три большие кости, вмерзшие в лед и торчащие из‑под камней, я в лихорадочной эйфории принял за бедренные. Однако сегодня, когда они были извлечены из завала, оказалось, что это два бедра и одна большеберцовая кость. Дальнейшие находки только подтвердили это предположение. Признаться честно, меня тогда несколько сконфузили позавчерашние поспешные выводы. Конечно тот, кто когда‑нибудь что‑нибудь страстно искал и в конце концов нашел, меня поймет: уж очень нам хотелось найти сразу всех!
Большая часть костей лежала под огромным валуном у того места, где склон морены переходит в небольшую террасу. Поодаль, около двух метров в стороне от тела, среди камней валялась совершенно истлевшая малица [53], рядом с которой мы не нашли ни единой кости. Это говорило в пользу того обстоятельства, что в момент гибели она была снята. Зачем же человек скинул ее? Во время перехода через торосы малицы иногда снимали, когда тянули груженые нарты. Но люди по берегу шли уже налегке. Может, так сильно пригрело солнце, и погибший прилег отдохнуть, бросив малицу себе под голову? Но с момента, как две группы расстались на мысе Ниля, по крайней мере, еще неделю стояла ветреная, туманная погода, а то и вовсе шел снег! Значит, пешая партия все‑таки решила не спешить на мыс Гранта, надеясь, что «каячники» благополучно доберутся до Флоры, обживутся там и вернутся за ними. Или за ним?
Все, что осталось от малицы, представляло собой прелый фарш из оленьей шерсти, крошеного льда и мелкого щебня. Рядом лежали развалившиеся в труху пимы [54]. Ребра, позвонки и более мелкие фрагменты скелета мы находили и на расстоянии до пятнадцати метров отсюда. Чем больше становилось находок, тем больше стало возникать вопросов. Судя по положению тела, напрашивался однозначный вывод, что этого человека никто не хоронил. Можно предположить, что просто не было сил вырыть могилу, но в таких случаях тело укладывают на лед и придавливают камнями, чтобы не растащили хищники. Но и этого не было сделано. Значит ли это, что в момент своего смертного часа он находился один? Или его спутники были уже настолько обессилены, что не смогли вообще ничего сделать для покойного товарища? Но ведь со времени расставания с Альбановым они прошли всего около десяти километров, и в дневниках штурмана участники пешей группы описываются чуть ли не как самые сильные! Возможно ли, что шли все четверо, а с одним внезапно случился несчастный случай — снежная лавина, камнепад, провалился в трещину — и его просто не смогли извлечь? Но все найденные костные фрагменты были без единого видимого повреждения, только застаревший перелом левой лучевой кости. Нападение диких зверей тоже можно исключить, так как никаких явных следов от их зубов обнаружено не было [55]. Скелет «собрался» почти весь, кроме мелких костей кистей и стоп. Но главное и самое загадочное было то, что черепа мы не нашли. А ведь по нему можно было бы воссоздать внешний облик человека. Расширение и углубление района поиска никаких результатов и не дали, череп таинственным образом исчез. Можете представить себе наше разочарование! Из заключения судебно–медицинской экспертизы, проведенной потом в Москве, стало ясно, что кости принадлежат молодому мужчине 27— 29 лет, крепкого телосложения, ростом около 170 сантиметров.
