— Проделывают? Что вы имеете в виду?
— Говоря откровенно, я думаю, что здесь дело в каком-то наркотике. Может быть, его добавляют в еду или питье, а может, распыляют в воздухе. Им нужны послушные гении. Я предполагаю, что здешние организаторы и администраторы блестяще натасканы в гипнозе и психологии, и мы, сами того не замечая, постоянно подвергаемся воздействию с их стороны.
— Но мы не должны стать послушными! — горячо вскричала Хилари. — Мы ни на минуту не можем допустить мысль, что нам здесь хорошо.
— Как себя чувствует ваш муж? — спросил вдруг Энди.
— Томас? Я.., я не знаю. Это так все трудно. Я… — Хилари умолкла.
Как могла Хилари рассказать своему собеседнику о той странной жизни, которую она ведет уже несколько дней?
Кем она была в сущности? Шпионкой, обманщицей, продолжающей играть свою роль под личиной другого человека. Беттертона она никак не могла понять. Он казался ей ужасным примером того, во что может превратиться блестящий ученый, которому довелось попасть в удушающую атмосферу Организации. Не раз он повторял слова, произнесенные им во время их первого разговора:
— Я не могу думать. У меня такое ощущение, будто мои мозги высохли.
«Конечно, — думала Хилари, — Томас, настоящий гениальный ученый, нуждается в свободе больше, чем кто-либо другой. Никакое внушение не может возместить ему потерю свободы. Только в условиях полной свободы Беттертон сможет вернуться к продуктивной научной работе».
Что касается отношения самого Беттертона к Хилари, то он просто не обращал на нее внимания. Он не смотрел на нее ни как на женщину, ни как на друга. Хилари казалось, что он даже не очень страдал, получив известие о смерти Оливии. Томас был одержим одной мыслью. Он жаждал свободы.
— Я должен вырваться отсюда, — говорил он Хилари. — Должен. Но как? Как?
Могла ли Хилари рассказать обо всем этом Питерсу! Если бы только она могла сказать: «Том Беттертон вовсе не мой муж. Я ничего о нем не знаю. Не знаю, каким он был раньше, и что он из себя представляет сейчас. И помочь ему не могу ничем, ни словом, ни делом»! Но, к сожалению, Хилари должна была тщательно выбирать слова, поэтому она только сказала:
— Знаете, мистер Питерс, Томас стал мне совсем чужим. Подчас я думаю, что мысль о тех режимных условиях, в которых мы находимся, свела его с ума.
Глава 15
— Добрый вечер, миссис Беттертон!
— Добрый вечер, мисс Дженнсон.
— Сегодня состоится общее собрание, — сказала шепотом мисс Дженнсон, ее глаза беспокойно бегали за толстыми стеклами очков. — Сам Директор выступит с речью.
— Вот это здорово! — обрадовался стоявший рядом Питерс. — Давно я хотел хоть одним глазом взглянуть на этого самого Директора!
Мисс Дженнсон бросила на Питерса уничижительный взгляд.
— Директор, — проговорила она сухо, — более чем необыкновенный человек! — И она направилась куда-то по одному из этих немыслимых длинных коридоров. Питерс посмотрел ей вслед и тихо свистнул.
— Здесь что-то пели на мотив «хайль, Гитлер» по адресу Директора или мне показалось?
— Да, действительно, похоже на это, — грустно согласилась Хилари.
— Если бы я только знал, что меня занесет сюда! Если бы я, покидая Штаты с мальчишеской мечтой о добром Братстве народов, мог предположить, что попаду в когти нового богоданного диктатора!..
— Но ведь и сейчас вы еще ничего не знаете толком…
— Нет, знаю. По запаху чувствую. Это носится в воздухе!
— О, Питерс! — вырвалось у Хилари. — Как я рада, что здесь есть вы!
И она слегка покраснела под удивленным взглядом собеседника.
— Вы такой милый и простой, — Хилари, пытаясь выйти из неловкого положения, все более запутывалась. Это, казалось, развеселило Питерса.
— А вы, знаете, — улыбнулся он — там, откуда я приехал, слово «простой» имеет иное значение, чем в Англии. Оно скорее означает «посредственный».
— Но я совсем не это имела в виду! — пришла в полное отчаяние Хилари. — Я хотела сказать, что с вами очень легко.
— Обыкновенный человек, вот чего вы жаждете, да? Сыты по горло гениями?
— А ведь вы, Питерс, переменились с тех пор, как приехали сюда. Кажется, исчез налет ненависти…
Лицо Питерса неожиданно стало суровым.
— О, нет! На это не рассчитывайте. Я все еще способен ненавидеть. Поверьте, есть вещи, которые надо ненавидеть.
Общее собрание, пользуясь терминологией мисс Дженнсон, началось поздно вечером. Не были приглашены лишь лаборанты, артисты балета и ревю, различный обслуживающий персонал, а также хорошенькие девицы из «дома радости», который вполне легально существовал для удовлетворения соответствующих потребностей тех ученых, что жили здесь без жен.
Хилари, сидевшая рядом с Беттертоном, с нетерпением ожидала появления на трибуне мифической фигуры Директора. На ее многочисленные вопросы, касающиеся этого человека, Томас всегда отвечал как-то неопределенно.
— Там и смотреть-то не на что, — сказал он однажды. — Но у него необыкновенная хватка. Я видел его всего дважды. Он не любит показываться часто. Он, конечно, необыкновенная личность, это чувствуется сразу, но почему, честное слово, не знаю.
Мисс Дженнсон и другие женщины говорили о Директоре с придыханием, и в воображении Хилари рисовалась высокая фигура в белом одеянии — какая-то богоподобная абстракция.
И естественно, что она была безмерно удивлена, когда присутствующие встали, приветствуя плотного небольшого роста пожилого мужчину, который медленно взошел на трибуну. В его внешности не было ничего необыкновенного, он вполне мог сойти за дельца средней руки из Мидленда.
Его национальность определить было трудно. К аудитории он обращался на французском, немецком и английском, свободно переходя с одного языка на другой и никогда не повторяясь.
Когда Хилари пыталась восстановить в памяти, что же он все-таки говорил, ей никак не удавалось сделать это. Видимо, эти слова имели силу и смысл только в том случае, если их произносили вслух.
Хилари вспомнила, что рассказывала ей одна знакомая, которой довелось в довоенные годы жить в Германии. Отправившись как-то на митинг только за тем, чтобы взглянуть на «бесноватого фюрера», она залилась там истерическим плачем, охваченная непонятными чувствами. Она говорила, что каждое произнесенное им слово казалось ей полным какого-то необыкновенного значения. А когда она, придя домой, пыталась все это припомнить, то оказалось, что, кроме общих избитых фраз, ничего сказано и не было.
Что-то в этом роде происходило и здесь. Сама того не желая, Хилари ощущала какой-то подъем. Директор говорил очень просто.
— Концентрация капитала, престиж, влиятельные семейства — все это было силой прошлого. Сегодня же сила в руках молодых химиков, физиков, врачей… Из лабораторий грядет сила разрушения и созидания. Вы можете сказать: «Победить или погибнуть!» Этой силой не будет владеть какая-то одна страна, ею будет обладать тот, кто ее создаст. Наша Организация — это сборный пункт молодых умов всего мира, у нас нет людей старше сорока пяти лет! Настанет день, когда мы создадим Трест. Мозговой Трест Мира. И тогда мы будем управлять всем сущим. Это мы будем диктовать приказы капиталистам, королям и армиям, мы подчиним себе мировую индустрию…
Всей этой отравленной чепухи было произнесено гораздо больше. Но дело было даже не в словах. Видимо, определенная сила ораторского искусства сумела захватить эту обычно холодную и критически настроенную аудиторию.
Речь свою Директор закончил лозунгом: «Мужество и Победа!» Хилари в смятенном состоянии поспешила в коридор. На лицах она видела какое-то странное воодушевление. Обычно сонные глаза Эрикссона блестели, голова была надменно закинута назад.
— Пойдемте на крышу. Глоток свежего воздуха просто необходим, — услышала она шепот Питерса, и он осторожно взял ее под руку.
Они молча поднялись наверх. На небе сверкали южные звезды, пальмы, казалось, дышали прохладой.
Питерс глубоко вздохнул.
— Да, — сказал он, это именно то, что нам сейчас нужно. Свежий воздух, который развеет «дурман славы».
Хилари молчала. Ей казалось, что все это она видела и слышала во сне.
Питерс дружески пожал ее руку.
— Очнитесь, Оливия!
— Но он говорил о прекрасных идеалах, — слабо возразила она.
— Плюньте на такие идеалы! Разберитесь лучше в фактах. Что представляет из себя эта талантливая молодежь? Безжалостная эгоистка Нидхейм, не знающий жизни мечтатель Эрикссон, доктор Баррон, готовый продать родную бабку на живодерню за новое оборудование для своих опытов! А ваш собственный супруг, наконец! Человек с изношенной нервной системой, сходящий с ума от страха, что когда-нибудь настанет возмездие… Я перечислил только тех, кого мы с вами знаем лучше других. Но, поверьте, все, с кем я здесь встречался, ничем не отличаются. Когда вопрос касается их узкой специальности, они ходят в гениях, но быть руководителями Вселенной… Это же смешно! Сверхъестественная чушь! Мракобесы ловят доверчивых мальчиков на дешевой религии. Ладно, хватит об этом… Послушайте, Оливия! Мне не следовало, наверное, приглашать вас сюда. Что скажет Беттертон? Он будет прав, если найдет это странным.
