– Пронесло, – сказал Лысый. – Говорил я мадамке, что надо было затемно выезжать – а ей что люди? Ей технику жалко – в яму влетишь, и не будет мотора!
Он передразнил свою хозяйку. Точно так, как мы, любимцы, передразниваем своих спонсоров.
К нам уже шел человек в кожаных штанах, с резиновой дубинкой на перевязи. Он был широк, приземист и горбат.
– Привет, – сказал он.
– Тебе то же, – сказал Лысый.
– Привез? – спросил человек с дубинкой.
Лысый приказал мне:
– Вылезай.
– Вот, видишь, – сказал он горбуну. – И как?
– Ничего, нормально, – ответил горбун, осматривая меня, как поросенка на рынке.
Мы подошли к дому, сложенному из толстых бревен. Окна в нем были маленькие. Внутри, за прихожей, в которой стояли пустые кадки и ящики и пахло гнилой картошкой, была большая комната с низким потолком. У стены был камин. Такие, только побольше, делали в домах спонсоров. Возле камина на полу лежали звериные шкуры и шкурки ползунов. На них сидели люди – человек пять. Они встретили нас невнятными приветствиями. Лысый был здесь свой.
– Привез? – спросил человек с черной курчавой шевелюрой и очень черными глазами, близко посаженными к тонкому горбатому носу.
– Посмотри, – Лысый показал на меня.
Курчавый подошел ко мне, но я на него не смотрел, потому что меня поразила его одежда. Этот человек не только осмелился покрыть свою наготу, но сшил себе костюм, поражающий воображение. Материя, из которого он был сделан, поблескивала и переливалась радугой, по ней тянулись узоры из серебряного и золотого шитья, а узкие, в обтяжку, штаны были заправлены в особый род обуви, такой высокой и неудобной, что я не удержался и невпопад спросил:
– А это как называется?
– Это называется ботфорты, сапоги такие, – сказал курчавый. – А ты не видал?
– Нет, не видал.
– Ты в лесу жил, да?
– Нет, не в лесу.
Человек этот мне не нравился, он был недобрый. Как у всякого домашнего животного, зависящего от милости сильных, у меня был нюх на людей и спонсоров. Ведь спонсоры тоже разные бывают.
– Ну что ж, тогда с благополучным прибытием, – сказал курчавый. Неожиданно он крепко сжал мое предплечье, и я инстинктивно отбросил его руку.
– Правильно, – сказал курчавый, отходя от меня. – Реакция отменная. И мышцы нормальные. А то теперь все больше уроды попадаются. Мутанты корявые!
Я не знал, зачем ему моя реакция.
– Угостите парня, – сказал курчавый.
На небольшом возвышении перед теми людьми стояли какие-то глиняные сосуды и лежала еда. Я подумал сразу, что так и не успел позавтракать.
– Чего хочешь? – спросил курчавый.
– Я голодный, – сказал я.
– Я знаю, что голодный. У мадамки не нажрешься.
Остальные засмеялись, и Лысый вторил им.
Курчавый отломил ногу вареной курицы (такое я пробовал только тайком
– утащил из соседской кухни) и я вгрызся в нее, а горбун взял со стола картофелину и кинул мне. Я с благодарностью поймал картофелину и стал ее есть.
– Он что, из этих, баптистов? – спросил вдруг курчавый Лысого.
– Нет, псих немного, дикий, а так нормальный, не баптист. Натренируешь, меня благодарить будешь. Я ж его за гроши отдаю.
Они отошли от меня и продолжали говорить. Они спорили. И я даже понимал, что разговор идет обо мне и почему-то Лысый хочет получить за меня деньги. Наверное, подумал я, за то, что он потратил столько времени, чтобы довезти меня сюда. Курчавый достал кошелек, стал вытаскивать оттуда монеты, потом перехватил мой взгляд и сказал одному из сидевших у стола:
– Налей ему – дорога трудная.
Тот – фигура мрачная, неприятная, разбойничьего вида, лба вообще не видно, глаза утоплены в глазницах – налил мне в глиняный стакан прозрачной жидкости из кувшина, и я был ему благодарен, потому что после картофелины захотел пить.
– Спасибо, – сказал я и сделал большой глоток.
…И туг понял, что помираю!
Я знал, что бывает водка, и знал со слов спонсоров, какое ужасное влияние алкоголизм оказывал на людей, но я не подозревал, что в наше цивилизованное время кто-то осмеливается изготавливать водку.
Впрочем, в тот момент я так не думал – я кашлял, задыхался, скорчившись пополам.
– Дай ему воды запить! – крикнул курчавый.
Мне протянули другой стакан, в нем была вода, я глотнул, стало легче.
– А теперь допивай, – приказал курчавый.
Я не знал, что мне допивать – воду или водку, но спросить не посмел.
Меня обожгло, мне хотелось умереть от отвращения к себе…
Я сел в угол, скорчился там и решил дождаться смерти.
Как сквозь сон я слышал, как прощается с остальными и уходит Лысый.
– Прощай, любимец корявый, – сказал он мне. – Надеюсь, тебя быстро здесь поломают.
И я понял, что он полон ненависти ко мне.
Неожиданно он больно ударил меня носком башмака в бок, и я хотел возразить, но голова кружилась, и я решил, что если останусь жив, я его тоже ударю. Он ушел, какие-то люди входили и выходили. Настроение у меня постепенно улучшилось, и я даже смог встать на ноги, хотя меня тут же повело в сторону, и мне пришлось искать стену, чтобы за нее держаться.
Вошел курчавый, вернее, он появился в поле моего зрения. Его глаза были близко от моих.
– Живой? – спросил он.
– Даже очень живой, – я глупо ухмылялся.
– Вот и отлично, – сказал он. – Пошли, я тебя устрою.
– Она скоро придет? – спросил я.
– Кто?
– Госпожа Маркиза, кто же еще, меня хозяйка-мадамка к ней направила.
– Скоро, скоро, – сказал курчавый лживым голосом, как говорят с маленькими, чтобы от них отвязаться.
Я пошел за курчавым наружу, а ноги не слушались. Было смешно.
Грузовик Лысого уехал. В кустах я увидел черную крытую повозку.
– Залезай, – сказал курчавый, – и спи.
– Простите, – возразил я. – Мы друг другу не представлены.
Я протянул ему руку и представился:
– Тимофей. Кислых щей!
– А ты меня теперь до самой смерти будешь звать хозяином, – сказал курчавый. – Или господином Ахметом.
Он что-то делал с моими руками – щелкнул замок, мои руки оказались в железных браслетах, скрепленных короткой цепью.
– Вы что? – спросил я. – С ума здесь все посходили?
– Чтобы быть спокойным, что не сбежишь – а ну иди, ложись!
Продолжая смеяться, я попытался влезть в повозку, но руки мешали. Господин Ахмет подсадил меня. Внутри было сено. Я лег и сказал, что буду спать.
4. ЛЮБИМЕЦ СРЕДИ ГЛАДИАТОРОВ
Очнулся я в темной комнате с небольшим окошком, забранным решеткой. Словно снова попал на кондитерскую фабрику. Только лежал я не на нарах, а на каменном полу – пол был холодным, бок у меня окоченел, руки затекли. Память сразу вернула мне последнюю сцену в комнате с камином. Я понял, что меня напоили дурманящим напитком, чтобы перевезти в другое место.
Я сел. Судя по цвету воздуха за окном, уже вечерело. Я попытался подняться, но это получилось далеко не сразу. Я растирал руку и бок и тут увидел на запястье ссадины – я не сразу догадался, что это следы браслетов, в которых меня везли. Уж лучше бы я остался на кондитерской фабрике, уж лучше бы таскал трупы гусениц… удивительно, как все на свете относительно! Сейчас мне, полузамерзшему и голодному, жизнь на фабрике казалась раем. И я еще как назло представил себе, что горячая, переливающаяся как ртуть Ирка забирается ко мне на нары и греет меня…
От злости я все же поднялся и, чтобы не упасть, добежал до стены и оперся о нее. Я сделал некоторые движения руками – гимнастику, по выражению госпожи Яйблочко. Каждое утро мы с ней занимались гимнастикой. Мы вытягивали вперед руки и поднимали ноги – разные по форме и размеру – но действия были схожи. Потом мы с ней бегали кругами по газону – конечно, она бежала куда тяжелее и медленнее меня, но я и не спешил. Хотя каждый ее шаг – метра два, не меньше…
Минуты через две-три кровь начала двигаться по моим несчастным жилам, и я хотел пойти к двери, чтобы выломать решетку, но тут мое внимание привлекло движение за окном.
Окно моей камеры располагалось на втором этаже и выходило на пыльную площадку, окруженную невысокими сараями и складами, а кое-где соединенными кирпичной стеной. На площадке находилось несколько человек, занимавшихся странным на первый взгляд делом. Они были вооружены мечами и топорами на длинных рукоятках. Эти люди сражались, а приземистый горбун с головой, вросшей в широкие плечи, держа в руке длинную палку, направлял ею и криками действия сражающихся. Невдалеке стоял господин Ахмет в преувеличенно ярком костюме, желающий всем доказать, что имеет право или смелость нарушать все законы спонсоров.
Я хотел окликнуть его, но бой продолжался, и громкие крики потных бойцов заглушили бы мой зов.
Когда я подошел к двери, я уже понял, что попал на студию, где снимаются фильмы для телевизора, а бойцы – это актеры, которые разучивают старинную войну.
Я толкнул дверь. Она не открылась.
Я даже удивился – зачем меня запирать? Я же ничего плохого не замышляю.
