class="title6">
Белый цемент
Мама вернулась с работы и застала нас за игрой в домино. Она как раз собиралась сделать мне выговор, увидев, что я еще не выучил уроки, когда бабушка увела ее на кухню, и пока наши клоники шушукались, мы с дедушкой решали задачки по арифметике и делали упражнения по каталонскому до прихода отца.
За ужином бабушка опять заговорила о зернышках счастья. Мама и папа знали, о чем речь, и тоже нахохлились, как воробьи. А дедушка смолчал про дубль пять и заговорщически поглядел на меня.
После ужина они беседовали вчетвером и напрочь забыли о том, что я хочу послушать сказку. Я пошел чистить зубы и загляделся на тюбик с пастой, все еще думая о буквах, словах и точечках счастья.
Я широко зевнул и, видя, как в зеркале отразилась гигантская буква О, опрометью помчался в кровать, с уже полузакрытыми глазами. Свет я, скорее всего, выключил уже в обнимку с подушкой.
В полночь я проснулся от кошмара, слишком похожего на правду. Мне приснилось, что, пока взрослые разговаривали в столовой, все еще не убрав тарелки с кожурой от персиков и апельсинов, я взял костяшки домино и замазал все черные точечки каким-то белым цементом с мятным запахом, и все фишки стали пустышками.
9. Бабушка
Наша Софи Лорен
– Какая у тебя точеная фигурка, Катерина!
Дедушка подходит к бабушке сзади, берет ее в охапку и говорит ей комплименты, пока не забыл все подходящие слова. Она улыбается и смотрит в никуда, а может быть, в пространство принадлежащих им с дедушкой счастливых воспоминаний. Потом она оборачивается; они целуются, и, если мама рядом, я вне себя от счастья, потому что знаю, какая радость для нее эти поцелуи, а если мамы нет и я там один или с отцом, мне становится как-то неловко, и я убегаю, чтобы оставить их наедине.
Фигурка у бабушки с секретом: мне доподлинно известно, что она носит корсет, это такая штука, которая стягивает талию так, что почти невозможно дышать. Бабушка говорит, это для того, чтобы спина не болела, но мама утверждает, что носят этот резиновый пояс только неисправимые воображалы. А я думаю, что она ходит в корсете, чтобы дедушка ее почаще обнимал.
– Моя Софи Лорен! Видите, как хорошо она сохранилась? – При этих словах я всегда представляю себе бабушку сидящей в холодильнике в консервной банке, хотя прекрасно знаю, что он имеет в виду, что она все еще красавица. – Ну прямо как из столицы!
Бабушка Катерина всегда одета с иголочки и надушена, гуляет ли она по Барселоне или хлопочет в Вилаверде, собирается ли в гости или стоит у плиты и развешивает белье на террасе на крыше. С самого раннего утра и до позднего вечера она затянута в корсет и накрашена, и щеки у нее румяные потому, что она чуть-чуть дотрагивается до них губной помадой, а потом слюнявит палец, чтобы выровнять румянец как следует.
Я люблю смотреть, как она прихорашивается, как подбирает к платью серьги и бусы – бабушка всегда носит платья или юбки, в брюках я ее никогда не видел, – как подкрашивает губы и улыбается, чтобы я проверил, нет ли на зубах красных пятен, как щедро обливается духами и напоследок прячет на груди маленький кружевной платочек. Глаза она не красит, потому что носит очки: от этих очков в золоченой оправе зрачки у нее становятся огромными, а ресницы длинными, и без них она похожа на крота.
О том, что без очков, корсета и губной помады бабушка Катерина превращается в беззащитную старушку, я узнал год назад, когда ее прооперировали. Увидев, как бабушка щурится, полусонная, растрепанная и в ночной рубашке, я мысленно приплюсовал к ней наскоро все недостающие аксессуары, чтобы удостовериться, что это действительно она.
Дедушка зовет ее Софи Лорен, потому что, по его словам, она похожа на итальянскую кинозвезду небывалой красоты из старых фильмов. Мне кажется, эта актриса с точеной фигуркой, как у бабушки, тоже становится слабенькой и беззащитной, когда ложится спать, а может, и нет у нее никакого Жоана, и некому ее обнять, расцеловать и взъерошить.
Лес лиц
Сегодня среди леса лиц, собравшихся у входа в школу к пяти часам, блеснула золоченая оправа бабушкиных очков. Вся прочая родня, дожидавшаяся школьников, купалась в облаке ее духов. Все, кроме деда, который стоял чуть позади, как лишний.
– Я так соскучилась, что не могла тебя дождаться! – сказала бабушка, потчуя меня бутербродом.
Я собирался кое-что спросить у дедушки, но тут засомневался, начинать ли разговор или промолчать. По его глазам я понял, что лучше ничего не спрашивать.
– Вы с дедушкой о чем обычно говорите по дороге домой? Я каждый раз с порога вас слышу и думаю: чем это они так увлечены?
Она напомнила мне Берту, которая ведет в школе драмкружок и говорит, что декламировать нужно улыбаясь, что все слова должны рождаться из улыбки, и улыбается при этом так натянуто, что иногда даже жутко становится. Улыбка бабушки была как в драмкружке.
– О названиях улиц, о деревьях, о разном.
В пересказе для бабушки разговоры с дедушкой кажутся утомительно скучными.
– Деревья, говоришь? И что же в них такого?
– У них есть ответ на любой вопрос.
– Тогда спрошу-ка я у них, о чем ты мне расскажешь завтра.
Когда бабушка сказала «завтра», дедушка сник еще больше. И тогда я понял, что он уже никогда не придет встречать меня один, что по пути в школу он мог бы заблудиться так же бесповоротно, как теряется его память в черной дыре болезни.
Штаны с дыркой
Бабушка всю дорогу мне мешала. Мне хотелось побыть с дедушкой вдвоем, чтобы мы и дальше задавали друг другу вопросы, я хотел разобраться в том, что с ним происходит, но с ней нам пришлось вести бесполезные взрослые разговоры, единственный смысл которых в том, чтобы не молчать.
Дедушка понял, что мне не по себе, и по приходе домой увел меня в комнату, пока бабушка снимала туфли.
– Не забывай, что бабушка ни в чем не виновата.
– Во всем виновата болезнь.
– Вот именно. Бабушка тоже страдает. Ей будет легче, если ты ей поможешь.
– И ты тоже.
– Конечно, но я уже скоро…
Тут, к счастью, бабушка открыла дверь.
– Жан, я смотрю, у тебя штаны с дыркой. Сними их и принеси мне. Заодно расскажешь, как
